Гарри из Дюссельдорфа

Если Гейне и принимал некоторое участие в жизни буршеншафтов, то все же держался в стороне от «пивных патриотов»; он уделял много времени университетским занятиям. Среди профессоров внимание Гарри привлек Август Вильгельм Шлегель. Он был одним из вождей господствовавшего в то время литературного течения — романтизма. Шлегель с большой любовью относился к немецкому народному творчеству, изучал эпические поэмы древних народов и сам писал стихи, в которых прославлял христианское средневековье, идеализируя те времена, когда рыцари совершали чудеса доблести во славу своих дам и католической веры.

Когда Гейне в первый раз попал в аудиторию, где читал лекции Август Вильгельм Шлегель, ему сразу понравился этот несколько щеголеватый, уже немолодой профессор, говоривший легко, плавно, отчеканивая отдельные слова, интонациями подчеркивая самое существенное. Он нисколько не походил на тех длиннобородых старых профессоров, чьи сюртуки были осыпаны нюхательным табаком и хранили на себе кофейные пятна, как следы ученой рассеянности. Все во внешности Шлегеля говорило с какой-то чистоте, опрятности и даже прилизанности. Голубой сюртук сидел на нем как влитый, а длинный шелковый шарф декоративно обвивал белоснежный воротничок Он читал лекции скорее как поэт, чем как ученый. Когда он говорил о древнеиндийских поэмах, фантазия Гарри рисовала ему пестрый сказочный мир древней Индии: темно-зеленые пальмы на берегу Ганга, священной реки, к которой стекались толпы паломников в белых одеждах. Слегка зажмурив глаза, Гарри вслушивался в звучание стихов, которые читал Шлегель, и проникал в их сокровенный смысл. Когда Шлегель говорил об испанской поэзии Возрождения, мир Сервантеса, Кальдерона и Лопе де Вега, уже открытый для Гарри раньше произведениями Вольфганга Гёте, снова оживал во всех своих красках. Но особенно захватило Гейне немецкое народное творчество. Сказки, легенды, песни, слышанные в детстве, теперь приобрели новую поэтическую силу. Все это побуждало Гейне к творчеству. Отрываясь от сухих юридических книг, от кодекса Юстиниана и древнеримского права, Гейне много писал.

Однажды после лекции Шлегеля Гейне осмелился подойти к нему в коридоре. Он отрекомендовался как Гарри Гейне из Дюссельдорфа, студент юридических наук, и попросил Шлегеля прочитать его стихотворения.

Профессор взглянул на него своими добрыми глазами и пригласил к себе домой.

Гарри принес Шлегелю тетрадку стихотворений, и через несколько дней профессор вернул ее, сделав на полях много замечаний. Они касались главным образом формы стихотворения: Шлегель прекрасно владел техникой стихосложения, и некоторые вольности Гейне ему казались недопустимыми. Шлегель по-своему понял юношеские стихотворения Гейне. Они были восприняты им как создания романтической музы, как прославление безудержной фантазии поэта, строящего свой собственный мир из сновидений и кошмаров. Гейне часто приходил к Шлегелю, и за чашкой дымящегося кофе их беседы длились иногда часами. Увлекающийся молодой поэт считал Шлегеля умнейшим из своих профессоров, а по силе поэтического творчества чуть ли не сравнивал его с Гёте. Гейне написал в честь Шлегеля три сонета, в которых восторженно прославил его как волшебника, познавшего чужие страны и народы, от Ганга до Темзы, и скопившего великие духовные богатства в своем сердце. Обращаясь к учителю, Гейне воспевал его ум и поэтическое мастерство. Шлегель не раз высказывал пожелание, чтобы стихи Гейне были изданы; он не скупился на похвалы молодому поэту, которого хотел сделать правоверным романтиком.

И все же дружба Гейне со Шлегелем оказалась случайной и непрочной. Гейне скоро увидел, что для Шлегеля поэзия существует только в прошлом. Современное, как доказывал ему профессор, не может быть предметом поэзии, потому что оно совершенно прозаично. Кроме того, Гейне понимал, что романтизм Шлегеля и его единомышленников играет на руку реакции, потому что возвеличивает монархию и католичество с его проповедью покорности. Были в романтике и такие черты, которые привлекали Гейне: любовь к народному творчеству, стремление к задушевности, глубине чувств, предельной искренности. Как-то Гейне в беседе со Шлегелем откровенно высказал ему свою мысль о том, какой должна быть немецкая поэзия их поры.

— Немецкая муза, — взволнованно говорил Гейне, — не должна быть ни томной монашенкой, ни истерической рыцарской девой! Она должна быть здоровой немецкой девушкой из народа с чистыми чувствами.

Шлегель упорно не соглашался с мнением Гейне.

— Простая немецкая девушка? — недовольно повторил профессор слова своего ученика. — Да мало ли куда заведет вас эта девушка! Нет, муза должна быть возвышенной, она ведь божественного происхождения, а вы ее хотите совлечь с облаков на землю. Это опасный путь, молодой человек!

Отношения между Шлегелем и Гейне постепенно охладевали. Для Гейне становилось все яснее, что Шлегель не понимает и не хочет понять, чего требует от поэта современность. Уже не хотелось делиться с недавним кумиром своими новыми произведениями. Гейне стал сдержаннее со Шлегелем, а потом и совсем чуждался его общества. Из деликатности он объяснил профессору, что теперь увлекается юридическими науками больше, чем поэзией.

И действительно, молодому студенту пришлось подумать о том, что юриспруденция у него в загоне, что он слишком много времени отдает музам, тогда как приближались экзамены. Нужно было зубрить, зубрить без конца скучнейшие латинские тексты, замысловатые юридические формулы римского права, которое считалось в ту пору евангелием для всех юристов. Поэт решил удалиться на время от соблазнов Бонна и университетских друзей.

Осенью 1820 года, когда виноградные листья уже становились багрово-красными, а прохлада на рейнском берегу все больше напоминала о близости зимы, Гейне уехал в небольшую живописную деревушку Бейль близ Бонна.

По целым дням он сидел над учебниками, составлял конспекты и делал выписки; а когда сумерки сгущались над домиками с остроконечными черепичными крышами, Гейне выходил на уличку, обсаженную плакучими ивами, и совершал вечернюю прогулку. Он сам подшучивал над собой, что предался такой неистовой зубрежке, и при этом сочинял веселые стишки:

Гарри напевал сочиненную им песенку, и ему казалось, что рейнские волны звучно подпевают и слегка посмеиваются над необычным прилежанием юноши. Он рисовал в своей фантазии грозный призрак гения зубрежки, который являлся перед ним в виде старого профессора в халате и ночных туфлях. Гений зубрежки размахивал старыми учебниками и указывал рукой куда-то вдаль. Гарри виделись зубчатые башни старинного Геттингенского университета Георгии Августы. У него зародилась мысль переселиться в Геттинген и стать студентом этого прославленного университета.

Но пока это были планы. Гарри наслаждался чудесной природой живописного Бейля. Эта деревушка как бы была создана для поэтического вдохновения. Там Гейне начал писать свою трагедию «Альмансор». Вокруг были люди, занятые сельским хозяйством, упорно трудившиеся над своими садами и огородами; им не было никакого дела до поэзии. По вечерам раздавался мелодичный звон колокольчиков, и пастушки гнали домой стадо. Умиротворенно пел колокол деревенской церкви по воскресеньям. Невозмутимый покой навис над мирной деревушкой. Крестьянская нищета, драмы повседневной жизни — все это пряталось под черепичными крышами и, казалось, страшилось выйти наружу. «Райский Бейль», — так думал про себя Гейне. В своих поэтических мыслях он уходил далеко от этого прирейнского обиталища. Он писал «Альмансора», и средневековая Испания в эпоху борьбы с маврами вставала перед ним во всей своей суровости. Поэт хотел, чтобы его читатели, а может быть, и зрители полюбили благородного и смелого юношу Альмансора. Когда в средние века испанские рыцари огнем и мечом прошли по стране, заставляя мавров креститься или покинуть ее, Альмансор вместе со своим отцом бежал из Испании. Но сердце его осталось на родине. Оно принадлежало красавице Зюлейме, дочери друга его отца, Али, который предпочел стать христианином и отречься от мусульманской веры мавров. Зюлейма тоже стала христианкой, но это мало тревожит Альмансора. Пренебрегая опасностью, он возвращается в Испанию, где уже ярко пылают костры инквизиции и господствует католический фанатизм.