Возвышенное и земное

– Гайдн? – Вольфганг удивился. Друг ему ни словом об этом не обмолвился.

– Ну да! Вы ведь слышали, что князь Эстергази скончался?

Вольфганг слышал, но, занятый своими делами, не подумал, какими последствиями это могло обернуться для его друга.

– После смерти Эстергази Гайдн может выступать, где захочет, – не без злорадства пояснил Иоганн Питер Саломон. – Заполучить Иосифа Гайдна и Вольфганга Моцарта – это великолепно! Ваше пребывание в Англии лондонцы до сих пор вспоминают с большой теплотой.

– А как быть с расходами на дорогу? Я не могу довольствоваться одними обещаниями.

– Мы вам дадим пятьсот гульденов. Столько же, сколько Гайдну.

– Но у меня ведь еще жена и ребенок. Английский импресарио немного приуныл.

– Мы не можем оплатить проезд всего вашего семейства. Но если вы непременно хотите взять их с собой, я могу надбавить еще сотню гульденов – на дорогу.

– А там сколько вы мне будете платить?

– Сколько предложил вам О'Рейли? Сто фунтов стерлингов за одну оперу?

– Триста фунтов за две.

Саломон недоверчиво посмотрел на Вольфганга.

– Я дам вам двести фунтов за оперу, выплата сразу же по получении от вас каждого сочинения, – сказал он.

Вольфганг вздохнул. Предложение щедрое, обидно отказываться.

– Что вы скажете, господин капельмейстер? Контракт у меня с собой.

– Мне надо подумать. – Не мог же он ехать без Станци и Карла Томаса.

– Только думайте скорее. Мы с господином Гайдном уезжаем в Англию через несколько дней.

У Станци появилась еще одна причина не ехать в Англию.

– Я беременна, – сообщила она. Вольфганг хотел поцеловать жену, но потом сказал:

– Я же приехал домой всего четыре недели назад.

– Поцелуй меня, – попросила она. – Ты мне не веришь?

– Это специально для того, чтобы остаться здесь и летом уехать в Баден?

– Вольфганг, как ты можешь так думать? – Она заплакала.

Впервые слезы Станци не тронули сердце Вольфганга.

– Ты твердо знаешь, что беременна?

– О, я уверена. Ведь это уже в шестой раз, я знаю все признаки.

– Через четыре недели?

– Вольфганг, что ты хочешь сказать?

Но разве выскажешь ей свои догадки? Он отсутствовал два месяца, а Констанца не прочь была пококетничать. Ей всегда льстило внимание мужчин. Но это еще не повод для подозрений. Нужны более веские основания. А сейчас важнее всего беречь здоровье Станци и будущего ребенка.

Свой последний день в Вене Гайдн провел с Вольфгангом. Они вместе бродили по центру города, стараясь отодвинуть час разлуки; прошли по Грабену до Кольмаркт, где навстречу им попался крестьянин с поросенком и курицей в руках; нищие выклянчивали крейцер. Очутившись в оживленной части улицы, где трудно было разговаривать, друзья завернули в маленькое кафе и уселись в уголке, стараясь остаться незамеченными.

Старичок скрипач самозабвенно играл мелодию из «Так поступают все», а закончив, стал обходить посетителей с тарелкой. Гайдн похвалил скрипача за то, что он играет такие прекрасные вещи, и тот сказал:

– У вас хороший слух, господин, – и, когда Вольфганг дал ему гульден, прибавил: – Сразу видно, что у вас, господин, тоже есть вкус.

Гайдн был в приподнятом настроении.

– Наконец-то я свободен, Вольфганг! – говорил он. – Могу ехать, куда вздумается, делать, что вздумается. Тридцать лет я прислуживал разным господам, а теперь сам себе хозяин!

– Это действительно так?

– Да. – Голос Гайдна сделался серьезным. – Княгиня Эстергази умерла в феврале, приблизительно в одно время с Иосифом, и убитый горем князь стал таять на глазах и через полгода сам скончался. Сын его, которого музыка мало интересует, освободил меня от службы при дворе, но назначил ежегодную пенсию в тысяча четыреста гульденов, чтобы я мог жить безбедно. От меня лишь требуется именовать себя «капельмейстер князя Эстергази». Но каковы ваши планы, Вольфганг? Саломон ведь предложил вам прекрасные условия. Почему вы не соглашаетесь?

Вольфганг не мог поведать папе Иосифу о своем бедственном положении. Гайдн еще почувствует себя в чем-то виноватым, захочет помочь, но к чему осложнять жизнь другу, достаточно и того, что сам он мучается.

– Причин немало, – ответил Вольфганг.

– На дорогу мне дают пятьсот гульденов. Если вам такой суммы не хватит, я готов поделиться. Мои потребности очень скромны, а Карл Томас для меня как родной. Сколько вам нужно?

– Нет, нет! Дело не в деньгах!

– Я получаю предложения со всех сторон, Вольфганг, это так чудесно!

А у меня их вовсе нет, с горечью подумал Вольфганг. Почему так немилостива к нему судьба? В чем он провинился? Он не считал себя выше Гайдна, но разве он ниже?

– Как только стало известно, что я свободен, меня пригласил на службу неаполитанский король и другие королевские дворы. Хорошо быть музыкантом и знать, что в тебе нуждаются!

– Вы заслужили это уважение и восхищение. – Никогда не забыть ему очертания твердого подбородка Гайдна, чуть удлиненного, как у Мамы, и ласковые модуляции его голоса.

– Но как же вы, Вольфганг? Ведь в Лондоне вам обеспечен огромный успех.

– Возможно, удастся поехать на будущий год. Или еще через год.

Гайдн печально покачал головой. – Если вы не поедете теперь, вы уже никогда не соберетесь. – Вольфганг так постарел за это время. В волосах появилась седина. С его когда-то добродушного, оживленного лица не сходит горестное выражение. И эта вечная усталость! – Саломон говорит, что Сторейсы, которые преклоняются перед вашим талантом, пользуются в Лондоне огромной популярностью. То же ждет и вас. В чем же истинная причина вашей нерешительности? Может, я разрешу ваши сомнения?

– Если бы! Нет, помощь мне не нужна, просто так уж складываются обстоятельства. Констанца плохо себя чувствует, а вы знаете, она сильно болела в прошлом году. Рисковать ее здоровьем я не могу.

– А почему бы вам не поехать одному? Устроитесь, а потом и ее выпишете.

– Одной ей не осилить такую поездку. А после того как мы потеряли нашего первенца, я дал клятву никогда больше никому не доверять ребенка. Разве что своему отцу, но его уже нет в живых.

Гайдн умолк. Он не соглашался с Вольфгангом. Констанца, казалось ему, порой использует свои болезни в собственных целях, но не дай бог намекнуть другу – это причинит ему боль. Вольфганг должен верить тем, кого он любит, думал Гайдн. Вольфганг рос, окруженный нежной любовью, ей он был обязан всем лучшим в себе, любовь – это та пища, без которой он не может существовать.

– Поездка в Лондон не вопрос жизни или смерти, – сказал Вольфганг.

– Я слышал, Сальери собирается уйти со службы, и ходят слухи, будто да Понте перебирается в Англию.

– С тех пор как умер Иосиф, подобные слухи не прекращаются.

– Если бы только слухи! Леопольд и правда не интересуется музыкой.

– Иосиф, хоть и не был знатоком музыки, каким себя мнил, имел, по крайней мере, представление о контрапункте, а в покоях Леопольда исполняют такую музыку, что собаки и те скоро разбегутся.

– Надеюсь, Вольфганг, эти свои суждения вы не высказываете вслух?

– Нет, разумеется. Но ведь так оно и есть. Отныне все будет делаться по указке Леопольда. Он помазанник божий! О, Габсбурги обладатели божественной власти на земле, редкого дара, которым они сами себя наградили.

– Столь крамольные речи могут вам сильно напортить, Вольфганг.

– А как могу я видеть в них святых, когда всю жизнь имел возможность наблюдать их с близкого расстояния?

– Вы когда-нибудь жалели, что расстались с Колоредо и Зальцбургом?

– Никогда, ни разу! – Вольфганг рассмеялся. – В Зальцбурге до сих пор думают, что музыкант – это осел, на котором ездит архиепископ, для иного он не пригоден, а Колоредо, полагающий, что будет жить вечно, создал себе идеальный двор – без театра, без оперы и, по существу, без всякой музыки.

– Я беру с собой ваши квартеты, посвященные мне. Англичанам они понравятся.