Февраль

— Вы представляете,— Керенский вышагивал по комнате, словно на эстраде,— если мы решим эту задачу, мы сплотим всю Россию, всю — от мала до велика... Всех... Вот оно — единство нации... Мы поведем за собой страну без крови и распрей... И вопрос о власти будет решать не принадлежность к партиям, а только личные способности и дарования...

Поскольку сам он так и не примкнул ни к одной партии, я понял скрытый смысл его тирады. Но мы все облегченно вздохнули, убедившись, что по главным вопросам у нас нет разногласий. Надо было идти дальше, надо было вырабатывать конкретную тактику. Важно было сосредоточиться, а с улицы слышалась громкая песня. Снова шла какая-то рабочая колонна. Соколов встал и закрыл форточку.

ЛЕНИН. Оглядываясь назад, я часто думаю: сколько можно наговорить для оправдания подлости! Но тому, кого предали, продали, в конечном счете все равно — предан он по трусости, по глупости или по высоко теоретическим соображениям. Больше всего на свете ненавидел измены, измены товарищам, делу, принципам! С людьми, способными на это, я не мог идти вместе. Потому, наверное, и обвиняли меня противники из бывших друзей в нетерпимости. Вот она, судьба моя! Одна боевая кампания за другой — против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма... И это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, а я все же не променял бы сей судьбы на «мир» с пошляками!!!

СУХАНОВ. Соколов встал и закрыл форточку.

— Это далеко не все,— сказал я.— Существует и другая опасность: большевики... Сейчас, когда стихия выхлестнула на улицу,— они реальная сила. Я многих знаю в лицо и видел их во главе толпы. К сожалению, эти люди узкие, упрямые фанатики... Опасное сочетание. Вряд ли они станут мучиться над вопросом: что делать? У них всегда наготове старые партийные резолюции и статьи Ленина... Вы читали его последний «Социал-демократ»? Выбрать Советы... привлечь войска... вот его рецепты... От них можно ожидать любых безумно-ребяческих выходок, которые оттолкнут все прогрессивные элементы так, что никакие компромиссы не помогут.

В этот момент раздался звонок в прихожей. Я посмотрел на Соколова, тот кивнул и пошел открывать.

— Легки на помине... Это,— сказал я негромко,— один из местных лидеров большевиков. Прошу вас... Нам сейчас надо проявить максимум гибкости... Другого выхода нет. Прочных связей на заводах, насколько я понимаю, ни у кого из вас нет?

Вместе с Соколовым вошел Шляпников, поздоровался, сел к столу.

— Надеюсь,— начал Соколов как хозяин дома,— что мы сможем не спеша подумать вместе.

— У меня всего несколько минут, к сожалению,— сказал Шляпников и развел руками.

Керенский решил сразу брать быка за рога:

— Как вы полагаете — дело идет к революции?

— Она идет уже третий день,— ответил Шляпников.

— По-моему, утверждать это категорически еще рано.

— Из этого окна плохо видно,— усмехнулся Шляпников.

— Да,— вмешался Чхеидзе,— нас подробно информировали. Мы полагаем, что в такой момент необходимо согласовать действия всей революционной демократии.

— Мы готовы,— последовал тут же категорический ответ, который зарядил нас надеждой, но, увы, ненадолго.

— Прекрасно!

— Но на определенных условиях... Во-первых, полный разрыв с теми, кто пытается подчинить движение рабочих целям и видам буржуазии. Во-вторых, полная поддержка лозунгов: мир, хлеб, земля, свобода...

Здание, построенное с таким трудом, могло вот-вот рухнуть. Тон и смысл сказанного Шляпниковым не оставляли сомнений в том, что сбываются худшие предположения. И пока Керенский кричал: «Вы с ума сошли! Вы нам ставите условия!» — я лихорадочно искал формулу перехода к конструктивной беседе.

— Успокойтесь, товарищи,— прервал я общий шум,— успокойтесь.— И, положив руку на плечо Шляпникова, продолжил: — В основном мы с вами согласны. Вы знаете, что я лично стою на той же принципиальной платформе. Но сейчас мы обязаны думать о всей демократии, контактировать со всеми антицаристскими силами. Нельзя допустить изоляции рабочих...

Но тут опять все испортил Керенский:

— Своими невозможными условиями вы разбиваете единство демократии, которое мы с таким трудом готовили все эти годы. Вы играете на руку царскому правительству... Вы ведете революцию к поражению... Это измена делу демократии!

— Измена? — переспросил Шляпников. Он, кажется, тоже начинал выходить из себя.— Пожалуйста, идите на заводы и убеждайте рабочих поступать по-вашему. — Он поднялся, направился к дверям.— К сожалению, я должен вас покинуть.

— Одну минуту,— задержал его Чхеидзе. Чувствовалось, что он очень много вкладывает в свой вопрос.— Скажем, так: контакт со всеми антицаристскими силами мы возьмем на себя. Но как вы отнесетесь, если для достижения единства... это потребует от нас временно, по тактическим соображениям, снять антивоенные лозунги? Во имя революции, во имя ее победы...

Тут-то мы и пожали плоды того, что перед нами стоял не политический деятель, способный взять проблему во всех ее аспектах и опосредствованиях, а узкий рутинер подпольной партийной работы старой эпохи, не видевший открывавшихся ныне новых горизонтов. Он сказал нам, ухмыляясь в усы:

— А я-то думаю, к чему вы клоните... Ходите вокруг да около... Значит, эти «дураки» там на улице пускай льют кровь именно за эти лозунги, а вы там, наверху, от их имени будете контактировать и комбинировать, умалчивая о сути? Зачем вам это? Чтобы господа Родзянко и Милюков не испугались взять власть? Так это, простите, не революция... просто на смену одной шайке придет другая. Платить за это кровью рабочих? Я вас правильно понял?

Шляпников ушел. Чхеидзе рухнул в кресло:

— Все катится к черту! Анархия... Стихия захлестнет нас..

Мариинский дворец. 20 часов 30 минут.

Председательствует председатель совета министров князь Голицын.

Родзянко. Господа, волнения приняли стихийный характер и угрожающие размеры. В основе их — недостаток печеного хлеба. Государственная дума приняла запрос совету министров. Пожалуйста.

Протопопов. Вздор все это, Михаил Владимирович, хлеб в Петрограде есть. В основе — провокационная деятельность ваших газет, которые опубликовали сообщение, что будут введены хлебные карточки... Вот все и бросились запасать хлеб и сушить сухари. Естественно, что пекарни не справляются...

Родзянко. У вас никто ни с чем не справляется...

Протопопов. Мне кажется, дорогой Михаил Владимирович, вы с нами не откровенны. И я докажу вам это. Итак, вы обеспокоены «страданиями народа»? Вы уверены, что эти продовольственные трудности вызваны нашей нераспорядительностью, или, как говорят у вас в Думе, нашей бездарностью. Так? Вы, конечно, уверены, что если бы это дело поручили вам, то никаких трудностей не было бы, ибо вы лучше нас знаете, что и как надо делать. Так? Так вот, совет министров высказался за передачу всего продовольственного дела в Петрограде в руки городского самоуправления, то есть вам, вашей общественности. Вы удовлетворены?

Родзянко. Вы что, принимаете меня за круглого дурака? Вы развалили все дело, а нам теперь расхлебывать!

Протопопов. А я вам скажу, почему вы не удовлетворены. Потому что вас интересует не хлеб, не те, кто стоит на морозе за несчастным куском хлеба, а нечто другое... Вместо того чтобы помогать нам в этот сложный момент в простом и ясном деле, вы занимаетесь политиканством. Я прочел речи ваших коллег в Думе... Что это такое?

Беляев (военный министр). Я распорядился речи Родичева, Керенского, Чхеидзе не печатать.

Родзянко. Надо различать политику недальновидную и опасную от разумной и созидательной. Или сами справляйтесь с делом, за которое взялись, или дайте возможность заняться этим другим... Вы ведете государство и царствующий дом к гибели... страна стоит над пропастью. Еще есть время остановиться и не рухнуть в нее.