Фрейлина императрицы

Дирих стал было успокаивать сестру, но Анна расходилась настолько, что пообещала поучить и гостя брата, «белобрысого дурня».

Впрочем, к вечеру гроза прошла, и муж с женой, не мирясь, спокойно заговорили, как если бы утром не произошло между ними ничего особенного. Михайло только был особенно ласков к жене и заискивал… Анна была немного сумрачнее обыкновенного…

XVI

Прошел наконец год с исчезновения Карлуса.

В Дохабене жилось тихо и мирно после страшного посещения москаля.

В семье же пропавшего Карлуса была лишь одна новость, особого рода.

Пан Лауренцкий стал все чаще посещать избу Сковоротских и часто ласково беседовал с Марьей и с ее детьми.

Марья, женщина не очень дальновидная в житейских делах, даже немного наивная и доверчивая, но обладающая женским чутьем в бабьих делах, тотчас почуяла, что ласковость и частые посещения холостяка и сердцееда Лауренцкого – дело непростое.

Его притягивает Софья.

И мать, как бы не заметившая, что из шаловливой девчонки понемногу, потихоньку, из года в год, выросла красавица девушка, теперь в первый раз поглядела на дочь иными глазами.

«Да, Софья и впрямь красавица писаная! – подумала мать, удивляясь. – Как это я раньше не видала, не заметила ничего… Ведь она уже невеста. Ее пора бы просватать…»

И Марья кончила тем, чем постоянно кончала теперь, – вздохами и слезами.

– Эх, кабы был теперь Карлус с нами! Да, будь Карлус, он вряд ли допустил бы теперь хитрые козни пана!

Впрочем, Софья, которой минуло уже давно шестнадцать лет, но которой казалось на вид и все восемнадцать, была настолько развита, избалована всеми и поэтому бойка, что могла сама без помощи матери потягаться с ухаживателем паном. Софья давно видела и поняла то, что мать заметила теперь. Она была убеждена, что они оттого и спаслись от москалей, что пан с ней не хотел расстаться. Иначе, конечно, он продал бы семью за такую крупную сумму, какую ему москаль предлагал.

Софья решила хитрить и вести себя так, чтобы пан был доволен малым. Она всегда была ласкова с ним, но избегала встреч наедине, а встретясь, ловко отделывалась от назойливого пана так, чтоб его не рассердить.

В конце концов, за это лето пан Лауренцкий так влюбился в Софью, как давно с ним еще не случалось, но стал вести себя с ней скромнее, боясь ее обидеть…

Однажды, насильно удержав девушку и без конца целуя ее, он довел Софью до обильных, горьких слез оскорбления и досады… И ему стало жаль ее. Он стал искренно просить прощения, обещаясь более не сердить ее никогда.

По счастью для девушки, Лауренцкий был уже пятидесятилетний, потертый жизнью холостяк, который, не будучи красив смолоду, теперь был особенно дурен. Цуберка, возлюбленный Софьи, конечно, волновался немало, давно заметив, но не поняв отношений пана и девушки. Софья была с бобылем все та же, нежна и ласкова, но Цуберка ревновал ее к пану Лауренцкому… в будущем!..

XVII

Новые и подозрительные отношения пана Лауренцкого и общей любимицы Яункундзе заметил не один ее возлюбленный, а все латышское население как Дохабена, так и всего околотка.

Вскоре явились доброжелатели и друзья, которые стали нашептывать советы и предупреждения самой полувдове, Марье Сковорощанке.

– Берегися пана! – решилась наконец встревоженная Марья сказать дочери. – Он ведь бедовый… Как бы чего не вышло… Лучше удаляйся от него всячески. Скорее убережешься.

– Зачем мне беречься? Меня от него его собственная отвратительная фигура убережет! – отозвалась, как отрезала, Софья.

– Знаю, что он старый да противный и, конечно, никого не соблазнит. Но ведь он наш пан. Придет какая прихоть… Что мы сделаем без отца? А ведь тебя потом никто замуж за себя не возьмет. Пойми и помни это, дочь.

– Я это, мама, давно поняла, знаю и берегуся, – ответила Софья. – Думала я обо всем этом немало и додумалась, что мне спасения от пана нет. Будь отец с нами, конечно, иное дело. Но без него – я пропала.

– Как пропала?! Что ты… Покуда еще…

– Покуда еще ничего нет, хотите вы сказать? Нет, мама. Уж довольно! Больше мне не нужно. Он мне и так уж надоел до того, что я бы убежала из Дохабена. Надо это кончить…

– Кончить… Как?..

– Выдайте меня замуж! – твердо произнесла девушка.

– Пожалуй. Я готова с радостью, но за кого?..

– За того, кого я люблю и кто меня любит.

И Софья стала целовать мать и всячески ластиться к ней.

– Кто ж это?

– Цуберка.

– Бог с тобой! Да он бобыль! Он нищий. У него даже избы нет! У него всего имущества одна рубаха да штаны.

– В нашей избе жить будет. А одежду можно ему нашить… Хуже будет, мама, если я пропаду от пана и ни за кого не выйду. Отец Цуберку любил, всегда хвалил за усердие, за силу, за кротость.

– Правда, – заметила Марья. – Но замуж тебя за него он никогда бы не выдал. Ему хотелось всегда найти тебе жениха получше, кого-либо с постоялого двора, из слуг или из конюхов.

– Кроме Цуберки, мне нельзя ни за кого выходить. Он один меня защитит от пана. И его одного пан побоится.

– Отчего?

– Не могу сказать, мама. Согласитесь на наш брак, и я вам все расскажу.

Марья подумала, сообразила все обстоятельства, свое беспомощное состояние полувдовы и выговорила:

– Хорошо. Пожалуй. Я люблю Цуберку. Но видишь ли… Пан захочет выкупа, коли ты выйдешь за Цуберку. Ведь он не панский, а вольный, приписной…

– Да. Оттого-то я за него и хочу. Оттого-то он меня и защитит от пана, что он вольный.

– А выкуп? Где же Цуберка его возьмет? Пан на смех потребует злотых двадцать-тридцать, а то и больше. Ты девка сильная и работница хорошая.

– Цуберка ни одного злота не имеет!

– Ну… И я тоже говорю… Как же быть?

Софья молчала и стояла потупясь… Но затем тихо выговорила:

– Вы согласны, чтоб я за Цуберку шла?

– Да, пожалуй, говорю, но пойми…

– Больше, мама, ничего мне не нужно. Все устроится. Только вы нас благословите, а все остальное мы с Цуберкой сами наладим.

Марья согласилась, но с оговорками…

Разумеется, на другой же день здоровенный латыш, веселый и счастливый, появился в доме Сковоротских, чтобы, ради соблюдения приличия, объясниться с Марьей наедине.

Объяснение было простое. Цуберка явился свататься и клялся, что из любви к Софье будет так работать, что непременно под старость разбогатеет.

– Да покуда-то… Покуда! – возразила Марья. – Теперь-то у тебя ведь ничего нет.

– Нет… Как есть ничего нет! – таким голосом отозвался Цуберка, как если б объяснял, что у него целый подвал золота и серебра.

Марья, несмотря на свое простодушие, все-таки удивилась и покачала головой.

«Ишь ведь… Будто хвалится, что нет ничего!» – подумала она.

Разумеется, Софья, Цуберка и добродушно присоединившийся к ним Антон живо уговорили мать. Она дала согласие.

– Как же вы с паном-то? – спросила она.

– Это наше дело! – весело отозвалась Софья.

– Об этом не беспокойтесь! – сказал и Цуберка.

С этого дня началась никем не подозреваемая хитрая игра… Кошками были Софья и Цуберка, отчасти и Антон, а мышкой – пан Лауренцкий. Разумеется, он воображал себя котом, который выслеживает мышку Софью, чтобы проглотить ее простейшим образом.

Все было придумано самой Софьей, и придумано хотя дерзко, но просто.

Цуберка был вольный. Сделавшись женой свободного человека, Софья уже не принадлежала пану и становилась тоже вольной. Нужно было только письменное разрешение пана на ее брак без выкупа.

Пан дал сначала словесное разрешение, а затем справил все законным порядком и выдал бумагу, в которой не требовал ни с Марьи, ни с Цуберки никакой уплаты за девушку. Он терял работницу даром.

Марья только дивилась. Мацитайс тоже дивился, какое добросердие появилось у пана Лауренцкого.

Тайна заключалась в том, что Софья убедила пана, что она этого огромного дурака Цуберку не только не любит, но и видеть спокойно не может. Она любит давно его, пана. Но так просто принадлежать пану, на виду у всех срамиться, она не может и никогда не согласится. Лучше утопиться! Замужняя – иное дело… Прямо после венца она будет у пана, а затем, чрез некоторое время, они спровадят бобыля куда-нибудь. От него, вольного человека, пану легче было отделаться, чем от своего хлопа. Приказать ему уйти из пределов вотчины шляхтича – и конец!