Фрейлина императрицы

– Про всех все у нее выспросили, и она все рассказала, – ответил Дирих.

– Стало быть, прежде всех за тебя, брат, примутся! – сказал Михайло. – А покуда ты на свободе гуляешь, то нам нечего опасаться.

Дирих несколькими словами окончательно смутил и зятя, и сестру, объяснив, что он совсем бросил свое местожительство.

– Я и прозвище переменил, – прибавил Дирих. – Меня теперь ни царь русский, ни круль польский никакими жолнерами не разыщут.

Анна была смущена более мужа. Михайло отнесся как-то легче к известию и даже заявил, что вряд ли с Карлусом приключилось что худое, если только его взяли москали.

– Я так думаю… – решил он уже вечером, когда все, поужинав, сидели вместе и калякали при свете лучины, – Я думаю, что Карлус просто помер где-либо. Волки съели, либо медведь задрал в лесу, либо грабители убили. Он ведь любил хорошо одеваться, как мне сказывали проезжие купцы из Вишек тому года два. Помнишь, Анна? Купцы, что с товаром проезжали. Панна еще себе чулки купила и только половину денег заплатила, а другую половину обещала отдать или на том свете угольками, или же на этом – плетьми. Помнишь?

– Помню, – отозвалась женщина, улыбаясь.

– Они нам сказывали, что заезжали в Вишки и знают Карлуса. Они говорили: вы совсем мужики, а Карлус одет чисто, ухваткой ловкий… Будто какой княжий лакей или конюх. Ну, вот из-за этого платья его грабители и убили, – решил Михайло.

– Полно брехать-то! – нетерпеливо отозвалась жена его.

Анна заставила мужа замолчать, как это часто бывало у них, сама же думала думу и пришла про себя к совершенно иному заключению.

– Что думает обо всем этом сама Марья? – спросила она Дириха.

– Она ничего не думает. В Вишках все одно говорят, а в Дохабене другое.

И Дирих передал, как сумел, оба мнения о судьбе Карлуса.

Анна примкнула к мнению дохабенского ксендза. Продумав в бессоннице всю ночь о брате и о подробностях его исчезновения, она была убеждена, что Карлус в Россиях.

XV

На другой день около полудня рослый гайдук зашел в избу Якимовичей и спросил:

– У вас есть гость?.. Родственник…

– Есть. Брат мой, – отвечала Анна.

– К панне его. Панна требует.

Дирих, услыхавший голос и приглашение идти к панне с треххвосткой, немного смутился, но Анна его успокоила:

– Чего ты робеешь…

– А как же не робеть. Я ведь не камень какой…

– Она же тебя не тронет. За что же? Она гневна на провинности, а зря редко злобится.

Дирих, в сопровождении гайдука, направился в усадьбу панны старостихи.

Его ввели в прихожую и велели дожидаться, пока не позовут.

Долго просидел Дирих… Мимо него шныряли люди, дворовые слуги и простые хлопы, но что более всего удивляло Дириха – это было бесчисленное количество кошек и котят, которые перебывали в прихожей. Одни входили и уходили, иные проходили только мимо, другие, оглядев его, прыгали к нему на колени или ложились около него, но, полежав, опять уходили. Какое-то беспокойство заметил Дирих во всех этих котах, кошках и котятах.

– И-и-и! Пан Бог! Какое многое множество! – восклицал Дирих шепотом.

Приходили и проходили звери эти: серые, желтые, черные, белые, ярко-красные, пестрые… Но во всех было одно и то же… Какое-то беспокойство! Они странно оглядывали и обнюхивали Дириха, будто соображая и примериваясь: нельзя ли его съесть, как крысу. Один высокий и худой кот, ярко-красный, в черных яблоках, с черным хвостом, так мяукнул около Дириха и так разинул на него огромную пасть с острыми зубами, что ямщик, видавший на своем веку немало волков и медведей, все-таки отодвинулся и почуял мороз по коже…

«Голодные, что ли, они все?» – подумал он.

И простоватый Дирих угадал верно. Старостиха, не любя котов, развела их у себя кучу, но кормить не позволяла, ради того чтобы они уничтожали в доме и в полях крыс и мышей, которых она боялась до страсти.

Наконец, Дириха позвала к панне молодая горничная. Мужик вошел в большую горницу с накрытым обеденным столом посредине. В противоположные двери вышла к нему навстречу низенькая женщина, с руками за спиной, скромно одетая, вроде домоправительницы, зато очень полная и объемистая в обхвате, с сединой в темных волосах, на которых торчал большой чепец с висящими на грудь черными лентами. Маленькие круглые глазки этой женщины блестели тоже как кошачьи, да и походкой, тихой, мягкой и ровной, смахивала она на кошку.

«Только усов и хвоста нет!» – подумал простодушно Дирих.

Дирих ожидал, что эта кошка-домоправительница поведет его далее, к лютой и знаменитой панне старостихе.

– Ну, дурень… Слушай внимательно и отвечай толком, – выговорила женщина и стала перед ним, держа руки за спиной.

Густой бас ее раздался в горнице, как если бы вдруг волторна загудела.

– Не заставляй повторять вопроса два раза и не повторяй его сам! – продолжала волторна. – Я этого не люблю. Понял вопрос – отвечай. Не понял, то прямо скажи: не понял. Ну, отвечай! Ты откуда?

– Из Губно, – проговорил Дирих, запинаясь.

– Врешь… Будешь врать – сейчас велю выпороть плетьми. Откуда ты?.. Где ты жил до сих пор?

«Это она сама! – сразу догадался Дирих. – Панна старостиха!»

Дирих объяснил, что жил на Псковском тракте в ямщиках, и на новые вопросы старался уже отвечать определенно, так как на плети он совсем не рассчитывал, думая не провиниться ни в чем и обойтись одними розгами.

– Когда пропал твой брат Карлус?

Дирих выпучил глаза.

«Да откуда же она это знает?..» – думал он и молчал.

– Ну! Чего таращишься, дурень? Ну! Отвечай! Ну?!

Старостиха шагнула ближе на один шаг, махнула рукой, и вдруг что-то такое свистнуло, а затем что-то жигануло Дириха по плечу, так что он ахнул на весь дом. «Треххвостка!» – увидел и почувствовал Дирих.

– Еще хочешь. А?

– Нет… Не извольте беспоко… Простите…

– Когда, говори, пропал твой брат?

– С месяц назад! – наобум выговорил Дирих.

– Расскажи, каким образом. Подробно, с толком. Да не врать! Не врать!

Дирих оживился и даже заметно поумнел сразу от близости треххвостки, которая, просвистав, снова теперь скрылась с руками панны, заложенными за спину. Это была любимая поза старостихи.

Допрос продолжался.

Дирих подробно все передал панне. Но при этом старостиха не столько интересовалась свиданием в Риге, сколько подробностями похищения Карлуса. К несчастию, в этом отношении Дирих не мог вполне удовлетворить любознательность панны, так как сам мало знал.

Треххвостка еще раз мелькнула в воздухе ради разъяснения обстоятельства пропажи Карлуса. Но Дирих слезно поклялся Маткой Божией, что во всех Вишках и в Дохабене никто подробностей не знает.

– Но ведь этот москаль Яков пропал в одно время с Карлусом? – спросила панна.

– Да. Вместе уехали. Все их видели.

– И с тех пор оба пропали?

– Оба.

– А семья Карлуса не разоренная? – продолжала панна свой допрос. – Живет хорошо? Имущество есть у семьи? Карлус семью свою любил? Пан им был доволен?

На эти вопросы Дирих отвечал утвердительно. Панна видимо была довольна собранными сведениями и даже улыбнулась. А про себя панна подумала:

«Ну, я буду поумнее панна Лауренцкого».

Панне нужно было узнать, похищен Карлус московскими властями или сам бежал ради бродяжничества. Убедившись, что Карлус выкраден, панна поняла, что дело может дойти и до его родни.

Когда Дирих, счастливо отделавшись от панны и только познакомившись близко с ее треххвосткой, мирно вышел из усадьбы и пришел к сестре, то здесь, наоборот, нашел шум и услыхал плач и крик.

За его отсутствие Анна рассердилась на мужа и, как бывало не раз в году, жестоко его избила палкой. Михайло плакал навзрыд, сидя за печкой, и не столько от боли конечно, сколько с горя. Он очень любил жену и чрезвычайно ее боялся. Гнев Анны нравственно потрясал все его существо страхом и трепетом. Если бы Михаиле Якимовичу сказали, что жена убьет его, он испугался бы не самой смерти, а того, что при этом скажет, накричит и сделает, беспокоя себя, его дорогая Аннушка. Сыновья Якимовичевых, молчаливые свидетели этих бурных минут, спокойно и без страха оставались около. Они не боялись матери, ибо она обожала их, баловала донельзя и никогда ни одного из них пальцем не тронула. Зато же мальчуганы были большие шалуны и не предвещали ничего хорошего.