Атаман Золотой

Показалась площадь. Народу на ней было полным-полно. В золотистом свете утра торговые ряды выглядели пестро и заманчиво: с прилавков свешивались мокрые жгуты лукового пера, румяные слободские мещанки вынимали из кадушек моченые яблоки. Тут же продавали горячий сбитень, брагу-бесхмелицу, травник в стеклянных сулеях. Широкими оранжевыми пластами лежала нельма, протягивали острые носы стерлядки. Свежая рыба трепыхалась в садках. Рыбный запах смешивался с запахом жареного мяса.

— Пирожков кому горячих? С пылу, с жару!

— Пряжеников кому?

— Растегаев с рыбой пожалуйте!

— Пряники расписные!

Камские и волжские бурлаки в лохмотьях косились на все это съестное изобилие и шли к обжорному ряду, где за полушку можно было взять поземину с пшеном, съесть ломоть ржаного хлеба и выпить ковшик квасу. То же сделали Андрей и Блоха.

Долго толкались они в толпе прикамского люда. Кого тут только не было: богатыри-грузчики в серых изгребных рубахах, в широких штанах, крестьяне-возчики в чекменях со следами ржавчины, мастеровые, которых сразу можно было узнать по красным пятнам на скулах и подбородке, по войлочным шляпам, нищие и калеки в рубищах. Были здесь люди и почище одетые: монахи, выпрашивавшие на построение храма, приказные в потертых мундирах — служители торговых контор и магистрата, караванные с пристаней камских и чусовских. Эти носили суконные кафтаны с галунами и позументами. Точно цветы в поле, ярко пестрели женские платки, кокошники и сарафаны. Площадь гудела многоголосо, как разыгравшаяся в половодье река.

— Надо подумать и о том, где причалить, — молвил Блоха. — Поспрошаем добрых людей о работе, чтобы ни легко, ни тяжело, а в самую пору пришлась.

Однако сколько они ни спрашивали, а такой работы как раз и не находилось. Требовались бурлаки, но Блоха решительно отказался надевать лямку.

— Четыре путины прошагал от Рыбной слободы вплоть до Нового Усолья. Хватит с меня этой мокрой работы.

Андрей решил не отставать от товарища.

Солнце уже начало клониться на закат. Пора было подумать об ужине и о ночлеге. Базар стал расходиться. Приятели пошли на берег. Полюбовались на суда, стоявшие на реке: на широкогрудые беляны, на огромные баржи-«сороковуши», на длинные ладьи. Над некоторыми трепыхались на мачтах флаги и белые крылья парусов. Тут и там сновали легкие и быстрые косные лодки.

У бурлака, сидевшего на берегу и беспечно курившего трубку, друзья спросили, не знает ли он где-нибудь поблизости избу для ночлега. Бурлак хитровато прищурил глаз и ответил:

— Есть такой дом и не так чтобы далеко. Вон за тем мысочком. Спросите там кривого Мартына. Его знают.

Идти пришлось довольно долго. Дом кривого Мартына оказался не очень казистым, нижний этаж его врос в землю. Дверь в этот полуподвал была открыта, и из помещения доносились оживленные голоса.

— Тут, видно, жильцов-то и без нас хватает, — сказал Блоха и вошел в комнату.

— Мир на стану! Будьте здоровы, добрые люди!

Из полумрака кто-то ответил:

— Здорово, коли сам добрый.

— Где хозяин?

Как из-под земли выросла хмурая фигура самого Мартына с одним глазом, серьгой в ухе, с головой, повязанной грязной тряпкой.

— Что нужно?

— Пусти переночевать.

В подвале послышался смех.

— Будет вам ночлег такой, что и не проснетесь.

— Цыц, вы! — сказал хозяин. — Как ты, Иван, полагаешь, пускать или не пускать?

На свет вышел мужчина лет тридцати, с смуглым злым лицом. Он ощупал приятелей недружелюбным взглядом черных, как угли, глаз.

— Кто такие?

— Сплавщики с каравана.

— Что ж не на барках ночуете?

— Ушли с барки.

— А не подосланы вы от управы благочиния?

Андрей вспыхнул:

— Кто вы, чтобы нам допрос чинить?

— Сейчас узнаешь. Связать их!

Несколько человек бросились к друзьям. Началась свалка. Андрей отшвырнул напавших на него, как щенят, и поспешил на выручку к Блохе, но тут же почувствовал удар чем-то тяжелым в ухо и, застонав от боли, повалился. Обоим скрутили руки за спиной. Черноглазый, по-видимому, главарь шайки, злобно усмехнулся.

— Узнал теперь, рачий глаз, с кем дело имеешь? Надо с ними кончать, Мартын.

Блоха закричал:

— Что вы! Сдурели? Мы ведь люди черного звания… От злого начальства спасаемся.

Тут один из сидевших за столом и не принимавший никакого участия в схватке поднялся и живо спросил:

— Блоха?

— Он самый.

— А я Чебак. Вот где встретились.

— Ты что, знаешь его? — спросил черноглазый.

— Да как же! Сколько вместе зимогорили да в остроге вшей кормили. Дружба наша старинная.

— Поглядим. Развяжите их, — распорядился атаман. — А вы рассказывайте про себя все по порядку да не врите.

Приятели начали исповедываться, почему и как они попали в столь тяжкие обстоятельства. Жизнь обоих вызвала общее сочувствие.

— С этого бы и начали, дурни, — сказал атаман.

— Прими их, Иван, в свою команду, — упрашивал Чебак. — Ребята добрые.

— Принять, пожалуй, можно, только с уговором: все пополам и друг за друга стоять неотступно. За трусость, за измену — смерть. Мы — вольные люди и меж собой названные братья.

Через пару часов оба приятеля в компании вольных людей под предводительством атамана Ивана Прибытова плыли на косной лодке к Пьяному бору.

Кровавое сияние зари, догорая, плескалось на волнах.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Как по утренней заре вдоль по Каме, по реке,

Вдоль по Каме, по реке легка лодочка плывет,

А в лодочке гребцов ровно двести молодцов.Песня

Недалеко от Пьяного бора, между гор, в лощине, затененной пихтачом, вольные люди устроили привал. Место было дикое, потайное, полянка в лесу небольшая, даже трава здесь плохо росла. Меж кустов тальника светилась Кама. Откуда-то из болотной мочежины доносился сладковатый запах багульника.

На полянке догорал костер, и угли в нем постепенно розовели, покрываясь седым пеплом. Андрей сидел и задумчиво глядел то на погасающий костер, то на лица своих новых товарищей.

Кто они, эти люди? У каждого какая-то своя ломаная судьба. На ковре, растянувшись во весь рост, спит атаман Иван Прибытов. У него тяжелое грубое лицо с вывороченными ноздрями. Во сне приоткрыл рот и оскалил зубы, как будто злобно смеется. Не понравился Андрею этот человек с первой встречи. Узнал он о нем только то, что раньше Иван работал на Егошихинском заводе, что атаманит он всего второй год, но уже за поимку его кунгурский воевода обещал пятьдесят червонцев, что сами разбойники побаиваются и не любят его.

Вокруг костра сидят другие члены шайки. Все они называют друг друга не именами, а кличками. Андрею дали прозвище Рыжанко. Вон Косая Пешня — рябой, узколицый мужик, молчаливый и угрюмый; рядом с ним покуривает трубку молодой паренек из Сайгатки, по прозвищу Кулик, так его прозвали за длинные ноги. Глаза у Кулика юношески чистые, но ранние морщины, прорезавшие лицо, говорят о тяжелом пережитом. В стороне с азартом играют в карты Юла, Шкворень, Заячья Губа и Чиж. Все это парни лет двадцати пяти, в самом цвете сил, здоровые, крепкие люди. Все они бежали с рудников и заводов, и теперь вынужденное бездействие тяготит их.

— Скоро ли уж вылезем из этой мурьи? — со вздохом говорит Чиж, чернявый бойкий малый.

— Послушаем, что соглядатаи принесут, — отвечает Шкворень, коренастый большеголовый детина, — Крой, Юла!

Блоха, Чебак и еще трое уехали на разведку в Елабугу. С чем они воротятся — неизвестно, а, может быть, и совсем не вернутся. Андрей просил отпустить его вместе с другом, но атаман приказал остаться. Пришлось покориться. Первый раз Андрей почувствовал, что злая воля этого человека тягостна ему, и пожалел о вступлении в шайку.

Солнце пряталось за горы. Прохладней и длинней ложились тени. На берегу караулил лодки Трехпалый, большой взлохмаченный парень. Был он из приписных с какой-то дальней волости. Все сотоварищи казались Андрею необычными, озлобленными на жизнь, на людей. Неохотно рассказывали о себе, о своем прошлом.