Музыка души

Сегодня я за чашкой кофе

Мечтал о тех, по ком вздыхал,

И поневоле имя Софья

Четыре раза сосчитал.

Случалось, безоблачная жизнь омрачалась неприятностями: на службе порой дела шли из рук вон плохо, деньги быстро заканчивались, а если к этому добавлялась какая-нибудь любовная неудача, Петр впадал чуть ли не в отчаяние. Впрочем, такие приступы никогда не длились долго: стоило пойти прогуляться по Невскому проспекту, как все печали отступали и рассеивались. Очень помогала и Александра, временами отправлявшая брату посылки, с большой деликатностью помогая ему выпутаться из затруднительного материального положения.

Одного не хватало Петру – исполнения мечты о поездке заграницу, которая представлялась ему пределом возможного блаженства. И вот – о, счастье! – такая возможность представилась. Один из многочисленных знакомых Чайковских инженер Василий Васильевич Писарев собирался по своим делам в Европу. Беда в том, что он не знал ни одного иностранного языка и нуждался в переводчике. Это-то место он и решил предложить Петру, на что тот ответил восторженным согласием. Ликованию его не было предела – наконец-то сбудется мечта!

В начале июля они выехали из Петербурга по Варшавской железной дороге. Момент пересечения границы показался Петру необычайно поэтичным и торжественным. Последний русский часовой громко крикнул путешественникам: «С Богом!» – и махнул рукой. Возникло чувство прикосновения к чему-то неизведанному и почти сказочному.

Однако первое впечатление от Европы разочаровало. Берлин показался грязным и неприветливым, немцы – неприятными, берлинские театры – ниже всякой критики.

Гамбург немного исправил мнение Петра о Германии благодаря красивому виду из номера и множеству увеселений, среди которых особенно сильно его поразили балаганы, где он катался на деревянных лошадях и смотрел на пляски и гимнастические номера.

Антверпен опять разочаровал. В основном из-за того, что Писарев уехал по своим делам на заводы, оставив спутника в одиночестве, и тот маялся от скуки, не найдя в городе, чем себя занять.

Зато в Остенде Петру понравилось море, которое он всегда любил, и он с удовольствием много купался. К тому же там они познакомились с русской дамой, которая помогла справиться с начавшейся тоской по родине, и в компании которой путешественники отправились дальше.

В Лондоне Петр целые дни посвящал изучению города, и здесь было что посмотреть. Он посетил знаменитое Вестминстерское аббатство. Громадный собор в готическом стиле подавлял своим величием. Внутри же просторные залы с вытянутыми арками создавали ощущение устремленности ввысь. Шаги гулко отдавались под высокими сводами, и этот звук вызывал робость, желание ступать как можно тише, дабы не нарушать вековой покой аббатства.

Понравился Петру и Парламент, расположившийся на берегу Темзы. Но особенно яркое впечатление оставил Хрустальный дворец, построенный для Международной выставки. Расположенный на открытом месте, он был полностью построен из стекла, за исключением металлических опор. Внушительное здание с полукруглой крышей над каждым крылом красиво смотрелось снаружи, но еще прекраснее – изнутри, когда солнце светило сквозь стеклянные стены и крышу, заполняя все пространство переливающимися бликами. И рядом, и внутри дворца располагались великолепные фонтаны, внутренний двор украшали скульптуры. Кругом множество элегантных дам и джентльменов: это было любимейшее место прогулок английской знати.

Однако в целом Лондон не понравился дождливой погодой и отсутствием солнца, отчего становилось тоскливо и мрачно на душе.

Лучшим же городом показался Париж, который сразу и на всю жизнь завоевал симпатии Петра. Им повезло появиться там накануне именин Наполеона, которые праздновались с большим размахом. Город, встретивший фейерверками, парадами и иллюминациями стал ассоциироваться с вечным праздником. Кроме того, здесь Петр встретил Юферова, бывшего Сашиного ухажера, и кузину Лиду Ольховскую с мужем. Вдали от России он впервые начал осознавать всю степень своей любви к родным: с жадной радостью он выслушивал новости о семье и петербургских знакомых. Особенно же заботили его близнецы и предстоящие им экзамены в училище.

Шесть недель, проведенные в Париже, стали самыми приятными во всем путешествии. Скучать в этом городе было просто невозможно: стоило выйти на бульвар – и уже весело.

Ложкой дегтя стало разочарование в спутнике. Прежде представлявшийся добродушным балагуром Василий Васильевич оказался человеком крайне неприятным, высокомерным и эгоистичным. Его общество все больше тяготило Петра. И возвращение на родину он воспринял как избавление.

***

Модя с Толей поступили в Училище правоведения. Дома они теперь бывали только по выходным, зато уж эти дни Петр безраздельно посвящал им.

Путешествие за границу помогло ему понять, что нельзя дальше вести пустой бессмысленный образ жизни, как было до сих пор. Шумная суета беззаботного светского времяпровождения начала приедаться. Все громче в сердце звучал голос призвания, желания заняться музыкой. Но Петра мучили сомнения: ему уже двадцать один год, если и был у него талант, то уж верно поздно его развивать. Он чувствовал пустоту своей нынешней жизни, душа стремилась к чему-то большему, но он не мог решиться бросить привычное и удобное существование, не будучи уверен в своем таланте.

Будто догадавшись о его внутренних терзаниях, однажды за ужином отец задумчиво заметил:

– А мне кажется, Пете еще не поздно сделаться артистом…

Петр вздрогнул и внимательно посмотрел на него – не шутит ли он? Но нет, Илья Петрович ответил сыну доброжелательным взглядом, в котором светилась привычная забота. И он подумал: а может, прав отец, может, стоит попытаться?

Несколько дней спустя Петр отправился в Михайловский дворец – той осенью там открылись Музыкальные классы. Ободренный словами отца, он решил записаться в них и начать серьезно заниматься музыкой.

Античное великолепие Михайловского дворца вызывало робость и воскрешало сомнения: правильно ли он поступает, тот ли путь выбрал? Но все они рассеялись на первом же занятии: погрузившись в мир музыки, Петр окончательно осознал, что не сможет жить без этого.

Из предметов, преподававшихся в Музыкальных классах, среди которых были хоровое и сольное пение, фортепиано, скрипка и виолончель, Петр посещал только музыкальное сочинение у Николая Ивановича Зарембы.

Если как человек Николай Иванович Петру нравился, то как профессор вызывал антипатию. Он был чрезмерно красноречив и впадал в излишества. Не будучи контрапунктистом-практиком, он, указав на недостаток в принесенной задаче, не мог его тут же исправить и внушал студентам двойное недоверие: казался и дилетантом, и отсталым. Петру же, врагу всякой отвлеченности, не нравилось само его красноречие, не нравилась внешняя логичность, за которой он чувствовал произвол и насилие над действительностью. Неприязни между учителем и учеником способствовало и то, что Николай Иванович охотнее и чаще всего ссылался на Бетховена, Моцарта же не любил, чего пылкий обожатель последнего не мог ему простить.

Зато организатором и директором Музыкальных классов Антоном Григорьевичем Рубинштейном Петр восхищался. Несмотря на молодость, Рубинштейн был уже широко известен и в России, и за рубежом как талантливый пианист и композитор. Директор входил буквально во все дела, в особенности заботясь о двух отделениях: фортепианном и композиторском. Не было начальника более снисходительного и добродушного, но его хмурый вид, вспыльчивость, авторитет европейски знаменитого имени вызывали у студентов трепет. Петр же уважал в нем не только великого пианиста и композитора, но и человека редкого благородства – откровенного, честного и великодушного.

Как преподаватель Рубинштейн представлял разительную противоположность Зарембе. Насколько тот был красноречив, настолько этот – косноязычен. Насколько у Зарембы все было приведено в систему и каждое слово стояло на своем месте, настолько у Рубинштейна царствовал беспорядок. Зато огромные практические знания и кругозор, невероятная для тридцатилетнего человека композиторская опытность придавали его словам вес.