Возвышенное и земное

Возница свалил гроб на землю рядом с другими гробами и поспешил прочь. Он презирал такие; похороны. Разве на них заработаешь? Скажи спасибо, если окупишь расходы по содержанию лошади и повозки.

Тело Моцарта пошло в общую могилу, где в три яруса было свалено много других трупов.

Двое людей все-таки добрались в тот день до кладбища св. Марка. Альбрехтсбергер, глубоко тронутый заботой Вольфганга, приехал на кладбище, когда могилу уже зарыли. Он ожидал, что многие съедутся па похороны в каретах и когда карет у собора не оказалось, потерял немало времени на поиски экипажа, а затем и самого кладбища св.Марка. Могильщик уже ушел, а смотритель ему сказал:

– Мы тут сегодня целый день хоронили. Откуда нам знать, где могила вашего друга?

Выло уже совсем темно, когда Анна Готлиб добралась до кладбища св. Марка в карете, которую смогла нанять на Деньги, полученные за роль Памины.

С ней смотритель обошелся любезней – такая она была хорошенькая и такая опечаленная, видно, дружка потеряла, подумал он, и постарался быть с ней поласковей.

– Ваш приятель похоронен в общей могиле. А где – кто скажет? Вы же говорите, его хоронили по третьему разряду.

Это на большом участке, вон там, за крестом. Там сегодня немало народу похоронено.

Анна стояла на свежевскопанной полосе земли; полоса тянулась на большое расстояние, разве определишь теперь, где опустили в землю последний гроб. Все случилось не так, как она ожидала. Но она любила его и знала, что всегда будет любить, как бы он ни относился к ней при жизни. Ни разу никому не сказал он резкого слова. С самого того момента, когда она еще совсем ребенком познакомилась с ним, он всегда был к ней очень внимателен. И как много он знал о музыке и о человеческих чувствах! Понимает ли кто-нибудь из его друзей, кого они потеряли?

Анна положила на землю цветок, хоть и понимала, что на декабрьском морозе он скоро погибнет. На небе уже высыпали звезды, столько звезд – не сосчитать. Теперь они будут светить, над Вольфгангом, светить над его музыкой, которая приносила ей много радости и счастья. И тут она заплакала. Она плакала над Вольфгангом, плакала над собой, плакала над всеми, кто жил и умер, кто навсегда исчез с лица земли. А потом вдруг перестала плакать. Нет, он не исчез. Он не может исчезнуть, он с его музыкой, ставшей неотъемлемой частью ее существа. Может, и к лучшему, что его похоронили вот так, подумала Анна, сияние его славы распространится на всех безвестных покойников, которые волею судьбы оказались в одной с ним общей могиле, – ведь никто теперь не узнает, который из них Моцарт.

ПОВЕСТЬ О ЖИЗНИ И ГИБЕЛИ МОЦАРТА

1

После того как двадцатипятилетний Моцарт пролежал несколько дней, вспоминая в горячечном бреду оскорбление, нанесенное ему графом Арко-младшпм, камергером (точнее – оберкухмистером) его светлости князя-архиепископа зальцбургского, 20 июня 1781 года он писал отцу: «…сердце делает человека благородным; и если я и не граф, то благородства во мне больше, чем в любом графе, а дворецкий или граф, который меня оскорбляет, – негодяй». Германия в то время была раздроблена па сотни карликовых государств, хозяева которых – вассалы императора Священной Римской империи германской нации – были наделены не столько могуществом, сколько феодальной заносчивостью. И Моцарт рано начал понимать ничтожество этих «владык», к числу которых принадлежал и его бесславный повелитель, граф Иероним Колоредо, младший брат любимца Марии-Терезии, впоследствии имперского вице-канцлера и князя Франца де Паула Гундаккара I.

И уже в раннем детстве, чем больше погружался гениальный ребенок в тайны «искусства дивного», тем больше росла в нем вера в высокое достоинство человека, овладевшего этими тайнами. Эта вера укреплялась пристальным вниманием к этическим проблемам и неразрывной связи их с подлинно художественными образами, связи, объясняющей великие свершения Данте и Леонардо, Шекспира а Моцарта, Пушкина и Шопена, Гоголя и Флобера, Врубеля и Скрябина. Внимательно знакомясь с биографиями как этих титанов художественного творчества, так и многих других мастеров, можно – правда, весьма схематически – представить себе их путь к вершинам человеческой мудрости и созидания следующим образом.

Первым этапом этого пути, соответствующим характеру одаренности человека, следует считать начальные твор ческио опыты, которыми бывают то ранние стихи, то небольшие музыкальные пьесы, то рисунки. Наряду с накоплением (у Моцарта – беспримерно стремительным) профессионального опыта происходит и стимулирующее эти опыты расширение интеллектуального опыта, иными словами – приобретение знаний в самых различных областях. На этом, втором, этапе формируются и зачатки мировоззрения, связанные с попытками обобщить полученные знания и вместе с тем расширить их.

Нет сомнения, что довольно рано (вспомним дневники Гофмана!) мастер оказывается на подступах к формированию третьего, завершающего, этапа созревания его интеллекта и личности. Данный этап характеризуется обращением к глубоким этическим проблемам, жгучий интерес к которым приходит, как правило, в относительно поздние годы – достаточно сравнить «Новую жизнь» и «Божественную комедию» Данте или «Руслана и Людмилу» и «Медного всадника» Пушкина, недолгий и горький век которого лишний раз подчеркивает относительность понятия «поздние годы».

Но Моцарт погиб, даже не достигнув возраста Пушкина. И слова о том, что «сердце делает человека благородным», перекликаются с высоким тезисом Данте о cor gentile (благородном сердце) и с вопросом Пушкина: «Что значит аристократия породы и богатства в сравнении с аристократией пишущих талантов?» И чье сердце оказалось благороднее – пушкинского камердинера, «простолюдина» Никиты Козлова, на своих руках несшего поэта к его смертному ложу, или того презренного представителя высшей русской аристократии, преступная рука которого тщательно выводила буквы пасквиля, погасившего солнце России? С самых ранних лет Моцарт встречался с людьми, подобными князю Долгорукову, омрачавшему жизнь Пушкина, или потомственному палачу Бибикову, затравившему Полежаева и шнырявшему, подобно гиене, вокруг Пушкина. Но сын бедного хорватского каретника, великий австрийский композитор Иосиф Гайдн стал как бы восприемником Моцарта, бежавшего из зальцбургского плена. Увы, Вена стала для него не «обителью трудов и чистых нег», а только трудов, настолько тяжких, что почти невозможно представить себе в полной мере их титанические масштабы.

Впрочем, Вольфганг непосильно работал не только в Вене. Автор книги правдиво и достоверно показывает, каким великим тружеником был Моцарт уже в раннем детстве, как, усваивая громадную музыкальную литературу в самых различных жанрах, предавался он импровизациям, в которых уже пылало пламя его гения. Впрочем, своеобразие его творческого облика Вейс передает лишь немногими штрихами, даже там, где рассказывается, как «чудо-ребенка» заставляли играть «в манере Телемана», «в манере Гассе», даже «в манере Михаэля Гайдна». Но прежде чем остановиться на книге, ныне публикуемой в русском переводе, нужно сказать несколько слов о ее авторе, тернистым путем пришедшем в литературу и завоевавшем мировую известность.