Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Мардоний вдруг опять поманил его к себе и, обхватив за шею, жарко прошептал на ухо:

- Они все думают, что я утонул… или утопился.

Микитка поперхнулся, хотя ничего не ел.

- Как?..

- Очень просто, - все еще гордясь собой, ответил мальчишка. – Я оставил свое платье на берегу… а этот плащ купил у нищего во Влахернах, там живет мой господин.

Тут Микитка заметил, что на Мардонии только сверху рванина, а штаны и рубаха на нем справные, только что некрашеные. И даже сандалии на ногах. Евнух покачал головой, хмурясь.

- А твой отец?

При этих словах улыбка на тонких пунцовых губах завяла.

- Он тоже думает, что я мертв.

Мардоний прерывисто вздохнул.

- Я видел сам, когда прятался, как меня искали… а потом Валент долго сидел на берегу с моей одеждой в руках, и никто не смел его задеть, даже турки…

Микитка вообразил, как приняла бы такое известие его мать, и ему стало дурно.

- А ты не думаешь, что ты не один такой умник? – хмуро спросил Микитка. – А ну как они разгадали твою хитрость?

Мардоний мотнул головой.

- Нет!

“А может, отец был даже и рад избавиться… от позора”, - мелькнуло в голове у Микитки. Он не так уж много узнал об обычаях греков, но не сомневался, что Валент гордился сыном куда меньше, чем сын – отцом. Греческое аристократство до сих пор превыше всего ценило телесную силу, красоту и ловкость с оружием!

Правда, Мардоний был хорош собой, - но красотой более девической: скорее как евнух, чем как воитель. Подобно самому Микитке в его годы. Это была какая-то иная кровь, нежели у Феофано, - более восточная и темная; даже фамилия Мардония звучала не по-гречески, хотя все эти господа были ромеями.

- Откуда ты родом? – спросил Микитка.

- Из Македонии, - гордо ответил Мардоний. – Это искони православная земля*… а до тех пор была земля, славная победами.

- Я слышал, - кивнул Микитка.

Наверное, Аммонии пошли от каких-нибудь диких македонских вождей, переженившихся на пленных персиянках. Вот сокровище ему досталось! Микитка вздохнул.

- Теперь-то ты как думаешь быть?

Мардоний воззрился на него, точно это само собой разумелось.

- Как это – как думаю? Ты укроешь меня!

Микитка не ответил, поджав губы: на душе вдруг стало прескверно. А Мардоний прибавил:

- Вы, скифы, хоть и не горазды на выдумки, но своих не выдаете – я знаю!

Микитка оскорбился, вспомнив, как русские этериоты многие месяцы прятали у себя жен и детей – бывших рабов. И они, значит, без хитрости?

Он поднял глаза на Мардония и тут же опять потупился; на щеках расцвели малиновые пятна. И тут Мардоний наконец спохватился.

- Прости, я был с тобой груб!

Микитка хмуро посмотрел на него.

- Прощаю, так и быть.

Он сорвал травинку и раскусил, раздумывая, - и Мардоний теперь ждал почти благоговейно, не смея прервать его размышлений.

Наконец Микитка отбросил за спину длинные русые волосы и встал; Мардоний немедленно поднялся следом.

- Я тебя отведу к товарищам отца. Это неподалеку, - сказал евнух. – Но только ты никому не скажешь, кто ты такой!

Теперь Мардоний почти оробел.

- Хорошо… А что ты им скажешь?

- Скажу, что ты мой друг и сбежал от турок. Этого нашим будет достаточно, - отозвался Микитка, шагая вперед; Мардоний трусил рядом, заглядывая ему в глаза. – Но не думай, будто мы просты.

Мардоний вдруг бросился ему на шею и пылко поцеловал. Микитка чуть не отпихнул мальчишку от неожиданности, хотя давно наблюдал такие выражения приязни у пылких греков и итальянцев.

- Спасибо тебе! Ты истинный друг! – воскликнул мальчик.

И тут вдруг оба поняли, что Мардоний до сих пор не знает имени своего благодетеля, - и одновременно расхохотались.

- Но как тебя зовут, друг? – спросил Мардоний, успокоившись.

- Никита… “Петрович”, - чуть не закончил Микитка.

- У тебя наше имя… Я очень рад, - сказал Мардоний, покраснев от радости и волнения. Они крепко пожали друг другу руки.

Через несколько шагов Микитка увидел знакомую калитку в белой стене – высокой и толстой, точно монастырская стена или ограда султанского гарема. Но калитка была не заперта; Микитка отворил ее и вошел, и Мардоний следом.

Микитка опять велел другу спрятаться. А потом ушел; и не было его довольно долго.

Вернулся русский евнух с высоким и дюжим мужчиной, голым по пояс: на плечах у воина еще блестели капли воды. Он только что обливался от жары. Спутник Микитки был очень загорелым, но с льняной головой и голубыми глазами.

- Ратша, - сказал Микитка изумленному витязю, когда навстречу им из кустов встал Мардоний. – Это мой друг, он бежал от турок! Он не понимает по-нашему!

- Видимое дело, - сказал Ратша, глядевший на смуглую черноту гостя.

Он склонился над мальчиком и положил ему руку на плечо; Мардоний едва не отпрянул.

- Ты кто таков? – спросил витязь по-гречески.

- Я…

Тут Мардоний покраснел и забыл, как собирался солгать. Да он и не сумел бы перед этим человеком!

Ратша кивнул и, похлопав мальчика по плечу, отвернулся. Он очень хорошо понимал, что стыд бывает разный.

Но на Микитку белоголовый русич посмотрел очень сурово.

- Прокормить его мы прокормим, кусок на такой рот найдется, - сказал он. – Но если с ним что-нибудь… я с тебя три шкуры спущу! Ты теперь за него в ответе!

Если с Мардонием выйдет “что-нибудь”, хмуро подумал Микитка, спускать шкуры будет не Ратша…

- Он ничего не учудит, дядька Ратша. Я за него ручаюсь, - сказал Микитка - и посмотрел на Мардония. Тот ничего не понял из разговора старших, но понял, что речь о ручательстве: и серьезно кивнул.

Потом Микитке пришло время уходить; помогать матери. Мардоний попросил его приходить почаще. Ведь у него никого не осталось, кроме нового скифского друга!

- И приду, и тебе дело сыщу, - кивнул Микитка, вспоминая нежные руки Валентова сына. На прощанье Мардоний еще раз одарил его улыбкой и поцелуем. Микитка улыбнулся в ответ и направился прочь, думая: Господи, Господи.

* Мегарон - греческий дом прямоугольного плана с очагом посередине.

* На самом деле до освобождения от османского ига македонская церковь подчинялась попеременно Константинополю и Риму.

========== Глава 99 ==========

Агата сидела за занавеской, отгораживавшей ее от всех, и плакала. Руки ее были сложены на тугом животе; лицо опухло от беременности и от слез. Ей было в эту минуту ненавистно все – считая и семью, и ребенка, которого она еще только готовилась произвести на свет. Но умереть она не могла. На самом деле у них осталось очень мало таких смельчаков, как малыш Мардоний, - и кто бы мог подумать, что…

За занавеской смеялись, хлопая в ладоши, - играя в какую-то игру, - турецкие служанки, от одного вида которых у Агаты начиналась тошнота, как в первые месяцы тяготы. В доме ее мужа было так невозможно много женщин, которые только и знали, что болтать ни о чем, есть и холить свое тело, - даже в этой комнате, считавшейся ее собственной, дочь Аммония не могла найти покоя!

Наконец, услышав новый взрыв бессмысленного смеха, она не вытерпела.

- Замолчите! – прикрикнула Агата по-турецки, раздвинув занавески; женщины тут же замолкли и склонились перед нею. Несмотря на то, что Алтын была только “маленькая госпожа”, - младшая жена Ибрахима-паши, - служанки беспрекословно подчинялись ей. Хотя весь этот курятник, считая до самой старшей жены, квохтал и полошился, когда на женскую половину входил господин; и так же все женщины в доме смирялись перед другими мужчинами, считая даже мальчиков.

Впрочем, слуги-мужчины не могли им приказывать прямо – слуги-мужчины вообще не разговаривали с женщинами, подчиняясь своим турецким господам. О, как хорошо была построена эта клетка!

Агата услышала шаги снаружи, приглушенные коврами, потом испуганный шепот служанок; и поняла, что идет муж. Она знала, что турчанки при виде него склонятся до земли, и ей тоже следовало бы встать и приветствовать его поклоном…