Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

- Не вечно вам побеждать, - прошептал Микитка, останавливаясь и тяжело дыша.

Тут на него наконец навалилась усталость – и полное осознание слов Софии.

Как он расскажет обо всем бедняге Мардонию? А утаить не удастся – мальчишка слишком допытчив и умен, у них, наверное, вся семья такая!

Микитка вздохнул и пошел дальше. По дороге он успел многое решить и за себя, и за младшего друга: такие вести подождут. Микитка сперва сам должен хорошенько подумать, что делать, - а не то с Мардония станется опять выкинуть что-нибудь! Он точно уродился в своего братца Дария – ведь тот, несомненно, приехал выручать его! Так и София догадалась, что Мардоний жив!

“Может статься, еще и выручим обоих; и девушку тоже”, - подумал Микитка: он помнил, что Мардоний говорил ему о положении Софии. А вот Агата – Агата пропащая! Второй ребенок!

И одного-то сына жене бывает предостаточно.

Микитка посмотрел на солнце – вот все, что осталось для них неизменного! Он улыбнулся, будто через силу, - и продолжал улыбаться, пока улицы вокруг опять не заполнились мусульманами; и тогда стало не до бодрости и гордости. Только знай уворачивайся от копыт и колотушек.

========== Глава 105 ==========

Дарий лежал в полузабытьи на прелой соломе в подземелье – как в незапамятные времена томился Микитка, брошенный в дворцовую тюрьму по навету Феофано. Но Дарию пришлось гораздо хуже.

Правда, он остался мужчиной, - но, как и русского мальчика, греческого потомка зороастрийцев ущерб, грозивший душе, страшил более телесного ущерба. И Дарий предвидел, что, оказавшись в руках таких ужасных врагов, - которые были намного ужаснее греков, потому что победили! – он непременно погубит свою душу: даже если и сохранит мужество.

Услышав жужжание, пленник вздрогнул и пошевельнулся: тут же громко застонал от боли и омерзения. Над его исполосованной спиной уже роились мухи, которых в подвалах разводилось не меньше, чем на солнце! Неудивительно, если турки их так прикармливают, человеческим мясом, - еще одна пытка, которой не видится конца!

Дарий попытался встать, но от рези в спине чувства тут же помутились; он опять упал лицом в солому и долго лежал, благословенно не сознавая ничего.

Очнулся он, когда заскрежетал ключ в замочной скважине, а потом дверь громко заскрипела; но и тогда юноша не повернул головы и не встал. Было слишком больно и трудно сделать это – куда труднее, чем воображать себя героем, пугая кур и коз в дядином поместье!

К нему приблизились мягкие шаги – проклятые турецкие войлочные туфли; потом что-то холодное и мокрое коснулось его спины. Дарий стиснул зубы, чтобы не потерять лицо перед врагом; но боль, которую причиняли прикосновения неизвестного тюремщика, скоро уменьшилась, и стало легче. Сын Валента понял, что его сразу и обмывают, и лечат каким-то отваром или настоем. Потом эти же руки, умелые и сильные, приподняли его и перевязали большим куском полотна; Дарий не мог сопротивляться, даже если бы и хотел. Но воли к сопротивлению не осталось.

Турки знали, что для того, чтобы сломить человека, нужно совсем не так много усилий – нужно только понять, как и куда эти усилия приложить. Персы в свое время тоже очень хорошо знали это.

Потом Дарий ощутил, что его переворачивают на спину; он зашипел сквозь зубы, но теперь это оказалось терпимо. Мутным взглядом он наконец посмотрел на своего лекаря – это был, несомненно, турок, но вида очень опрятного, с почти правильным и приятным светлым лицом; длинные темно-каштановые волосы из-под его белого тюрбана ниспадали на плечи, хотя мусульманам устав запрещал это.

Поняв, что Дарий смотрит на него, лекарь поднял большие карие глаза и улыбнулся – и Дарий понял, что перед ним молодой человек, не более, чем лет на семь, старше его самого.

Дарий закусил губу, чтобы не улыбнуться в ответ на улыбку тюремщика, даже невольно.

- Что тебе надо? – спросил он по-гречески. – Зачем пришел ко мне?

- Я пришел помочь, - ответил молодой турок по-гречески же: выговор у него оказался почти чистый, как и черты лица.

Дарий пришел в ярость; он дернулся так, что боль опять пронзила все тело. Но теперь он презрел ее.

- Хочешь помочь – так выпусти меня из этой дыры! – крикнул сын Валента. – По какому праву…

- Тише!

Лекарь быстро накрыл его рот прохладной рукой; Дарий чуть не укусил его пальцы, но силы и ярость оставили узника так же быстро, как овладели им. Юноша упал обратно на свою подстилку, ощущая, как на глаза наворачиваются слезы; и едва сдержался, чтобы не заплакать. Не только потому, что это было унизительно, - а еще и потому, что нельзя было расходовать воду, которой ему в тюрьме ни разу не давали… Он закашлялся; и тут же увидел, как турок возится с чем-то в стороне. А потом лекарь опять склонился над пленником, и в его раскрытые губы ткнулась чаша с водой.

Дарий закрыл глаза и позволил себя напоить, ощущая стыд, похожий на гниль, разъедающую кишки. Ему было необыкновенно хорошо – он прямо-таки ощущал, как высохший язык оживает во рту. И Дарий смог повторить свой вопрос, уже совершенно ясно и четко:

- Кто прислал тебя и зачем?

Лекарь улыбнулся, словно бы извиняясь. Он присел рядом с пленником на солому, ничуть не боясь испачкать свою белейшую одежду.

- Меня прислал мой господин и господин этого города – Ибрахим-паша, - сказал молодой турок: его греческая речь была изящна и печальна, как узор на покрове наложницы. – Ибрахим-паша немало тревожится о тебе, Дарий Аммоний.

Дарий отвернулся.

- Как вы отвратительны мне, - сказал он: более не считая нужным скрывать никаких своих чувств. Даже страх ушел. – Неужели готовы лгать во всем, лишь бы высосать самую мелкую муху?

Он вспомнил об истязательницах, которых прогнал гость, и дернулся.

Турок тихо, ласково рассмеялся. Он более не делал попытки притронуться к сыну Валента, но и не отодвигался от него.

- Я тебе не лгу, - сказал он. – Мой господин действительно сожалеет. Ведь вы с ним родственники. А мне… просто очень тебя жаль, хотя я тебя не знал до этого дня!

Дарий повернул голову и мрачно посмотрел на турка: карие глаза улыбались ему, как и губы. Было непохоже, чтобы этот человек лгал… хотя бы в последнем: молодому турецкому врачу действительно было жаль избитого до полусмерти молодого грека, которого он лечил.

Но от этого лекарь не переставал быть Дарию врагом – а наоборот: делался еще более опасным врагом. Наследнику иранских царей и жрецов не нужно было этого растолковывать.

- Оставь меня, - мрачно сказал пленник. – Дай мне умереть!

- А зачем? – неожиданно серьезно ответил лекарь.

Он придвинулся к Дарию и спросил, взглянув ему в лицо:

- Ты думаешь, что твоя смерть кому-нибудь… или чему-нибудь поможет? И разве ты сам хочешь этого?

Дарий возвел глаза к небу – но дивной синевы не осталось ему: путь к небу пресек низкий заплесневелый потолок.

- Я ничего вам не скажу, - произнес он. – Я ведь знаю, что…

Лекарь опять перебил его сочувственным смехом.

- Я знаю, что не скажешь. Я уверен, что ты ничего и не знаешь! Тебя совершенно напрасно мучили!

Дарий наконец улыбнулся.

- Можешь передать своему паше, что я благодарен ему за такой урок, - сказал он. – Моя спина не забудет его. А тебя я прошу уйти поскорее – если тебе и вправду меня жаль!

Лекарь, не прекословя, тут же встал.

- Я уйду… но я скоро вернусь, - сказал турок. – Тебе досталось сильнее, чем я ожидал.

Собрав какие-то свои принадлежности, на которые Дарий не посмотрел, врач пошел к двери; но на самом пороге помедлил и обернулся.

- Я хочу сказать тебе, что восхищаюсь тобою, Дарий Аммоний! Я не смог бы вести себя так же, окажись я на твоем месте!

Дарий опять улыбнулся – улыбка некрасиво искривила тонкие губы.

- Да, думаю, что не смог бы, - громко сказал юноша.

Он ожидал, что турок рассердится; но ничуть не бывало. Тот мягко вышел и мягко притворил дверь; а потом загремел ключ в замке.