Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Сотир попятился, пропуская его в дом. Фома остановился и повернул красивую белокурую голову к своей подруге, пригласив ее властным жестом.

- Иди сюда!

Феодора, набравшись храбрости, медленно поднялась по ступеням и вошла в дом, похожий на холодный склеп – в которых, как рассказывал ей хозяин, благородные ромеи хоронили своих мертвецов вместо честных могил, вместо предания матери-земле…

Фома крепко взял ее под руку.

- Сейчас мы увидим, что здесь творится, - сказал он. Снова обратил взор на управителя, точно мог повелевать им наравне с Метаксией Калокир.

- Где твоя госпожа, Сотир?

- Она уехала четыре дня назад, - ответил старый слуга. – Мы не знаем, куда.

Под взглядом патрикия он низко склонил голову и сложил руки, словно бы покаянно, - но остался нем.

Фома Нотарас совсем свел брови, глядя на его непроницаемое лицо. Потом усмехнулся.

- Хвалю твою преданность, Сотир! Что ж, надеюсь, ты не откажешь нам в гостеприимстве? Или госпожа не велела пускать меня на порог?

- Что ты, господин!

Старик засуетился. Теперь, когда опасность отодвинулась, он стал любезен. Управитель жестом показал гостям, куда пройти, проводив их в такой же нежилой, хотя и прекрасно убранный, зал.

- Прошу вас сесть, - он указал на высокие деревянные кресла. Феодора села в одно из них и ощутила себя словно бы в холодных мертвых объятиях. Она сжала губы, чувствуя, что добром это посещение не кончится.

Управитель кликнул слуг, которые принесли лампы, так что гостиная приветливо осветилась. Патрикию и его спутнице подали вина. Фома несколько мгновений смотрел на кубок, который взял в руки, - потом с холодным выражением выпил.

Феодора медленно пила, не глядя ни на что вокруг, - только еще более чутко прислушивалась.

Покончив со своим вином, патрикий встал, оправив одежды. Он обернулся к наложнице.

- Посиди здесь!

Феодора посмотрела на него, словно бы недоуменно и сердито, - а потом вдруг тоже встала.

- Я хочу пойти с тобой! – сказала она. – Что-то случилось, мне тоже нужно знать! Я не могу тебя оставить!

Ромей начал гневаться, услышав ее слова, - но когда она закончила тревогой за него, смягчился.

- Хорошо, - сказал он. – Идем.

Он взял ее за руку и обернулся к Сотиру, который все это время ждал внимания господ, стоя у спинки его кресла.

- Проводи нас в кабинет госпожи.

Феодора смекнула, что, должно быть, патрикий уже не в первый раз так распоряжается здесь. Она знала, что греческие женщины значительно более подчинены своим родственникам-мужчинам, чем русские, - слуга русской госпожи не допустил бы подобного самоуправства в чужом хозяйстве, пусть даже и со стороны родича. Или просто такое между двоюродным братом и сестрой позволялось всегда…

Однако теперь это было им на руку. Сотир, не споря, почтительно повел гостей вверх по лестнице, светя им лампой.

- Сюда, пожалуйста.

Старик отворил дверь, и Феодора оказалась в месте, в каком еще ни разу не бывала, - господин до сих пор не допускал ее в свой кабинет, хотя часто давал ей книги и свитки из библиотеки, которые любил разбирать и растолковывать вместе с ней.

Управитель поставил лампу на стол, и она осветила его резные края, полированное дерево стен, бархатные занавеси с кистями. Полки со свитками и, реже, книгами в дорогом переплете занимали всю стену напротив входа. Метаксия любила это место, пожалуй, едва ли не больше всего, подумала Феодора.

Ей вдруг стало стыдно за своего господина и за себя – что она вместе с ним пошла на такое дело; но ромей больше не обращал на нее внимания. Он начал совершенно неучтиво перебирать бумаги хозяйки, приказывая Сотиру светить; Феодора видела склоненную белокурую голову, сверканье платья, когда двигались руки, слышала шуршанье пергамента. Потом наложница попятилась и села на табурет в углу. Она отвернулась, не желая больше наблюдать это бесчинство, если уж не могла ему помешать.

Наконец Фома Нотарас выпрямился, по-видимому, удовлетворенный – но одновременно он был и разгневан. Он гневался куда тише двоюродной сестры – но потому его недовольство было и страшнее…

- Идем, - приказал он наложнице, подойдя к ней. Она встала с места, не сказав ни слова. Патрикий быстро вышел из кабинета, принуждая ее спешить и не оставляя времени подумать. Но думать ей было не над чем: она ничего не знала, как всегда!

Нотарас быстро, почти бегом, спустился по лестнице и вернулся в гостиную. Там он упал в кресло, переводя дух. Он едва мог совладать с собой; вот пальцы побарабанили по подлокотнику, потом рука сжалась в кулак, так что старинные перстни впились в кожу.

- Вина! – приказал патрикий испуганному Сотиру.

Феодора еще не успела сесть. Она встрепенулась и схватила Сотира за рукав:

- Сотир, пожалуйста, принеси закусить, а не то господин напьется! – прошептала она на ухо благородному старику.

Нотарас еще ни разу не напивался при ней так, чтобы забыть себя, - и тем страшнее было представить, как это случится. Но не теперь.

Сотир серьезно кивнул славянке и улыбнулся, успокоив ее жестом. Патрикий мрачно смотрел со своего места на них обоих, но ничего не говорил.

Сотир направился к выходу из зала, и его белая одежда и белая голова скрылись в дверях. Фома взглянул на свою спутницу.

- Что ты ему сказала?

- Попросила и мне принести выпить, - ответила она.

Фома опустил голову.

- Тебе не надо.

Он взялся за голову, и тут Желань поняла – стряслось что-то нешуточное.

Вернулся Сотир, неся на подносе два кубка с вином, белые хлебцы и блюдо черного винограда. Посмотрев в глаза ободренной Желани, он едва заметно улыбнулся. Взяв свой кубок, гостья увидела, что вино разбавлено – и что ее господину, конечно, подали такое же…

Фома Нотарас принялся мрачно цедить вино; сделав несколько глотков, он забросил в рот сразу горсть винограда, разжевал и проглотил. Потом отставил кубок и закрыл лицо руками.

Просидев так несколько мгновений, он допил вино. Феодора даже не притронулась к своему угощению, глядя на поведение хозяина.

Потом Фома встал и, без слов подняв ее с кресла, крепко взял наложницу за руку и повел прочь. Седовласый Сотир следовал за ними со скорбным видом – и видом исполненного долга… Перед кем?

На самом пороге высокий гость обернулся и положил руку старику на плечо.

- Спасибо тебе за твою верность госпоже, Сотир… Надеюсь, ты не скажешь и ей, что я приезжал?

Сотир улыбнулся с видом сожаления.

- Она поймет.

Патрикий кивнул.

- Метаксия слишком умна, - сказал он, - но это было бы еще полбеды, не будь она так же и самолюбива. Для женщины ее желания и домашние обиды куда легче могут затмить весь мир, чем для мужчины, в чем бы эти желания ни состояли!

Управитель кивнул.

Потом посмотрел на обоих господ и поклонился.

- Я провожу вас.

- Не стоит, - ответил Фома. – Ты исполнил свой долг.

Он медленно спустился по ступенькам, ведя за собой Феодору. Они в полном молчании прошли акациевую аллею, потом сели в повозку. Возница тронул лошадей без приказа.

Несколько минут Фома и Желань молчали – потом Желань решилась подать голос, поняв, что сам хозяин с ней не заговорит.

- Что случилось, Фома?

Он словно бы даже не обратил внимания, что его назвали по имени, - хотя это случалось нечасто и было знаком доверия. Феодора заметила, что это льстило ему больше, чем обращение, как к господину.

Нотарас протянул руку и привлек ее к себе.

- Метаксия действует без моего ведома и воли… Она уехала в Константинополь. Для нас это просто ужасно, Феодора.

Он неожиданно сжал свою подругу в объятиях и спрятал лицо у нее на плече, как у матери – или у Метаксии, когда та была рядом. Господин, до сих пор каменно спокойный, вдруг всхлипнул наложнице в шею. Феодора на несколько мгновений застыла от испуга, но потом обняла его и стала поглаживать по волосам.

Он тяжело дышал.

- Моя сестра решилась убить императора.