Крушение надежд

Никита Хрущев, последователь Сталина, был ярким обладателем одного из основных недостатков русского характера: у него совершенно отсутствовали организационные способности, то, что Герцен называл «отсутствием способности к умозрительным заключениям». Хрущев заменял это качество способностью идти напролом, по-медвежьи рубить с плеча. Ничему не научившиеся на своем горьком опыте, русские люди опять проявили покорность и десять лет терпели диктат. Люди жили тяжело и бедно, а Хрущев по всему миру разбазаривал громадные средства на вооружение отсталых стран и пропаганду коммунизма. Современную технику Россия покупала за деньги, полученные исключительно от продажи природных ресурсов, которые все больше истощались.

Но прощает не Русь, прощает русский характер. Существует ошибочный взгляд, что советская система была не продуктом русской истории, но результатом насильственного навязывания со стороны «мутного водоворота прогрессистской идеологии, который нахлынул на нас с Запада» [155]. Но, по нашему глубокому убеждению, то, что произошло с Россией в XX веке — это результат проявления национального характера.

Сформированный национальный характер народа всегда влияет на историю страны. И никто не сказал об этом лучше Николая Некрасова, самого народного русского поэта:

87. Лев Копелев

Эссе Павла было напечатано в толстом самиздатовском журнале «Вече» в 1971 году. У этого журнала было около трехсот постоянных читателей, его рассылали по четырнадцати городам России. Власти не запретили его и смотрели на его распространение «сквозь пальцы», журнал оказался в основном трибуной православных националистов. Эссе Павла вызвало бурную реакцию, нескольких хвалебных отзывов потонули в потоке множества ругательных. Эмоции были накалены, поднялась буря: «Автор всячески издевается над русским характером, он ему не нравится. Сразу чувствуется его национальность»; «В статье дан хороший исторический обзор формирования русского характера. В таком журнале это очень уместно»; «Правильно автор называет наш характер сумрачным и нерешительным. Еще Пушкин писал: „Мы ленивы и нелюбопытны“, а это тоже отражение характера»; «На что рассчитывал автор, ругая в России русский характер, да еще противопоставляя характер евреев?»; «Получается, это евреи сделали русскую революцию. А это грубая ошибка: русской революцией руководил русский Ленин. И незачем приписывать ему еврейскую кровь»; «Статья сама по себе не трогает, но стихи хорошие»; «Напрасно автор включил в статью стихи, ничего они не дают. И запах у них тоже не русский, а еврейский»…

После таких разноречивых отзывов, редакция напечатала: «Мы решительно отвергаем определение журнала как „крайне шовинистического“… Мы отнюдь не собираемся умалять достоинства других наций. Мы хотим укрепления русской национальной культуры, патриотических традиций в духе славянофилов и Достоевского, утверждения самобытности и величия России [156]. <…> Если бы мы действительно были шовинистами и антисемитами, то не опубликовали бы эссе „Русский характер“».

Большинства этих отзывов Павел не видел, да они его и не интересовали, он написал, что думал, и был этим доволен. Но реакция одного из читателей его очень заинтересовала. Встретились они случайно.

Однажды около дома подошел к нему грузный пожилой мужчина в длинной шубе с меховым воротником, поверх которой красовалась окладистая, с проседью борода по грудь. В руках он держал толстую старомодную трость. Он очень напоминал сибирского купца-промышленника прошлого века. Павел узнал его, это был критик и литературовед Лев Копелев, один из зачинателей правозащитного движения. Он имел обыкновение медленно прогуливаться рядом с домом и беседовать с писателями. Несмотря на солидный возраст и импозантную внешность, все звали его просто Лева. У Копелева была яркая, богатая событиями жизнь, он выбился в ряды интеллигенции из бедной еврейской семьи, был классическим образцом русского гуманитария-идеалиста. Широко образованный, он всю жизнь сражался за идеалы общества.

Копелева вновь исключили из партии и Союза писателей за письма в защиту диссидентов и критику вторжения советских войск в Чехословакию.

Павлу давно хотелось с ним познакомиться. На этот раз Копелев подошел к нему сам и представился:

— Добрый день. Я Лев Копелев, а вы, если не ошибаюсь, Павел Берг. — Голос был очень глубокий, рокочущий, эдакий солидный бас над солидной бородой.

— Да, я Берг. Добрый день.

— Найдется у вас немного времени пройтись вместе?

— Для вас — с удовольствием.

Они пошли по широкой Планетной улице, всегда довольно безлюдной.

Копелев гудел:

— Недавно я прочитал одно интересное эссе в журнале «Вече».

Павел молчал: куда он клонит? Копелев продолжал гудеть:

— Эссе называется «Русский характер», в нем дается глубокий исторический анализ развития и черт этого характера. Вы не знаете автора?

На такой прямой вопрос надо было дать прямой ответ.

— Знаю.

— Ну, вот и хорошо. Я тоже знаю. Это вы.

— Да, я. Как вы угадали?

— Я не угадал, я вас вычислил! — и Копелев рассмеялся, как басовая труба. — Понимаете, когда я читал это эссе, некоторые нотки стиля напомнили мне давным-давно прочтенную статью «Два русских еврея». Я вспомнил, что ее написал некто Павел Берг, профессор истории, и узнал, что этот самый Берг живет здесь. Оставалось только увидеть его на улице. Вот и все. Но агентам КГБ, которые хотели бы узнать автора, вычислить вас будет не так легко, они, конечно, не читали прежнюю статью и ничего не понимают в литературном стиле. Так вот, я хочу вам сказать, ваше эссе мне очень понравилось, прямо как маслом по сердцу. Стихи тоже ваши?

— Нет, стихи не мои.

— Кто поэт?

— Мой племянник, Алеша Гинзбург.

— Я слышал о нем. Да, поэт он настоящий, большое будущее, если не посадят. Прекрасно сказано: «грациозная муза Пушкина / На весь мир прозвучала славою». Но особенно мне понравился стихотворение «Славянская стихия», я даже запомнил последнюю строфу: «Покорность богу, власти, мукам, / Во всем покорность, хоть убей. / И перешла в наследство внукам / Стихия дедовских кровей». И мысль верная, и сильно написано.