Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

К периоду княжения Владимира число христиан в княжеской дружине заметно возросло, а посему давление со стороны дружины, с одной стороны, и греческих царей, на сестре коих Владимир намеревался жениться, с другой, понудило Владимира задуматься о принятии новой веры. Но он не спешил, помыслив допрежь приглядеться к разным религиям.

В 986 году пришли к Владимиру Святославичу булгары магометанской веры и сказали:

— Ты, князь, известен многими победами в Европе и Азии. Мы ж — твои ближние соседи. Так исповедай одного бога с нами, прими наш закон и поклоняйся Магомету.

— Каков же ваш закон?

— Веровать в бога, совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина.

— А по смерти?

— Сплошные загробные радости. Можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен…

Описание рая и цветущих гурий пленило воображение сластолюбивого князя, но обрезание казалось ему ненавистным обрядом, а запрещение пить вино — уставом безрассудным.

— Вино, — сказал он, — есть веселье для русских людей. Мы не можем без него. Не по нутру мне ваша вера.

Затем пришли послы немецких католиков и говорили Владимиру о величии невидимого вседержителя и ничтожности идолов.

— Пост, — заявили они — по силе. — И тут же пояснили:

— Пить и есть можно во славу Божию.

Их слова показались Владимиру довольно странными. Туманная заповедь. То ли пост есть, то ли его нет. И князь молвил:

— Идите, откуда пришли, ибо отцы наши не принимали веры от папы.

Вслед за католиками пришли к Владимиру иудеи.

— А где земля ваша? — спросил великий князь.

— В Иерусалиме.

— Да точно ли она там? — усомнился Владимир.

Иудеи на некоторое время замялись, и всё же ответили:

— Бог разгневался на иудеев и рассеял нас за грехи по землям чуждым.

Владимир Святославич строго, с долей назидания произнес:

— И вы дерзнули прийти ко мне, дабы я принял ваши иудейские законы? Тем, кого за грехи покарал бог, нельзя учить других своей вере. Если бы бог любил вас, то не были бы вы рассеяны по чуждым землям. Или и нам того же алчете, дабы мы лишились своего Отечества?

Последним пришел к Владимиру Святославичу греческий богослов. Опровергнув другие веры, он рассказал князю содержание Библии, Ветхого и Нового Завета: историю творения рая, греха, первых людей, потопа, народа избранного, искупления, христианства с изображением праведников, идущих в рай, и грешников, осужденных на вечную муку.

Богослов без обиняков заявил, что ислам оскверняет небо и землю. Ритуальные омовения грек-византиец описал с такими омерзительными подробностями, что Владимир Святославич сплюнул:

— Нечисто это дело.

Отпустив богослова, великий князь собрал в гриднице бояр.

— Со многими я повидался и многих выслушал, но религия греков мне больше всего пришлась по душе. Мудро богослов изрекал.

Князю бояре резонно ответили:

— Своего никто не бранит, но хвалит. Надо бы, князь, отправить по разным странам здравых послов, дабы те на месте познали каждую веру, а после уж и решать, что делать.

Князь не воспротивился. Принять новую веру — весьма важное дело для всей Руси. Тут поспешать возбраняется.

Владимир Святославич отобрал десять благоразумных мужей, и те пошли в разные земли.

Послы увидели в стране болгар скудные храмы, унылое моление и печальные лица. В земле немецких католиков — богослужения с обрядами, но без всякого величия и красоты.

Наконец, послы прибыли в Константинополь.

— Да созерцают они славу бога нашего! — воскликнул император и, зная, что варвары пленяются более наружным блеском, нежели внутренним содержанием, приказал вести послов в Софийский храм, где сам патриарх, облаченный в святительские ризы, совершал литургию.

Великолепие храма, присутствие всего знаменитого греческого духовенства, богатые одежды, убранство алтарей, красота живописи, благоухание фимиама, сладостное пение клироса, безмолвие народа, священная важность и таинственность обрядов изумили россиян. Им казалось, что сам всевышний обитает в сем храме и непосредственно с людьми сочетается.

Возвратившись в Киев, послы с презрением говорили Владимиру Святославичу и дружине о богослужении магометан, с неуважением — о католической церкви и с восторгом о византийской.

— Всякий человек, вкусив сладкое, имеет уже отвращение от горького. Побывав на службе в церкви Святой Софии, увидев патриарха в золотых ризах, мы уж и не знали — на небе мы или на земле, ибо нет на земле такого яркого зрелища и красоты. Надо принимать веру греков.

Послы сидели в Теремном дворце, с восторгом рассказывали о византийских христианах, а за окном, на княжьем дворе, стояли языческие боги, испачканные кровью, потемневшие от непогоды и опаленные огнями жертвенных костров.

Во дворце — разговоры о христианстве, а за его стенами стоит высоченный языческий Перун с серебряной головой, золотыми ушами и усами, с железными ногами, в окружении других богов. И кажется, что их резные лица стали еще более суровыми, словно они зрят и слышат, что происходит в княжеской гриднице. А коль слышат, то угрожают:

«Не вздумайте трогать языческую Русь! Не вздумайте рушить старину дедов и прадедов, иначе прольются реки крови. Остановитесь, князья и бояре!».

Но Владимир Святославич будто глух, не слышит грозного предсказания. Ум его занят собственным величием и желанием возвеличить Русь. Давно в голове его зреет план заключить брак с сестрой византийских императоров. Продолжая деятельную внешнюю политику Киевской Руси, начатую бабкой своей, великой княгиней Ольгой и отцом, великим князем Святославом, Владимир готов для этого не только принять христианство, устранив «такое существенное препятствие как язычество», но и добиться внушительного внешнеполитического успеха: породниться с царями второго Рима. В силу своего понимания супружеских прав и ответственности задуманный новый брак его не страшил. Более того, теперь его еще сильнее прельщал византийский блеск, о котором так ярко и красочно поведал посол, вернувшись из Греции. Добиться задуманного толкала и предыстория этого вопроса, которую он видел от своих книжников. В свое время еще княгиня Ольга, вознамерившись принять христианство, побывала на пышном приеме во дворце римского императора. Мысль породниться с величественной Византией, пришла ей уже тогда. Такая перспектива была полезна набирающей силы Руси. Держал это в мыслях и Святослав, геройски погибший на поле брани. Унаследовал это тяготение и Владимир.

Князь Владимир неизменно интересовался, как идут дела в Царьграде и Риме. Один из сановников византийского двора, кой остановился в Киеве, рассказал Владимиру весьма любопытные вещи.

— У Константина Багрянородного, великий князь, был сын Роман. Ему и четырнадцати лет не исполнилось, как отец женил его по своему выбору.

— Так положено, Валант.

— Положено, — согласно кивнул сановник. — Но ты бы знал, великий князь, за кого император выдал своего сына.

— Надеюсь, ромейский царь без выгоды сына не оженил.

— Вся империя надеялась, но выбор Константина всех изумил. Он женил Романа… на дочери трактирщика. Трактирщика!

Князь Владимир вытаращил глаза.

— Да быть сего не могло. Сына кесаря — на простолюдинке?!

В лукавых глазах ромея промелькнула ухмылка.

— Такое и на Руси случается, великий князь.

Намек был более чем прозрачен. Далеко ходить не надо: ромеи хорошо ведали о рабыне Малуше князя Святослава. Владимир лишь хмыкнул в курчавую бороду.

— Дале изрекай, Валант.

— Девицу звали Анастасией, а при дворце ей дали имя Феофано.

— Что за странное имя?

— Означает — явление Богом. Дочь трактирщика обладала редкой красотой и принесла супругу Василия Второго и Константина Восьмого.

— Про Василия я зело наслышан. Лютый, кажись, человек.

— Скрывать не буду. Василий оказался жестоким человеком, и своими жуткими казнями над болгарами заимел кличку Болгаробойца. В одной из битв император захватил в плен 28 тысяч болгарских воинов. Василий приказал отсчитать половину, и 14 тысяч были ослеплены. Им вырвали оба глаза. Остальных ослепили на один глаз. И тогда император разделил пленных на пары: каждый слепой получил поводыря — и отпустил их по домам.