Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Она взвизгнула и шарахнулась прочь, припадая к земле: Валент ударил коня плетью, черные глаза осатанели. София могла бы погибнуть под копытами разъяренного животного; а отец едва бы заметил.

- Как сбежали? – рявкнул Валент, соскакивая с лошади. Он поднял девушку с земли за шкирку, как собачонку, и встряхнул. – Говори, или я сверну тебе шею!..

- Мы с сестрой ни при чем, отец! – всхлипнула София; она отвернула голову и зажмурилась, ожидая удара. Валент отпустил ее, и девушка повалилась обратно, плача и роя землю ногтями.

Схватив горсть земли, дочь посыпала ею склоненную черноволосую голову, причесанную по-гречески. – Случился обвал, - всхлипывая, пробормотала девушка. – Твои воины бросились за ними в погоню, но их очень много погибло, вместе с собаками и лошадьми! Горы разгневались!

- Я тебе покажу горы!.. – Валент шагнул было к Софии, замахиваясь плеткой, как на лошадь, но потом вдруг успокоился.

Нет, не годится это – вымещать ярость на девчонке: она, конечно, и вправду ни при чем! Валент хлестнул себя по высокому сапогу и, отойдя в сторону, сел на камень.

Тот самый, на котором Феодора писала свои записки.

Валент почему-то стал почти спокоен – как будто опять ощутил теплое покровительство Бога, как бы его теперь ни называли. Сбежали – случилось чудо? Ну что ж! Валент знает, куда они могут бежать, - ему ведомы все пути, открытые в империи русской рабыне! Она могла бежать только к своей любовнице; и, конечно, ее ничтожество-муж не посмеет даже подступиться к этим двум женщинам. Тем более теперь – когда Валент утвердил свою власть над московиткой, когда с ней неотлучно его сын… Феодора будет жить с любовницей до тех пор, пока за ней не приедет хозяин. А тогда сопротивление будет бесполезно, и все они это понимают…

Валент поднял тяжелый взгляд – и увидел вдруг, что дочь уже сбежала. Пожалуй, ее и вправду не помешает выпороть… хотя бы для острастки, пусть она и не виновата….

Валент встал и, крупно шагая к дому, на ходу принялся обдумывать план действий. План созрел быстро и вышел немудрящим: с этими несчастными храбрецами и нечего было мудрить. Валент уже снисходительно усмехался, размышляя о своей бедной жене, - сейчас она, конечно, думает, что в безопасности; но не успеет опомниться, как дом обложат лучники, и ее героических защитников перестреляют раньше, чем они хотя бы пикнут. Лук – великолепное изобретение человека и могучее оружие турок: и сравнения быть не может с неуклюжими и громкими огнестрелами, которыми начали пользоваться в Европе!

Валент войдет в комнату, где Феодора будет прятаться с его сыном на руках, - и спросит с улыбкой: “Стоило ли оно того, маленькая царевна? Зачем ты убила стольких храбрых мужчин?”

Потом он сунет ее в мешок и увезет, куда пожелает; и будет делать с ней все, что пожелает.

Войдя в дом, Валент приказал приготовить себе ванну – об этом взялись хлопотать дочери; пока они прислуживали отцу, его план окончательно созрел. Удача благоволит смелым – так, кажется, говорил римлянин Вергилий, чьи стихи ему читала прекрасная московитка?

Что ж, скоро она на своем опыте убедится в справедливости этих слов: и поймет, кто более всего удачлив.

Валент отдыхал с дороги два дня – теперь лишний день ничего не решал: конец пути у его московитки один.

Потом он начал собираться в погоню. Ему уже доложили, что и вправду обвал, который произошел два месяца назад, погубил много людей: Валент очень сожалел… но он знал, что такие вещи случаются. И его азиатские воины тоже знали: никто не роптал на него. Это были испытанные люди – рабски верные своим смешным племенным обычаям, они и ему оставались рабски верны! Как хорошо благородному ромею повелевать дикарями – главное иметь первоначальную храбрость, чтобы приступить к делам с ними, и найти, чем подкупить их сердце. Кто-то был падок на золото, кто-то - на земли; иным и вовсе было достаточно храбрых мужских дел под началом у такого господина, как Валент Аммоний. А еще часть, и очень большая, подчинялась ему из суеверных чувств: Валент знал, как легко дикие люди верят самым нелепым байкам и придумывают себе земных кумиров, не находя их на небесах.

И греческие цари, и просвещенный султан Мехмед очаровывали и покоряли себе дикарей точно так же, как он.

Валент спустился с гор и дальше пошел почти тем же путем, каким ехала Феодора со своими спасителями: звериное чутье безошибочно вело его и его воинов. Он останавливался в тех же деревнях и расспрашивал тех же людей, что и московитка, - и кто-то отмалчивался, а кто-то и отвечал.

Злакам, которых не трогают бури, вырывающие с корнем могучие деревья, нет дела до этих бурь. Им опаснее другие, мелкие и каждодневные, ненастья. И Валент скоро узнал все, что крестьяне могли рассказать ему о путниках, проезжавших через предгорья два с лишним месяца назад.

Теперь он не сомневался, что его русская жена направлялась в дом Льва – туда, где сейчас жила Метаксия Калокир. Что ж, вдова его брата горько пожалеет, что не дала Валенту довершить свою месть. Разве не этому учили древние поэмы, которые она так любила со своей московиткой, - что месть пылает тем ярче, чем больше ей препятствуют? Сейчас женщины увидят, что это не только слова.

А за царский титул, коль скоро женщина притязает на него, она должна биться неустанно, подобно мужчине.

Валент скакал, радуясь себе и своей удаче: с каждым часом он все ближе чувствовал биение сердец своих жертв. Несчастные! Пожалуй, он даже не убьет Метаксию, хотя она десять раз это заслужила: он оставит ее жить, лишив всего, что она любит. Хотя ему убивать ее даже не нужно – слишком много кругом опасностей для женщины, которая долгие годы вела себя так бесстыдно; и теперь, наконец, настало время за это расплатиться сполна…

Он и его люди были не дальше, чем в двух днях пути от дома Льва Аммония, когда случилось непредвиденное.

Валент всегда был очень крепок и здоров – но проснувшись однажды утром после привала, он вдруг понял, что не может встать, как будто сверху давила могильная плита. На него напал жар, потом озноб; ломило суставы и кости. Может быть, лихорадка вползла в его члены из земли?

К нему заглядывали в палатку, тревожились – но никто из его людей не знал, что за болезнь напала на предводителя. Эти дикари почти не умели лечиться, предоставляя заболевшего судьбе: не лучше европейцев. Валент сейчас ужасно жалел, что далек от своего домашнего врача – и даже константинопольских лекарей, сохранивших искусство своих предков. Он слышал также, что и турецкие врачи, а особенно персидские, очень умелы!

Сердясь на общую беспомощность, Валент наконец прогнал от себя всех: его оставили в покое и те воины, что прельстились наживой и громкими делами, и те, кто нашел в нем кумира. Последние – и подавно: ведь бог не может хворать!

Валент почему-то почти не боялся умереть – хотя понимал, что болен серьезно. Слабость ужасала его куда больше: вскоре его начала мучить жажда, а рядом с ним не оставили никакой посудины, чтобы напиться. Встать же и проделать путь в угол, где стоял кувшин с водой, оказалось неимоверно трудно.

Валент напился из горсти, омочил горящий лоб, виски и лег обратно на кошму. Он погрузился в сон, из которого его то и дело вырывали необыкновенно резкие звуки снаружи: никто не думал о том, чтобы не шуметь, - а может, то играл шутки его воспаленный мозг.

Он закрыл глаза и придремал – совсем недолго; но когда очнулся, все снаружи волшебным образом стихло. Валент ощутил легкость в теле и ясность в голове: но когда хотел встать, обнаружил, что по-прежнему не может, словно невидимые цепи приковали его к одру болезни.

Шевельнулся полог, загораживавший вход в шатер; а потом внутрь ступила женщина.

Откуда здесь женщины?.. Валент хотел вскочить, но только дрогнул и застонал от тщетности усилий: а когда он разглядел вошедшую, вдруг понял, что из всех женщин здесь может быть она и только она.