Немцы

– Надеюсь, мое место сохранилось за мной? – неуверенно спросил Штребль.

– Конечно. Хауптман даже справлялся о твоем здоровье.

Штребль оглядел комнату. На стене висели два портрета в бумажной окантовке, как сообщил Вебер, это были Маркс и Энгельс. На тумбочке рядом с его кроватью стоял горшок с чахлой, но поправляющейся примулой. «Не иначе старина Бер приготовил мне сюрприз», – подумал он, сходил за водой и полил цветок.

Лесорубы вернулись раньше обычного. Бер, увидев Штребля, радостно закричал:

– Сервус, милый друг! Как вы себя чувствуете?

Эрхард и Раннер крепко пожали ему руку. Потом все вместе отправились в столовую.

– Питание день ото дня становится все хуже, – печально констатировал Бер, усаживаясь за стол. – Суп все жиже, и каши все меньше.

– Зато появились цветы в комнатах, – улыбнулся Штребль и подмигнул Беру.

Румяная Юлия Шереш поставила перед ними миски со щами. Действительно, щи были почти пусты, в них болтались редкие листики зеленой капусты.

– Чем же это можно объяснить? – спросил Штребль, посмотрев в свою миску. – Еще две недели назад еда была значительно лучше.

– Воруют, – мрачно ответил Раннер. – Пока на кухне были русские, было еще терпимо, а с тех пор как Грауер поставил туда своих любовниц, совсем жрать стало нечего. Сами отъелись, мужей откармливают, ну и Грауера, конечно, не забывают. Посмотрите, как растолстела фрау Шереш, а и месяца нет, как попала на кухню. Не отворачивайте морду, Шереш, я правду говорю. Вы и сами заметно поправились.

Смущенный Шереш за соседним столом пробормотал в свое оправдание:

– Твоя Магда тоже на кухне работает…

– Ладно вам! На завтра обещан хороший обед, – сообщил уже успевший загореть на первом солнышке здоровяк Эрхард. – Эту неделю мы работали просто как черти. Неужели нам не заплатят к празднику денег и не дадут нажраться вдоволь? Я тогда не прощу этого русским.

После обеда Штребль хотел было пройтись по лагерю, но вдруг почувствовал страшную слабость и головокружение.

– Идите-ка ложитесь, – приказал Бер. – Вы белы как мел. Видно, рано вас выпустили из госпиталя.

Штребль снял ботинки и покорно лег.

Новые порядки в комнате внесли некоторые неудобства: раньше, придя с работы, можно было плюхнуться прямо на нары, иногда даже не раздеваясь. Теперь на чистой заправленной постели валяться было запрещено. Комбат следил за этим лично.

За время отсутствия Штребля к ним подселили трех крестьян из второй роты.

– Хорошо работают, – пояснил Бер. – Это Рудлёф и два брата Ирлевеки. Знаете, такие длинные усатые верзилы. У меня уже пропал складной ножик с вилкой, – он тяжело вздохнул.

– Не люблю я бёмов, – признался Эрхард. – Постоянно они толкутся у кухни, клянчат и ждут, когда кухарки пойдут помои выплескивать. Тотчас кинутся все, как собачья свора, и готовы из-за каждой кости передраться. Можно подумать, они голоднее нас. Мы-то ведь не идем на помойку.

– Может, скоро пойдем… – тоскливо проговорил Бер. – Неужели нас никогда не отпустят домой? Я просто с ума схожу при этой мысли…

– Успокойтесь, старина, – дрогнувшим голосом отозвался Штребль, – этого не может быть.

Пришли бёмы. Все трое похожие друг на друга – высокие, усатые, хмурые. Не поздоровавшись, прошли к своим кроватям, порылись под ними, вытащили оттуда плохо промытую посуду и ушли за обедом. Минут через пятнадцать вернулись. Принесли суп и кашу, слитые вместе, сели спиной к остальным и принялись молча хлебать. Съев все до последней капли, достали из-за пазухи куски хлеба и съели его всухомятку. Потом стали не спеша раздеваться. Грязные постолы и вонючие портянки бросили под койку.

– Почему они не носят ботинки? – шепотом спросил Штребль у Бера.

– Предпочитают ходить с мокрыми ногами, а казенную обувь припрятывать.

Бёмы невозмутимо продолжали раздеваться, беспрестанно почесываясь. На шее у них болтались засаленные черные платки, от меховых жилеток несло сырой овчиной. Оставшись в одних холщовых рубахах, они извлекли из-за пазухи по несколько картофелин и, не очистив их, начали крошить в закопченные котелки. Долив воды и густо посолив эту стряпню, бёмы притащили со двора щепок и, разведя огонь в голландской печи, сунули туда все три котелка. Усевшись на пол перед огнем, они нетерпеливо глядели на закипавшую воду.

– Теперь ты должен мне уже пять картофелин, – тихо сказал один из Ирлевеков своему брату.

Тот молча кивнул и подбросил щепок в огонь.

– Откуда у них картошка? – снова шепотом спросил Штребль.

– Когда ведут домой, клянчат у каждых ворот. Русские подают им.

Когда похлебка сварилась, бёмы с жадностью расправились с ней, даже не дав ей немного остынуть. Потом старший Ирлевек спросил:

– Сварим еще мамалыги, пока в печи есть огонь?

Появился на свет грязный мешочек с кукурузной мукой. Опять закипели котелки. Заварив жидкую кашу, бёмы снова принялись за еду.

– Долго они будут жрать? – вполголоса проворчал Раннер. – Чтоб они лопнули, грязные свиньи!

Съев мамалыгу, крестьяне спрятали котелки под кроватью, накинули на рубахи грязные куртки и ушли.

– Пошли на кухню отбросы клянчить. Они никогда не нажрутся, сколько им ни дай! – теперь уже громко сказал Раннер.

Папаша Лендель, старший по комнате, недовольно заметил:

– Мне от них одни неприятности, ничего не хотят признавать, разбрасывают всюду свои грязные портянки и обувь. Посмотрите на их наволочки: три дня, как сменили белье, а они уже черные.

Отдохнув, все начали заниматься туалетом – брились, умывались, переодевались в чистое платье. Вечером должен был собраться аппель [1].

Вебер заглянул в комнату и многозначительно улыбнулся.

– Халло! К вам гостья, – он распахнул дверь.

На пороге стояла смущенная Тамара. Штребль поспешно запахнул рубаху на волосатой груди. Бер сконфузился и прыгнул в нижнем белье под одеяло.

– Еще раз здравствуйте, – сказала Тамара. – Я принесла вам ваши талоны, ведь завтра праздник… Только что получила их в конторе.

– И вы пришли в такую даль обратно? – умилился Бер. – Ах, фрейлейн Тамара, вы замечательное создание!

– Ладно, ладно, – пробормотала Тамара, искавшая глазами Рудольфа, – это не столько моя забота, сколько Татьяны Герасимовны. Она меня сюда послала. Получите ваши талоны. Каждому – пять.

– Ура! – проревел Раннер. – Завтра наедимся!

– И еще, – Тамара расстегнула свою туго набитую сумку, – Татьяна Герасимовна посылает вам десять пачек табаку. Разделите их между курящими.

– Ах, фрейлейн! – весело воскликнул всегда сдержанный Эрхард. – А я уж, признаться, думал, что русские не позаботятся о нас в этот праздник.

Штребль смущенно приблизился к Тамаре, которая его уже заметила, но старательно пыталась скрыть свою радость.

– Здравствуйте, фрейлейн Тамара, вы стали еще красивее…

– Рудольф, – Тамара покраснела, протянув ему руку, – ты уже здоров? Вот хорошо.

– Фрейлейн Тамара, – спросил папаша Лендель, держа в руках целую пачку талонов, – кому предназначены эти талоны? Всем, кто работал сегодня на постройке дороги, или?..

– Всем, – она потупилась. – Кто чувствует, что не совсем заслужил их, пусть постарается не остаться в долгу, – и поглядев на бледного, похудевшего Рудольфа, добавила: – Штреблю тоже дайте, так распорядилась… большая начальница, – девушка засмеялась и направилась к двери. – До свидания! Желаю вам весело провести праздник!

Штребль догнал ее в коридоре и тихо сказал:

– Фрейлейн Тамара, возьмите… Я сделал это для вас… – он протянул ей маленькую изящную шкатулку. На крышке было вырезано “Erinnerung an Ural”.

Тамара, опустив глаза, взяла ее и, не глядя на Штребля, достала из сумки горбушку хлеба, которую так и не успела съесть за весь день, сунула ее Штреблю и быстро побежала по коридору.

В тот же вечер Лаптев снова беседовал с Хромовым, который находился в на редкость хорошем расположении духа. Оба курили и рассматривали платежные ведомости, принесенные Лаптевым из штаба батальона.