Тени минувшего

Евгений Шумигорский

Тени минувшего

Вольтерьянец

В тусклое декабрьское утро 1772 года обер-гофмейстер Иван Иванович Бецкий явился в Зимний дворец для представления императрице Екатерине. Еще накануне, на собрании в Эрмитаже, государыня изустно пригласила его приехать к ней, не откладывая, потому что у нее есть о чем с ним поговорить. Теперь, ожидая приема ее величества, Иван Иванович старался угадать причину ее зова: в его ведении были и дворцовые строения, и воспитательный дом, и академия художеств, и Смольный институт, и во всех этих учреждениях, по старости доброго, просвещенного, но слишком рассеянного начальника, дела шли не совсем гладко. Бецкий в годы молодости, живя в Париже, был близким человеком к матери Екатерины, принцессе Ангальт-Цербстской, Иоганне-Елизавете; оттого императрица смотрела на него как на старого друга и многое ему извиняла. А все-таки бедному Ивану Ивановичу бывало не по себе, когда императрица чересчур, как ему казалось, подробно входила в дела его ведения, хотя всегда была к нему ласкова, никогда не выговаривала и только давала ему советы. В приемной перед кабинетом государыни было немного представлявшихся лиц, и он, усевшись в кресло, имел время предаться своим размышлениям, почти не замечая стоявшего возле него стройного молодого человека, одетого по последней версальской моде, с нежным, красивым лицом. Он низко поклонился Бецкому при его взгляде, но Иван Иванович, сделав всем общий поклон, почти не обратил на него внимания.

Прошло несколько минут, и из кабинета императрицы вышел граф Никита Иванович Панин. Едва успел Бецкий обменяться с ним приветствиями, как и сам приглашен был к государыне. Екатерина сидела за любимым своим рабочим столиком, вогнутым с двух сторон, и, милостиво протянув руку для поцелуя, взглядом указала Бецкому место против себя. Смотря на его старческое сморщенное лицо, напряженное от ожидания, императрица слегка улыбнулась и проговорила:

— Не удивляйтесь, друг мой, Иван Иванович, что я потревожила вас. Но, право, вы мне очень нужны сегодня, потому что и меня тревожит своими письмами, знаете кто? господин Вольтер, ваш старый знакомый, и я хочу с вами посоветоваться. Не знавали ли вы, Иван Иванович, по комиссии об уложении молодого чиновника Полянского? Может быть, припомните: он писал о совестном суде, и я послала его затем учиться за границу? Нет?

Бецкий нахмурил брови, сморщил лицо, и вдруг луч воспоминания сверкнул в его глазах.

— Будто я сейчас видел его в приемной вашего величества, — сказал он. — Помню, помню!

— У вас прекрасная, счастливая память, Иван Иванович, я всегда это говорила, — заметила Екатерина с улыбкой. — Ну, вот, о Полянском и пишет мне Вольтер из своего Фернея. Я прочту вам, что он пишет, но вы не верьте ему, что он пишет обо мне: вам ведомо, какой он ласкатель. Слушайте: «Господин Полянский делает мне иногда честь своими посещениями. Он приводит нас в восхищение описанием великолепия двора вашего, вашей снисходительности, непрерывных ваших трудов и множества великих дел ваших, кои вы, так сказать, шутя производите. Словом, он приводит меня в отчаяние, что мне от роду без малого девяносто лет, и потому я не могу быть очевидцем всего этого! Г. Полянский сколько очень умный, столько же и добрый человек, коего сердце с истинным усердием привязано к вашему величеству».

— Видите, друг мой, Иван Иванович, — сказала императрица, откладывая в сторону прочитанное письмо — как Полянский обворожил нашего старичка! А вот и другое Вольтерово писание: «Я получил печальное известие, что тот Полянский, который по воле вашей путешествовал и которого я столько любил и почитал, возвратившись в Петербург, утонул в Неве. Если это правда, то я чрезмерно сожалею». Кто-нибудь, Иван Иванович, подшутил над ним, должно быть, потому что обер-полицеймейстер наш, Чичерин, доложил мне, что это неправда, но что Полянский сидит без дела и шалит. Я хотел бы, чтобы Полянский был у вас в академии художеств на вакансии конференц-секретаря, если вы другого кого не наметили. Вы так хорошо молодыми людьми руководствуете, — прибавила императрица, смотря вопросительно на Бецкого.

— О, государыня, я буду счастлив исполнить волю вашу!

— Да, да, — задумчиво проговорила Екатерина: — у вас там, в академии, все-таки сонное царство… Авось молодой человек встряхнет кое-кого. И немцев-то много, а он русский, да еще Вольтеров protégé, — закончила она, улыбаясь и протягивая Бецкому руку, которую он почтительно поцеловал.

Вслед за Бецким позван был к императрице и Полянский. Это был тот именно молодой человек, который пробовал обратить на себя внимание старого обер-гофмейстера.

«Какой он еще юный! — подумала императрица, взглянув на свежее, молодое лицо Полянского и заметив его смущение — надо его приласкать!»

— Вы долго учились в чужих краях, господин Полянский? — спросила она.

— Невступно три года, ваше императорское величество.

— И я имела о вас за это время добрые вести от нашего общего знакомого, — продолжала императрица. — Вы не догадываетесь от кого? От господина Вольтера. Он рекомендовал мне вас с хорошей стороны, и так как вам пока нечего делать в комиссии законов, то я назначила вас конференц-секретарем в академии художеств. Иван Иванович вас знает, и вы к нему явитесь. Не сомневаюсь, что вы оправдаете и мою к вам доверенность, и рекомендацию умнейшего человека в Европе, — ласково прибавила Екатерина, стараясь ободрить смущенного и удивленного Полянского.

— О, государыня, — воскликнул Полянский — все силы мои посвящу на служение вашему величеству, если только буду годиться!

— Я и не сомневаюсь в том, — сказала императрица. — Счастливого успеха на новой вашей должности!

Поцеловав руку государыни, Полянский не помнил уже, как он, не соблюдая, быть может, всех обрядностей придворного этикета, вышел из кабинета в приемную и как добрался до дворцового подъезда в ту минуту, когда от него отъезжала золотая карета Бецкого, очень обеспокоенного словами государыни о «сонном царстве» в академии и большом количестве академических немцев-художников.

Чичерин, санкт-петербургский полицеймейстер, справедливо докладывал Екатерине, что Василий Ипатыч Полянский «шалил» в Петербурге по приезде своем из чужих краев. За границей постоянные университетские занятия, знакомство с просвещеннейшими представителями западно-европейской литературы и науки, самый склад общественной жизни налагали на подвижный, увлекающийся характер Полянского некоторую узду. Возвратившись в Петербург, Полянский домогался получить какое-либо место, но скоро узнал, как трудно добиться этой цели без содействия милостивцев. Но зато молодость Полянского, изящный, светский лоск, привезенный им из-за границы, и тысяча душ в Казанской губернии, доставшаяся ему от отца, обеспечили для него хороший прием в высшем петербургском обществе. Он стал желанным гостем всюду, где веселилась и проказничала знатная русская молодежь: у Нарышкиных, Голицыных, Чернышевых, особенно живое участие принимая в комедийных зрелищах, устраивавшихся любителями из высших аристократических кругов. Скучая бездействием, Василий Ипатыч ринулся без оглядки в открывшийся ему мир веселостей и наслаждений. Но особо «приятные чувствования» возбуждало в нем внимание петербургских красавиц, а в то время они были так нестроги и так мало постоянны!

Внезапное участие монархини в судьбе Полянского возбудило к нему всеобщее внимание и непостижимо быстро увеличило круг его знакомых, как ни старался он на первых порах погрузиться в дела академии и уйти по возможности от светских соблазнов. Вступив в должность конференц-секретаря, Василий Ипатыч немедленно написал Вольтеру в Ферней, что, благодаря его добрым отзывам о нем перед государыней, он нашел себе в академии «тихое пристанище» для занятий науками и художествами. Вольтер поспешил написать Екатерине об этом отзыве своего «protégé», но, когда императрица получила его письмо, она уже знала, что ее вольтерьянец не устоял в своем добром намерении и умел найти себе «пристанища», даже не совсем тихие, и вне академических стен…