Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

========== Глава 95 ==========

София и Агата не были прежде очень дружны – даже тогда, когда вместе заправляли отцовским домом; обе отличались застенчивостью, и близость их была вынужденная, кровная.

Но такую связь не разорвать, как и не избавиться от общих потрясений детства. Сестры помнили свою суровую статную мать, настоящую римлянку, - в которую обе девицы пошли лицом и фигурой. Но нравом Цецилия Гаврос была отважней своих дочерей. Она смела спорить с их отцом и даже кричать на него – София и Агата никогда не решались приближаться к родителям в такие минуты, но слушали сколько могли из-за дверей и занавесей; однако услышать и понять удавалось мало, долго Валент жене показывать свой нрав не позволял. Эти крики часто обрывались ударом – а порою градом ударов…

Потом мать долго не показывалась из своих покоев, и девочки – тоже: все в доме смирялось перед хозяином.

Такое детство, несмотря ни на что, не сплотило дочерей младшего Аммония. Открыть друг другу душу и сдружиться девицам помогло второе потрясение после кончины матери: предательство отца, о котором они узнали от дяди. И хотя, конечно, София и Агата не имели ни средств, ни отваги, чтобы восстать против Валента, они очень поддержали друг друга – и каждая сама по себе сформировавшаяся и выросшая девушка словно бы заменила второй сестре покойную мать.

Когда изменник-отец нагрянул к ним с азиатским войском и увез их в горы, сестры чуть не помешались от страха – несмотря ни на что, до сих пор жизнь их текла мирно: может быть, отец и защищал… Но теперь он не смог защитить себя самого от султана и вражьей веры!

И по ночам в этом новом убогом доме, - сестры ночевали в одной комнате, как привыкли с детства и полюбили, подружившись, - они подолгу шептались о своем положении, с рассудительностью и умом, какие сделали бы честь многим старшим и видавшим виды благородным гречанкам. Пока отца не было, девушки даже пробирались в библиотеку, которую устроила себе новая жена патрикия Аммония, скифская пленница, и читали ее книги. Скоро они почувствовали, что Феодора заметила это; но не сказала своим товарищам по несчастью ни слова.

Впрочем, русской полонянки дочери Валента дичились до самого конца, пока она не сбежала, - московитка отпугивала их не только своей варварской кровью, но и своей отчаянностью: хотя благородные девицы были почти одних лет с ней и отличались телесной крепостью, они не могли себе представить, как это можно пойти против такого господина, как их отец. Тем более, когда он устроил для своих домашних такую превосходную тюрьму! И, конечно, Феодора попалась бы, если бы не редкий счастливый случай!

Но подобных случаев судьба дарит немного – и, послав один, потом долго не расщедрится. София и Агата поняли это, переговорив между собой; и совсем скоро после бегства скифской пленницы испытали на собственной шкуре – когда летом, через полтора года после похищения, Валент Аммоний повез их вместе с младшим братом в Константинополь.

Сестры знали уже – слышали от воинов, да Валент и сам не слишком уже скрывался, - что Константинополь пал и теперь называется Стамбулом… Что ждет их там?

Впрочем, это почти не вызывало сомнений. Если уж Валент, который, несмотря ни на что, хорошо берег их до сих пор, решился повезти дочерей-невест в новую султанскую столицу, значит, он нашел им женихов - или жениха.

Скорее всего, именно так – одного на двоих…

- Я слышала, что турки любят совсем юных девушек. Да мы и для наших мужчин перезрели, - шептала двадцатилетняя Агата старшей сестре, когда на пути из Каппадокии в Стамбул они остались вдвоем в своей палатке. – Может, нас никто из врагов и не возьмет! Я бы согласилась всю жизнь оставаться невестой, только бы не…

- Нет, милая сестра, - возражала более мудрая София. – Нас возьмут, если отец предложит, - может быть, только из-за имени Аммониев… Туркам нужны женщины из благородных греческих семей: как, помнишь, мы читали, что императоры женились на состарившихся царевнах… Султан Мехмед теперь зовет себя нашим цезарем, и его слуги подражают нам!

Агата всхлипнула.

- Может быть, нас умыкнут, а жить с нами как с женами не будут! У турок теперь столько наших женщин – а принцы и паши могут выбирать самых лучших, чтобы те рождали им сыновей!

София посуровела.

- А тебе хочется, чтобы с тобой спал турок? Окстись!..

Она помолчала, плотно сжав губы, - и прибавила:

- Я слышала, у них разврата и насилия куда больше, чем в наших гинекеях, - потому что жен и рабов эти нечестивцы прячут гораздо лучше, а жаловаться им позволено гораздо меньше! Радуйся, если тебя не тронут!

- Но ведь тогда у нас и детей никогда не будет, - сказала несчастная Агата.

София встряхнула ее за плечо.

- Да ты с ума сошла, сестра! Рожать туркам детей!..

- Все равно мы ничего не сделаем, - сказала Агата.

Они обнялись и долго молчали.

- Бедный наш брат, - сказала София, глядя мрачными черными глазами через плечо сестры.

Агата горячо всхлипнула ей в шею.

- Иногда мне хочется, чтобы Мардоний умер - и не видел ничего этого! Может быть, в Константинополе его будут заставлять перейти в турецкую веру…

- Отца же не заставили, - возразила София. – Султан терпит у себя христиан.

- Мардоний – не отец, - ответила Агата. – Наш брат слаб, и ничем другим послужить туркам не сможет: только изменой нашей вере…

Девушки перекрестились, потом замолчали, усевшись рядом и прижавшись друг к другу. Что они могли поделать? Ничего, даже если будут говорить и плакаться друг другу ночь напролет!

Горько утешало хотя бы одно: может быть, в гареме их самих не будут заставлять переходить в ислам. Сестры знали, что турки намного менее внимательны к женщинам и их вере, чем к мужчинам.

Хотя какое христианство может остаться у них, если в своих домах они будут соседствовать с другими женами иноверцев – или, что еще страшнее, в одном и том же доме станут женами одного и того же человека?..

Когда сестры приехали в Стамбул, их сразу же препроводили в Большой дворец: вернее сказать, отец откуда-то добыл носилки, и чувства девушек были защищены от страшных зрелищ разрухи и следов войны; а также от взглядов победителей. Только здесь София и Агата по-настоящему почувствовали пропасть, лежавшую между ними и турками, - несмотря на все подражательство наглых врагов! Для грека женщина оставалась драгоценностью, идеалом, и он сохранял к ней уважение… отражаясь в восхищенных глазах грека, красивая женщина не чувствовала себя оскорбленной, и везде, куда бы ни ступила, видела свое возвеличение – в картинах и статуях, свете, высоте и просторе жилищ и храмов. Греческое христианство не уничтожило этого поклонения – а только облагородило его, несмотря на все пороки византийского государства. Турок же раздевал всякую женщину глазами, сводя ее предназначение к одному, – а особенно ту, которая забыла прикрыть лицо…

Конечно, османы были завоеватели, враги; но у себя на родине они держались с женщинами не лучше. И от такого отношения женам только и оставалось, что прятаться за толстыми стенами и зарешеченными окнами своих комнат.

София и Агата однажды видели Константинополь, еще малютками, - когда отец зачем-то брал с собой в столицу их с матерью; но в памяти их Город не запечатлелся, в отличие от родительских ссор. Они запомнят его только таким – покоренным…

Их донесли до самого дворца, и там мрачный отец, заглянув к сестрам, велел выходить.

- Прикройтесь, - бросил он им, сунув в руки Софии неведомо откуда взятые тонкие покрывала. Девушки и не помышляли о том, чтобы прекословить, - они покрыли головы и лица, и перед глазами все застила пелена. Так было и лучше.

Когда они выступили из носилок, дрожа и держась друг за друга, сквозь мутные покрывала пробилось сверканье моря, плескавшегося у самого подножия дворца императоров, – и это было так больно в их теперешнем положении, что Агата всхлипнула.