Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Дарий хотел плюнуть, но удержался, не желая расходовать воду своего тела.

Юноша повернулся на живот, ощущая, что раны вновь засаднили. Воды ему опять не оставили… и, помимо собственной воли, в узнике, как невзначай политый цветок, расправлялось и крепло желание жить. Он больше не впадал в забытье – лежал и медленно думал, припоминая, как попал в руки городской стражи со своими людьми, которых придал к нему дядя.

Ему даже не нужно было ничего делать, чтобы выдать себя туркам, - достаточно оказалось только явить им свое лицо, так похожее на лицо брата Мардония! Дарий помнил, как сам крикнул своим воинам не сопротивляться: они только погубили бы себя, пытаясь отбить юного господина. Их уложили на землю и вязали веревками вместе с ним; а потом разлучили… и тогда Дария стали допрашивать.

Он так и думал, что его заподозрят в связях с Феофано, - и захотят через него разузнать что-нибудь о лаконской царице: Дария действительно спрашивали под свист бича о том, кто его послал и зачем… но больше просто проверяли на прочность. Дарий оказался нестоек – он всегда про себя это знал!

Он скоро потерял сознание; а очнулся уже в таком безнадежном положении, запертым в подземной тюрьме, построенной еще византийцами.

Дарий не знал, проклинать или благословлять недостатки своего сложения, – может, только благодаря им он остался жив! Конечно, турки понимали и то, что Феофано не пошлет такого, как он, на серьезное дело; и Дарий надеялся, что враги поверят, будто он самовольно отправился в Стамбул спасать брата. Но как он мог узнать о том, что Мардоний сбежал?

Конечно, теперь Ибрахим-паша понимал, что у греков остались шпионы, которые не дремлют, - что греки все еще сильнее и искуснее, чем он думал!

От Дария отступились – видимо, ненадолго: подбирая к нему ключ. И наконец, как им показалось, подобрали.

Дарий усмехнулся. К чему такие тонкости обхождения? Достаточно просто разложить перед ним одну из его сестер и выпороть ее так же, как это было проделано с ним! И Дарий согласится на что угодно…

Но нет же: эти псы хотели завоевать его полюбовно, заполучив его душу!

Дарий Аммоний отлично понимал, конечно, что достаточно ему оступиться – и на смену ласковому целителю опять явится бритоголовый палач с чувствительностью, как у бревна, а то и кто похуже: насильник…

Но он ничего не мог сделать.

И, помимо воли, в голову Валентова сына начали закрадываться мысли – что помочь своим несчастным близким он может, только если сам согласится покориться врагу. Только так ему дадут хотя бы небольшую свободу.

“Будьте вы прокляты… на вечный смертный мрак”, - подумал Дарий; и наконец, позволив себе отпустить свои мысли, заснул.

Турецкий врач сдержал свое слово – он явился совсем скоро; и снова принес целебный настой, чистое полотно и воду для узника. Дарий упорно молчал, даже когда лекарь принялся разматывать повязки, приклеившиеся кровью к спине; турок озабоченно поцокал языком, а Дарий только с ненавистью улыбнулся. Он решил более не вступать с врагом ни в какие разговоры. Но это было и не нужно – врач говорил сам, сочувственно, но ненавязчиво, не вынуждая отвечать.

Он сказал, что его зовут Самир, что родился он в Эдирне – турецкой столице, которая давно поддерживала сношения с греками; а сюда был приглашен в свите Ибрахима-паши еще до падения Константинополя.

Дарий, изумленный названием Города в устах турка, как и его наружностью и произношением, не выдержал и спросил: нет ли в его роду греков.

Самир улыбнулся, радуясь первому отклику, - и ответил, что хотя он незнатный человек и никогда не исчислял своей родословной, ему доподлинно известно, что у него есть греческие предки и с отцовской, и с материнской стороны. Может быть, они переселились в Эдирне еще столетия назад…

Дарий опять замолчал. В этот раз ему оставили воду – и, уходя, турок прибавил, что скоро принесет поесть и постарается добиться того, чтобы его подопечного перевели в лучшее место: иначе здесь недолго ждать нагноения ран и лихорадки.

Дарий хотел было снова вспылить – но никак не показал своих чувств. Что пользы? Он сделает себе хуже – и совершенно напрасно: в этом подсыл Ибрахима-паши был прав…

Скоро лекарь принес миску похлебки. Дарий не ел уже более суток, но турок предупредил его, - да юноша и сам знал, - что опасно наедаться с голоду. Самир сказал, что поверг к стопам своего господина просьбу о помиловании узника, и, вероятно, градоначальник послушает его, если Дарий будет вести себя благоразумно.

Когда Самир ушел, Дарий спросил себя: как скоро от него потребуют перейти в ислам. А может, еще чего-нибудь похуже? Дарий знал, что красив на турецкий вкус, - и прекрасно понимал, что для турок иметь на ложе греческих юношей особенно сладостно. Он слыхал, что когда Город был взят, многие юноши и девицы были изнасилованы прямо на алтарях…

Порою ему хотелось размозжить голову о стену – но он вспоминал о сестрах и останавливался; а может, останавливал его постыдный страх, который здесь, наедине с собой, все увеличивался.

А потом, без всяких предупреждений, за ним пришли: Самира среди конвойных не было, и Дарий малодушно подумал, что хотел бы видеть среди турок хотя бы одно знакомое лицо. Он тут же обругал себя за эти мысли и заставил себя держаться высокомерно и не отвечать ни на какие вопросы. Впрочем, его ни о чем и не спрашивали – и обращались почти без грубости. Подталкивая Валентова сына палками, стараясь, однако, не задевать его ран, его перевели в светлую комнату над землей – с окном, которое выходило на какую-то широкую улицу. Звуки жизни, ворвавшиеся в его узилище, ошеломили юношу. Вдруг, словно вырвавшись из долгого оцепенения мысли, он вспомнил о своих людях и хотел попросить за них; но удержался.

Об этом можно говорить только с Самиром, никак не со стражниками. Будь они все прокляты!

Вскоре, как Дарий и ожидал, пришел Самир – без сомнения, он решил навещать своего подопечного один, чтобы тот при виде него не вспоминал о своих палачах. Лекарь сказал, что Ибрахим-паша готов снова встретиться с Дарием завтра или послезавтра.

Дарий видел Ибрахима-пашу во время битвы, когда отец увел с поля боя азиатов; и вспомнил, что видел эту рыжую бороду, когда его вязали; хотя в первый раз допрашивал его не паша. Кажется, Дарий даже ни разу не слышал его голоса…

Сын Валента безучастно кивнул в ответ на слова лекаря. Самир улыбнулся, как он умел, - и карими глазами, и губами; и, посмотрев Дарию в глаза, слегка поклонился. Дарий попросил турка за своих людей – и Самир ответил, что они содержались хорошо и дальнейшая их участь всецело будет зависеть от поведения юного господина.

На другой день Дарию было позволено принять ванну – ах, как истосковалось по купанию его исхудалое, истерзанное тело! – и переодеться в новую одежду: шаровары, рубашку и халат, все прекрасной тонкой работы. Вместо сапог ему дали туфли без задников, которые турки носили только дома. Значит, на улицу его выпускать рановато.

Дария причесали, позволив ему оставить на свободе густые длинные волосы, которыми юноша всегда гордился; и даже припудрили волосы ароматическим порошком. А потом повели куда-то прочь из темницы – коридорами того же дворца, где он был заключен, его привели в гораздо более тесно, пестро, богато и ярко заставленную комнату.

Дарий без приглашения опустился на подушки и увидел, что в глубине комнаты на подушках же, скрестив ноги, сидит великий турок. Паша внимательно смотрел на Дария своими маленькими бесцветными глазами – и, казалось, ждал поклона. Дарий не шелохнулся.

Он увидел, что паша в комнате не один – рядом с ним другой человек, светлобородый и в белой чалме, как у Самира. Поймав взгляд Дария, прислужник громко спросил его по-гречески, раскаивается ли он в своем поведении.

Дарий так же громко ответил переводчику, что не совершил ничего, в чем ему следовало бы раскаиваться. Он знал, что Ибрахим-паша прекрасно понимает по-гречески; но, конечно, турок напустил на себя важность и желал разговаривать с Дарием только через третьего человека…