Призвание варяга (von Benckendorff) (СИ)

Этот опыт и был нами приобретен…

Это не все. Ежели б мы открыто пошли войной против русских, вопрос был бы ясный, — кто на чьей стороне. И тогда б офицеры наши и русские не сидели бы на одном пеньке и не вспоминали былое житье.

Межнациональный вопрос — дело тонкое и тут есть тайная грань, — за коей люди видят друг в друге — противника. И есть такое, — когда стороны стреляют друг в друга, а потом садятся на общий пенек и делятся табачком…

Особенность той войны была в том, что мы — враждовали со шведами. Мы — злопамятны и никто не забыл шведских Редукций, иль того, как шведский король напал на нас в Первую Шведскую. Офицеры рвались на эту войну, почитая ее — Делом Чести.

Другое дело, что мы — ливонцы. Даже наша "ливская слепота" — признак финских корней. Издревле ливы числились "расой господ", а эсты — "ливскими сродниками.

Наши столицы всегда были Дерпт и Пернау, — в Ригу нас перевезли лишь после Грюнвальда… Ливонские баронеты никогда не считали латышскую землю своей "исконной землей"!

В сем один из главных корней "латышских Свобод". Потомки ливонцев не "брали" и не выкупали земель на брегу Даугавы, держась за крохотные поместья — северней реки Валги. Именно там — северней Валги и начиналась "исконная Ливония" — "не загаженная славянством.

Курляндцы ж, осевшие на южном брегу Даугавы — жили вообще "на польской земле.

Крайняя нищета и скудость ливских земель приводили к традиционной бедности лифляндских родов и наши предки потихоньку расселялись по северной Латвии, оправдывая себя тем, что "берут у латышей землю в аренду". Но при том у всякого лифляндского рода есть свое "родовое гнездо" на самых что ни на есть — бесплодных и тощих ливских болотах…

Из сих традиций проистекает особое отношение к эстонцам и финнам. Они воспринимались, и воспринимаются нами, как "младшие братья", за коими нужен известный уход и необходимое попечение. Поэтому, воюя с ненавистною Швецией, почти вся наша знать тайком помогла "финским родственникам.

Доходило до удивительного, — наш офицер дрался со шведами не на живот, но — на смерть. Затем, по более мягкому Уставу Северной армии, получал положенный отпуск и… Уходил в лес к финским "повстанцам". Там он ровно месяц стрелялся с русскою армией, а затем отпуск заканчивался и тот самый человек, что стрелял только что в русских, опять возвращался в… русскую армию. И это не вызывало ни у него, ни у русских какого-то морального отторжения.

Мало того, — в России негласно считалось, что человека нельзя принудить стрелять в его родственников. И поэтому офицеры Северной армии воевали только на побережье — исключительно со шведскою армией. "Карательные" ж операции против "повстанцев" лежали на совести Главной армии, набираемой исключительно из славян.

При всем том, — стороны вели себя "по-джентльменски". Пленных с обоих сторон лишь лишали оружия и — сдавали: мы их отпускали не далее пяти верст от расположения русских. Они — нас, допросив, выводили тайком к Нарвской заставе. Такая вот — удивительная война.

Открою секрет, — русским не с руки было раздувать какой-то скандал. Дело в том, что в ходе прежних кампаний русская армия понесла большие потери — особенно среди офицерского корпуса. Иной раз поручику приходилось принять команду над ротой, а капитану порой — батальон!

К счастию, — рядом всегда был резерв офицеров. Пруссия, "выбитая" из дальнейших войн победительной Францией, всегда имела огромный запас офицеров. И по Тильзитскому договору Франция "не ограничивала инициатив уроженцев Мемельского края по службе в рядах армии третьих стран.

Другое дело, что обиды ко Франции носили в себе померанцы с силезцами, коих поляки нещадно вырезывали с согласия лягушатников. И сии офицеры делали вид, что они — родом из Мемеля и на том основании переходили под нашу руку.

Это было, разумеется, незаконно и в быту называлось "владением марками". Согласно уставам Мемельского края, "мемельцем признавался лишь тот, кто владел в крае наделом (die Mark) и выращивал на нем хлеб.

Поэтому прусские офицеры по прибытии в Мемель приходили к тамошней Ратуше, покупали одну (sic!) почтовую марку (die Mark!) и клали ее в указанное место на площади.

Собственным родовым кинжалом сие место взрыхлялось и в землю бросалось ржаное зерно, — после чего офицер сразу же становился "Мемельцем" и с этой минуты мог воевать с ненавистною Францией!

С точки зрения даже здравого смысла сие, конечно же, было политическим свинством. Когда заключался Тильзитский договор, никто и не думал, что станут так издеваться над его буквой и смыслом. И позиция России, особенно привечавшей таких офицеров, не находила поддержки у "культурного общества.

Поэтому-то Россия и не слишком-то возмущалась появлением наших ребят средь финских "повстанцев". У нее самой было рыльце в пушку!

Столь оглушительные итоги "финского недовольства" принудили Россию к "тихому миру". Вскоре были приняты условия финнов, при коих они сложили оружие, финским Наместником становился любезный им фон Спренгтпортен, а Финляндия присоединялась не совсем чтоб к России, — но была ей вассальна, как часть "лютеранских земель в составе Ливонии.

Кроме того, — Россия впервые в своей истории признала Право Парламента финнов и обещалась во всем соблюдать Автономию и все его Привилегии. (Настолько тяжким оказалось поражение в финских лесах!)

Из сей истории стороны сделали разные выводы. В России впервые задумались над идеологической работой со своим родным населением. Вообразите себе, — на своей шкуре Россия наконец осознала — насколько тяжка и грозна "дубина народной войны"!

В российской Истории сие — удивительная закономерность. Здесь как нигде верно: "Не было Счастья, да Несчастье вдруг помогло". За пару лет до Нашествия при Штабе Армии впервые возникли структуры, готовые "идти в народ" (к тому самому — вчерашнему "быдлу"!) и разъяснять ему (еще вчера — "скоту говорящему"!) почему надобно любить "Царя-батюшку" и чем именно дурны якобинцы.

Русский народ — чудовищно терпелив, незлобив и отзывчив на ласку. Довольно было "начальству" посмотреть на людей именно — как на Людей и все нам простилось… Русский мужик почуял "почтение" к себе со стороны "Власть предержащих" и в лихую годину отплатил сторицей…

Не будь в Войну столь же решительного народного Движения (навроде финского в 1810 году) на Борьбу с "Оккупантом", черт его знает — чем бы все кончилось…

Швеция из сего извлекла немного иное. Впервые за долгие годы финны воевали "без шведов". И, как ни странно, — чисто финская народная армия добилась в сто крат больших успехов, чем шведская регулярная. В итоге, — с неких пор финны стали отказываться от услуг шведского офицерства, полагаясь лишь на "народные" силы.

Поэтому в Швеции самой зародилось "просветительское движение", считающее, что… Не нужно в очередной раз "покорять эту Финляндию.

Финляндия стала рассматриваться — некой "буферной зоной" меж Европой и русским варварством. Но из этого "буфером" стала и моя Родина!

Впервые в Европе раздались голоса в поддержку нашей Свободы (не только от русских, но и — шведов с немцами!). С этаким "международным балансом сил" и влияний — Европы и "не-Европы"! Но именно об этом мы и мечтали!

Самые ж поразительные выводы из сего сделала Франция. Опыт отчаянной борьбы финнов с Россией и наша фактическая поддержка сего показалась энциклопедистам свидетельством нашей готовности взбунтоваться. (Книжники любят выдавать свои умозренья за истину.)

Поэтому они пригласили к себе с визитом фон Спренгтпортена и всячески его улещали.