Февраль

Под вечер, еще до захода солнца, когда еще не сгладилось тяжелое впечатление от залпов павловцев, я вновь оказался в небольшой толпе на Михайловской улице (между сквером и Невским). В это время двое мальчишек подбегают со стороны сквера с криками «Солдаты бунтуются!». Я направился по их указанию. Пройдя через Михайловский сквер, я услышал крики большой толпы. Перед казармами Павловского полка, около церкви, построенной, кажется, на месте убийства Александра II, беспорядочно гудела толпа (около роты) солдат: они были не в строю, без оружия и в большом возбуждении. Солдаты возмущались тем, что «иуды» (их учебная команда) на Невском стреляли в рабочих — вопреки обещанию, которое взяли с них товарищи по полку. Их шум и крики сводились к требованию оружия, которым они хотели расправиться с «иудами». А оружие им не выдавали — другие «иуды» заперли их в цейхгаузе.

Не успел я расспросить всех подробностей, как появилась небольшая группа солдат того же Павловского полка, но уже с винтовками. Во главе этого отряда шел молодой интеллигентного вида офицер — тоже с винтовкой на плече. Все говорило, что эта вооруженная часть на стороне революции, а не против нее. Офицер стройным, хотя медленным маршем двинул свой небольшой отряд вдоль Екатерининского канала. Я застыл, наблюдая эту сцену. В это время навстречу отряду показался большой взвод конных полицейских. По команде офицера раздался залп, от которого свалились с коней несколько полицейских; остальные галопом ускакали в направлении к Невскому. Из уст всех окружающих вырвалось восторженное «ура!».

Но тут я вижу, как командовавший павловцами офицер вдруг отходит от своего отряда в сторону, влево, бросает, буквально втыкает со всей силой винтовку штыком в снег и, сумрачный, молча, с опущенной головой уходит в расположенный сбоку скверик... Какая драма разыгралась в душе этого молодого офицера, по-види-мому малоискушенного в боях, по крайней мере политических, нельзя было разгадать.

Что же касается его отряда, то он, лишившись командира, тотчас же превратился в аморфную толпу солдат: они смешались с остальными безоружными павловцами, и возобновился прежний беспорядочный крик. Скоро сюда стали подходить солдаты какого-то гвардейского полка. Я всматривался в их лица — они были страшно сумрачны не только у солдат, но и у офицеров. Грубо, штыками они стали загонять павловцев в казармы. Скоро улица перед казармой опустела, со стоном закрылись массивные ворота. Стало смеркаться.

«Его высокопревосходительству господину министру внутренних дел.

Сегодня днем значительные скопища народа образовались на Лиговской улице, Знаменской площади (до

Александро-Невской лавры), а также при пересечении Невского с Владимирским проспектом и Садовой улицей и по Гончарной улице. Во время беспорядков наблюдалось как общее явление крайне вызывающее отношение буйствующих скопищ к воинским нарядам, в которые толпа, в ответ на предложение разойтись, бросала каменья и комья снега, сколотого с улицы льда. При предварительной стрельбе войсками вверх толпа не только не рассеивалась, но подобные залпы встречала смехом. Лишь по применении прицельной стрельбы боевыми патронами непосредственно в гущу толпы оказалось возможным рассеивать скопища, участники коих, однако, в большинстве прятались во дворе ближайших домов и по прекращении стрельбы вновь выходили на улицу, причем, притаившись за угловыми зданиями, стреляли оттуда из револьверов в воинские разъезды, в результате чего оказались убитые и раненые...

Во время происходивших беспорядков воспитанники средних учебных заведений, которые, имея широкие повязки Красного Креста на рукавах форменных пальто и белые передники под верхней одеждой, группами направлялись на Невский проспект для уборки раненых и убитых в качестве добровольцев санитаров и подачи первоначальной помощи. В тех же целях слушательницы высших женских учебных заведений проникали в места доставки раненых, где вели себя по отношению к чинам полиции, стремившимся их оттуда удалить, в высшей степени дерзко.

МИХАЙЛОВА. Вечером на Невском я застала жуткую картину: кругом кровь, кареты «скорой помощи» увозят убитых. Кучками стоят рабочие, чиновники, прислуга, гимназисты. Везде один разговор — «все кончено», «исчезли несбыточные мечтания»,— и у всех возмущение против правительства, допустившего стрельбы против безоружного народа... Пошла в морг, куда свозили мертвых. Очередь там была очень длинная, и стоять пришлось часа три. Внутри было очень страшно: покойники лежали прямо штабелями, как дрова. Рыженького так и не нашла, а может, близкие уже забрали... Вернулась на Невский — он словно вымер, ни одной живой души. Только с Адмиралтейства прожектор светит — как днем.

НИКОЛАЙ II. В те дни я, как всегда, вел дневник и аккуратно писал Алике. Восстановить пережитое не представляет труда.

Утром 26 февраля все свободное время я читал французскую книгу о завоевании Галии Цезарем, потом заехал в монастырь и приложился к иконе. Написал Алике и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная, 11 градусов. После прогулки с особым удовольствием выпил рюмку водки и закусил селедочкой и маринованным грибком «по-армейски». После чая читал и принял сенатора Трегубова. Вечером поиграл в домино.

Ужинали в ставке. Туда принесли телеграмму от Протопопова, который сообщает, что столица умиротворена. По случаю моего пребывания звонили колокола всех Могилевских церквей. Союзники, ужинавшие с нами, были приятно поражены. Действительно, где еще, кроме России, можно услышать такую красоту?

Теперь я все время думаю: в чем я ошибся? Я всегда старался сделать как лучше... Я хотел передать своему сыну сильное государство... Это уж потом все стали такими умными: мы предостерегали, мы предупреждали... Да, одни — эти либералы во главе с Родзянко — все время пугали. Но были и другие... Я и жена моя получали массу писем с выражением уверенной преданности. Это был голос России — здоровой, благомыслящей. А пугало нас гнилое, безнравственное общество, которое и вырыло пропасть... Вот где ошибка: надо было поставить их на место гораздо раньше. Алике права: России нужен кнут.

ПАЛЕОЛОГ. Воскресный день 26 февраля -~ один из самых тяжелых... Я встретил одного из корифеев кадетской партии Василия Маклакова.

— Все измучены настоящим режимом,— сказал он.— Я придавал бы этим беспорядкам лишь второстепенное значение, если бы у нашего дорогого министра по внутренним делам был еще хоть проблеск рассудка...

— Что ждать от человека, который вот уже много недель подряд потерял всякое чувство действительности и который ежевечерне совещается с тенью Распутина? — повторил я слова министра иностранных дел Покровского, услышанные накануне.

Маклаков согласился:

— Если император не даст стране скорых и широких реформ, волнение перейдет в восстание. А от восстания до революции один только шаг.

— Я вполне с вами согласен,— ответил я,— и я сильно боюсь, что Романовы нашли в Протопопове своего Полиньяка... Но если события будут развиваться... вам, наверное, придется играть в них роль. Я умоляю вас не забыть тогда об элементарных обязанностях, которые налагает на Россию война... Не забыть о вашем союзническом долге.

— Вы можете положиться на меня.