Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Дионисий только посмотрел во влекущую пурпурную глубину, - вино его мертвого брата! - и отставил кубок. Он наконец поднял глаза.

- Осада кончилась, - произнес он, посмотрев сначала на старшую амазонку, потом на младшую. – Все этого ждали… и многие после того, как Мехмед вошел в Город, сами отдались ему в руки.

Феофано облокотилась на стол, разделявший их, и прикрыла ладонью лицо.

- О моя Византия, - сказала она глухо, горестно, захватив в горсть волосы, подобранные в в узел с длинным хвостом на затылке. – Мы сами погубили тебя, империя!

Дионисий позволил себе небольшую улыбку.

- Сами погубили - так же, как создали, - сказал он. – Второй Рим пал.

Он протянул к женщинам руку, и три руки соединились на столе в крепком пожатии.

- Император мертв? – спросила Феофано прерывающимся голосом.

- Его голова выставлена на колу на ипподроме, - сказал Дионисий.

Феофано всхлипнула от ярости и стыда; она вырвала свою руку у покровителя. Сам он побледнел, скулы и крепкая челюсть, окаймленная подстриженной черной бородой, напряглись.

- А видел ты Валента? – спросила тут и Феодора. Ей больше ничего не пришло на ум – слишком она была поражена.

Дионисий покачал головой, ничего не прибавляя.

- Лев здоров и силен, госпожа, - произнес он, впервые взглянув Феодоре в глаза. – Мы с Кассандрой каждый день благодарим тебя за такой подарок.

Феодора не сразу поняла, о каком Льве идет речь; потом с жарким стыдом осознала, что даже не вспомнила о младшем сыне, когда увидела Дионисия. Как будто ее память не желала хранить ничего, что принадлежало Валенту!

Но ведь Лев больше не ее сын – это сын Дионисия и Кассандры, и всем будет лучше, если она скорее забудет его!

- Я тебе тоже очень благодарна… господин, - сказала Феодора, опустив глаза.

Дионисий кивнул; и Феодора обрадовалась, что у него достало понимания не продолжать.

- Султан переименовал Константинополь, - вдруг сказал он. – Назвал его тем же именем, под каким он был известен и среди нас, - Город, или “к Городу”: “Стамбул” по-турецки. А к Святой Софии намерен пристроить минареты, превратив ее в главную городскую мечеть.

Дионисий вдруг рассмеялся – коротко, страшно.

- Мехмед желает сохранить наши сокровища искусств и даже святыни, - произнес он. – Мне рассказывали, что молодой султан был очень опечален разрушениями, которые причинили нашей столице его победоносные воины. Но его заботы – это то же самое, что он сделал с нашим императором: самая жестокая насмешка… Ведь тело Константина Палеолога похоронено с почестями – в то время как голова выставлена на позор всем, кто пожелает посмеяться над ним!

Феофано прикрыла глаза, губы ее беззвучно шевельнулись; лицо стало пепельным. Феодора сжала ее руку.

- Нужно написать мужу, - прошептала она.

- Напиши, - согласился Дионисий, вставая. Он помолчал и прибавил, постучав пальцами по столу:

- Прошу меня простить, мои госпожи, но я должен ехать: жена ждет. Если я еще могу вам помочь…

Феофано вскинула руку.

- Нет… если ты все сказал, ничего не нужно.

Обе женщины с облегчением проводили Дионисия: говорить друг с другом им троим сейчас было почти невыносимо.

Феодора, вернувшись в дом, тут же уединилась и написала длинное письмо Фоме Нотарасу: чернила размывались слезами. Первое письмо она разорвала, перечитав его, – и написала второе, гораздо короче.

Фома Нотарас приехал через полтора дня, а не через два, когда его ждали, - гнал лошадей; вид его говорил о пережитых и глубоко похороненных страданиях, но патрикий казался гораздо решительнее прежнего. Почти сразу он вызвал жену в сад для разговора.

- Тебе нужно вернуться домой, - сказал он. – Все готово: я не понимаю, чего ты ждешь!

Феодора резко засмеялась, услышав это.

- Мой дом слишком далеко, Фома, - сказала она. – И я не знаю, смогу ли туда когда-нибудь вернуться!

Фома пораженно покачал головой, отступив от нее.

- Вот уж не думал, что ты припомнишь мне это сейчас!

- А почему нет? Когда, если не сейчас, - разве я тебе жена теперь? – шагнув к нему, ответила московитка. – Я и венчалась с тобой обманом… и к тому храму, где была наша свадьба, теперь пристраивают минареты!

Фома усмехнулся. Он, несмотря ни на что, подтянулся и похорошел с тех пор, как они расстались: может быть, тоже долго упражнялся в воинском искусстве, пока его не видели.

- Дело не в этом, дорогая, - сказал патрикий. – Просто ты решила, что я больше тебя не достоин… ты могла бы жить со мной как жена, но не желаешь этого.

Феодора сжала губы, чтобы не ответить прямо. Но этого было и не нужно – оба все прекрасно понимали.

- А ты думала, что скажешь нашим детям, когда они подрастут? – спросил патрикий. – Что ты скажешь нашему сыну, когда он спросит, почему был лишен отца? Потому, что его мать… предпочла жить в блуде, а не в браке?..

Феодора ахнула.

Она сжала кулаки, сдерживая гнев; но не набросилась на мужа, потому что понимала – отчасти он прав… Но в самой ли важной части прав?

- Хорошо, - вдруг сказала московитка. – Я вернусь с тобой, Фома, как ты того желаешь. А ты сможешь быть мне мужем – и защищать меня и отвечать за меня, как следует мужу? И заботиться о наших детях, этих – и, может быть, новых?

- Да, - быстро сказал патрикий: гладкие бледные щеки занялись румянцем.

Феодора долго смотрела мужу в лицо – потом покачала головой.

- Нет, Фома, не сможешь. Ты сейчас говоришь так только затем, чтобы я тебя послушалась, - а если я послушаюсь, повторится то же, что уже было у нас с тобой…

Патрикий щелкнул пальцами, прерывая ее, - и сказал с великолепной иронией:

- У тебя был после меня настоящий мужчина и защитник – но ты не захотела, чтобы он повез тебя в мешке к султану! Мне кажется, что ты вместе с Метаксией ищешь чего-то, чего не бывает на земле! Моя сестра научила тебя несбыточным мечтаниям!

“Несбыточным ли?”

Феодора покачала головой.

- Нет, Фома, ты сам понимаешь, что больше ничего не выйдет. Так лучше для всех нас.

- Ты просто решила, что со мной можно так обращаться, - сказал патрикий; опять на лице промелькнуло прежнее детское обиженно-доверчивое выражение.

И Феодора вдруг опять испугалась последствий своих речей. Этот человек мог выкинуть что угодно, когда от него совсем не ждали.

Она взяла мужа за руку – он не вырвался, но и не ответил на пожатие. Оба не поднимали глаз.

- Я не могу, - тихо сказала Феодора. – И ты тоже не сможешь. Нам не судьба с тобой.

Фома кивнул, ничего не говоря; Феодора приблизила к себе его голову и поцеловала в лоб.

- Я всегда тебя любила…

Фома кивнул: он не поднял глаз и ничего не ответил, только тень прошла по его лицу.

- А можно мне взглянуть на сына? – спросил он.

Феодора покусала губы.

- Могу ли я тебе запретить? Сам решай – хочешь ли ты казаться ему тем, кем не сможешь для него быть!

Римский патрикий кивнул с усмешкой.

- И снова ты права. Лучше мне уехать, пока он меня не видел.

- Нет, - быстро сказала Феодора. – Если ты сможешь солгать Варду так убедительно, как это уже давно делаю я, - тогда иди к нему хоть сейчас.

Фома провел рукой по светлым волосам и вздохнул.

- Почему же не смогу – разве я не ромей? Только повтори мне еще раз, что ты ему рассказывала…

Фома Нотарас уехал только через три дня; больше он жену с собой не приглашал, хотя сам казался немного утешенным. Но надолго ли его хватит?

Боже, храни Византию, думала Феодора.

* “Мужененавистницы” (греч.), эпитет амазонок.

* Название реки в Малой Азии, на которой стояла Темискира, город амазонок. Возможно, легенды об амазонках имеют исторические корни.

* “Тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои” (Послание к Коринфянам).