За землю Русскую

На некрашеном столе ендова с медом, хлеб, нарезанный ломтями, холодная дичь. У стола — Кербет и Василий Спиридонович. Изба, где сидят они, просторная, с широкими лавками; тесовый пол выскоблен и выметен чисто. Опечек, залавочник, столбушка — вымыты с дресвой добела. На широкой, сбитой из глины и выбеленной известью печи, свесив вниз голову, будто прислушиваясь к тому, о чем говорят у стола, лежит белый, как лунь, старец; на лавке — в кути — молодица. Она прядет лен. Крутнув ладонями веретено и вытянутыми пальцами поддерживая его на нити, молодица далеко и высоко отводит руку. Веретено жужжит, кружась, как волчок. Левой рукой молодица точно и расчетливо тянет волну из бородки кужля. Тонко вырезанная на прялке «берегиня» венчает сказочными цветами солнечный круг [50].

— Скоро спадут холода, молвил мне Александр Ярославич, — рассказывает Кербет Спиридоновичу. — А как спадут холода, выйдем в поле, поищем рать меченосцев.

— Не рано ли, воевода, начинать поход? — усомнился Спиридонович. — Лыцарская рать в Юрьеве, бишь в Дерпте по-ихнему. Город окружен валами и тремя острогами. Осилим ли?

— О том и я сказывал князю, Василий Спиридонович, — ответил Кербет. — Не нам, мол, идти к Юрьеву, а ждать, когда весною меченосцы придут к нашему рубежу. В зимнем походе, в глубоких снегах, возы с хлебом и другим припасом не поспеют за войском. Александр Ярославич взглянул на меня да и молвил: потому, что глубоки снега, лыцари и не ждут нас. Легче искать их. От жданья, сказал, кровь стынет, а добра нет. Начнут поход лыцари, не приведется ли взять битву не к нашим выгодам, а там, где укажут меченосцы.

— Начнем поход, где встретим лыцарей? Что о том молвил Александр Ярославич?

— Не открыл он мне своих замыслов, — ответил Кербет, — но молвлю: не будем силу пытать у стен города.

Беседа продолжалась долго. Скоро зажигать лучину. Спиридонович спохватился.

— Нацеди-ко медку, молодушка, — попросил он молодицу. — Ендова высохла.

Молодица отставила пряслицу, обернула белые рукава рубахи. Кербет, глядя на нее, покрутил ус. Она скоро вернулась, неся перед собой полную ендову.

— Испейте нашего медку, осудари! — сказала, кланяясь воеводам. — Не стар мед, да чист. Сами борти искали, по своему обиходу варили.

— Как тебя звать, молодица? — спросил Кербет.

— Анной, — улыбнулась она. Ее круглое румяное лицо с зачесанными назад волосами, прикрытыми шитым повойником, раскраснелось, как опаленное.

— Жена мужняя аль вдова?

— Мужняя. Мужик-от в ватажке… На озере рыбу ловят для войска, а дома я да батюшка-свекор, — повела она глазами в сторону печи. — Стар он, по старости не ходит на озеро.

— Стар, а чужие разговоры любит послушать, — Кербет снова покрутил ус. — Очей не спускает с нас.

— Не слушает он, осударь, — улыбнулась Анна. — Глухой. Рядом молвишь слово — не поймет.

Молодица принесла из угла под полатями светец, поставила его к передней лавке, недалеко от стола; положила на лавку, за светец, беремя нащепанной лучины и позвала свекра.

— Батюшка, посвети воеводам!

По движению губ, по жесту, каким молодица показала на светец, свекор понял ее.

— Посвечу, — откликнулся. — Не тяжело… Посвечу.

Он опустил на приступок ноги. Потом слышно было, как кресал огонь. Скоро в светце вспыхнула лучина, осветив избу желтоватым дрожащим светом. Запахло тонким, щекочущим ноздри дымком березы. В сенях скрипнули половицы. Открылась дверь, и в избу хлынуло облако морозного пара. Из него выступил кто-то облепленный снегом, в тулупе и меховой шапке. Старик поднялся навстречу.

— Снежищем-то тебя загваздало, осподи! — сказал он. — Как из сугроба вылез. Постой, опахну!

Он смахнул снег со спины и плеч вошедшего. Тот снял тулуп, положил на полавочник шапку, предварительно хлестнув ею о косяк, чтобы сбить снег. В свете лучины на вошедшем сверкнули железные кольца кольчуги, надетой поверх кафтана.

— Садись, Володша! — пригласил Спиридонович, узнав гостя. — Испей меду, теплее станет.

— Не так холодно, как снежно на улице, — сказал Володша, садясь ближе к столу.

В обросшем бородою, высоком и статном воине не легко было узнать прежнего Володшу Строиловича. Осенью, явившись с вестью из Пскова в Новгород, Володша до похода жил на княжем дворе. Князь Александр не забыл того, как перед битвой у Пскова Володша Строилович готовил выступление псковичей против меченосцев, указал легкие подступы к городу и храбро сражался в битве. На походе Александр Ярославич поставил Володшу сотником лучных стрельцов в полку Спиридоновича.

Нацедив чашу, Володша выпил мед и заел куском дичи.

— Где побывал, Володша? Не жалуются ли на глубокие снега да на безделье твои лучные молодцы? — спросил Спиридонович, когда Володша принялся за еду.

— И псковичам и новгородцам не привыкать к снегам, Василий Спиридонович, — ответил Володша. — А побывал я на стане у карелы… Поспорили мы с князем Тойво.

— Ладен ли спор? — насторожился Спиридонович. — Карелы друзья нам.

— Князь Тойво моих ратников унизил, Василий Спиридонович, — объявил Володша. — Сказал он: нет стрельца метче карела. Карел-де в вороний глаз стрелит; снимет стрелою векшу с дерева — мех не попортит. Меткие стрельцы, карелы, ведаю, но обидно, Василий Спиридонович, хвастовство. Вот и молвил я: новгородцы и псковичи не хуже карелы кладут на тетиву стрелы. Поговорили так и поспорили.

— Чем спор решился? — голос Спиридоновича все еще звучал строго.

— Завтра выберем стрелецкое место и выйдем с лучниками лучшими из лучших. Тойво своих, я своих. На том будет и суд спору.

— Добро задумали, — похвалил Володшу молча слушавший его рассказ Кербет. — На ту потеху и я пошлю своих умельцев… Славу сказывают за этакой спор.

— К стрелецкой потехе и я не прочь, — усмехнулся Спиридонович. — Потеха — не брань. Каюсь, иначе думал.

…К утру в трубе сильнее заскулил ветер. Точно волчья стая обложила погост. Ветер поднял снег. Каруселью закружилась в поле метель.

Володша, проснувшись, накинул на плечи тулуп и выглянул на улицу. От того, что увидел, замерло сердце. Не ветра испугался он, не снега, а подумал: отложит воевода потеху.

— Вьюга играет? — спросил Спиридонович, когда Володша вернулся в избу.

— Играет, — сердито буркнул Володша. — С ног валит. Чую, не выйдет Тойво на потеху.

— И впрямь! Ветер забросит стрелы куда ни попадя.

— Не страшна воину непогода, Спиридонович, — вмешался Кербет. — Страшна она тому, кто в избе сидит. На озере ветер силен, шальную стрелу занесет в мету; выйдем в бор, там ветер не будет помехой.

— Быть так, как воевода Кербет молвил, — согласился Спиридонович. — Как рассветет, поищем поляну.

…Белое покрывало снега закутало вековые ели. На поляне снег глубок, только черный обгорелый пень, точно замерзший великан, тоскует в одиночестве. Близ полудня поляна ожила. Собрались лучные стрельцы Новгородского полка Василия Спиридоновича, переяславцы и карелы. Отоптали дорожку к черному пню, воевода Кербет отмерил шаги: лететь стреле сто локтей. Князь Тойво затесал на пне мету и обвел середину углем — перстень, «вороний глаз».

Уговор положили: и новгородцы, и карелы, и переяславцы ставят стрельца по выбору своему; каждый из выбранных положит на тетиву по три стрелы. Тот победитель в потехе, чья стрела поразит круглый перстень в середине меты. Отстреляются трое и не коснется ничья стрела перстня, выйдут еще трое по кличу: у кого рука легка и глаз меток, выходи помериться искусством стрелецким!

Спиридонович метнул жребий. Первая стрела досталась переяславцу, вторая карелу Ивайнену, третья новгородскому лучнику Осипу Скоромничу.

Воевода Кербет хлопнул в ладоши и крикнул:

— Переяславского полку стрелец Евтифий Истома, тебе место стрелецкое.

Евтифий выбежал к опушке, на стрелецкое место. Он в легком кафтане, будто вокруг не снег, а зеленый луг. Пал на колено, наложил стрелу. Запела стрела и вонзилась в мету. Три стрелы наложил на тетиву Евтифий, все стрелил в мету, но «вороний глаз» не оперился.