Unknown

– ЧуднО всё это, – пробормотал Беспалый. – В соборовании даже убийцам не отказывают.

Сам он видел французскую ведьму в тот памятный день под Орлеаном, когда английское воинство, и его нормандский полк, были вынуждены уйти без боя. Жан хорошо помнил одинокую фигурку девушки в солнечном нимбе. И помнил тот ужас, который охватил его тогда. Этого ужаса солдат не мог простить ни себе, ни ведьме, которая его наслала, и ликовал, и радовался от всей души, когда узнал, что девку, наконец, схватили, что она всё-таки уязвима! Он и в руанский гарнизон напросился нарочно, чтобы посмотреть, как девку сожгут, потому что был уверен – с её смертью уйдёт из души тот давний страх!

Но сейчас, стоя уже у самого помоста, Беспалый не находил в себе ни радости перед грядущим избавлением, ни прежней ненависти. Что было тому причиной? Бог знает… Может, разочарование, которое Жан испытал, услышав, что ведьма отреклась от своей ереси, и потому её теперь не сожгут, а заставят вечно отмаливать грехи? Или то странное, что поселилось в душе со вчерашнего вечера, когда вдруг, среди разгульного веселья, Беспалый спросил себя: «А зачем она всё-таки снова вырядилась в штаны?» И ответа не нашёл. Ведь, если этому научили демоны, которых она призвала, то им бы было выгоднее оставаться в живой Жанне, и через неё смущать добрых христиан! Выходит, что же? Она сама захотела умереть в огне? Так, может, и не ведьма она вовсе?

Додумать поразившую его мысль Беспалый не смог, потому что к площади подъехала телега с осуждённой, и все стоящие на площади солдаты повернулись туда, будто подсолнухи к солнцу. Однако, маленькую фигурку трудно было рассмотреть за массивной фигурой палача и развевающейся сутаной преподобного Исамбара де ля Пьера. Только высокий колпак, покачиваясь, двигался над железными шлемами к помосту. Поэтому Беспалый перестал вытягивать шею, рассудив, что ведьма и так скоро перед ним окажется.

Но даже, когда Жанну провели перед самым его носом, солдат не смог рассмотреть её лица, как ни старался. Колпак, слишком большой для девичьей головы, сполз на нос, а губы прикрыл тяжёлый щит, который приговорённая поддерживала руками, иначе её тонкая шея не выдержала бы такой тяжести. На щите были написаны все двенадцать пунктов обвинения, которые должен был бы сейчас зачитывать всем собравшимся достопочтенный Гедон – местный бальи. Но ничего такого не было. Или приговор уже зачитали где-то, а здесь только торопливо сожгут?

Палач подхватил ведьму под локоть и помог взобраться на помост.

Лошадь, запряжённая в телегу, заржала. Этот звук заставил вдруг Беспалого заметить, что на площади как-то по-особенному тихо. И, видимо, заметил это не он один, потому что преподобный де ля Пьер, тоже поднявшийся на лесенку помоста, вдруг оступился и обязательно бы упал, не подхвати его Беспалый.

– Спасибо, – пробормотал святой отец.

Его тело мелко тряслось, и Беспалый готов был поклясться, что не от холода.

Что дальше происходило на помосте, он не видел. Только слышал тихие обрывки фраз, которые доносил ветер. Потом палач спрыгнул с помоста, подпихнул ногой пару поленьев и заботливо поправил ближайшую к нему сухую вязанку, после чего направился за факелом.

– Покайся, дитя! – лихорадочно и громче, чем говорил до этого, увещевал преподобный. – Господь простит и примет тебя, но предстать перед ним надо с душой лёгкой!

– Моя душа легка, – долетел до Беспалого спокойный голос девушки.

– Жаль, – печально проговорил де ля Пьер. – Ты всё ещё упорствуешь в ереси, и я не смогу дать тебе последнее утешение. Господняя благодать не сойдёт…

Он увидел, что палач возвращается с факелом и поспешил слезть с помоста.

Внезапно ветер стих, и навалилась такая тишина, что Беспалый отчётливо услышал тихий шепот, летящий от столба:

– Зато я уже знаю, каковы на ощупь облака, когда по ним ходишь…

За спиной билось и бушевало пламя.

Беспалый ощущал его так, будто сам горел в аду.

Он потерял счёт времени и видел перед собой только оскаленные пасти и какие-то звериные морды. Смутно помнил, что кто-то тянул его за руку и что-то орал в ухо. А потом, как будто кто-то повелел обернуться…

Беспалый скосил глаза… совсем немного, чтобы не наткнуться взглядом на столб, и увидел… Да, именно увидел – чётко, как в ясный день – вылетевшую из клубов дыма голубку. Она кругами поднималась всё выше, в небо, и из горла Беспалого вылетел крик:

– МЫ СОЖГЛИ СВЯТУЮ!

А потом он заплакал…

Послесловие

Эта история, конечно же, не История.

Это всего лишь попытка объясниться с собой…

Но тем, кому интересно, вот немного подлинной Истории.

После казни сердце сожжённой в Руане девушки не сгорело. Как ни старался палач выполнить распоряжение графа Уорвика и уничтожить всё, что осталось от неё, дабы люди не смогли превратить останки в мощи, сердце оставалось нетленным. В конце концов, его бросили в реку вместе с другими останками.

Жанна прожила в Монроттье пять лет, после чего была отпущена на свободу.

Возможно, вступили в силу договорённости по её обмену на Толбота, которого вернули Англии двумя годами ранее и безо всякой уплаты выкупа. Возможно, в завещании герцога Бэдфордского, который умер в 1435 году, существовал некий тайный пункт… Хотя, нет, это уже домыслы. А История такова, что через пять лет после казни, в окрестностях Гранж-о-Зорме появилась девушка, которую узнали, как Деву Франции, несмотря на то, что назвалась она Клод… Причём то, что это именно она, подтвердили и жители Орлеана, и братья Жанны, и многие военачальники, воевавшие с ней. Не встречались с Жанной только Изабелетта Роме, и весь двор короля Шарля Седьмого.

Долгое время, осыпаемая почестями, жила эта девушка у герцогини Люксембургской – супруги Рене Анжуйского, потом вышла замуж за Робера де Амбуаза, которому королевским указом было дозволено вывесить на стене своего замка, рядом с собственным гербом, и герб Девы Франции… Есть правда сведения и о том, что попытавшись как-то приехать в Париж к королю, дама де Амбуаз была арестована, как самозванка и отправлена в Прованс под надзор Доброго короля Рене. Но всё это совсем другая история.

Сам Рене во время суда над Жанной и последовавшей за ним казни, находился в плену, откуда был выкуплен матушкой за приличную сумму. После смерти старшего брата стал герцогом Анжуйским и какое-то время был, совсем не номинальным королём Сицилии. Потом сделался королём Прованса, где получил прозвище Добрый.

При дворе доброго короля служил лекарем отец Нострадамуса.

Старшая дочь Рене, как и обещалось, стала супругой английского короля Генри Шестого, Скорей всего, она была истинной внучкой своей Анжуйской бабушки, потому что явилась, отчасти, вдохновительницей знаменитой войны Алой и Белой Розы, которая, фактически, положила конец долгой Столетней войне.

Другая дочь короля Рене была от рождения слепой. Любители оперы хорошо знают её романтическую историю, потому что в 1892 году Пётр Ильич Чайковский написал свою прелестную оперу «Иоланта», где правда всё, до последнего имени! Судя по всему, даже «великий мавританский врач» там не кто иной, как Ибн-Синна…

И, коль уж речь зашла о России, ещё одно… Предположение – да, И к этой истории никакого отношения не имеющее, но… Но что-то в нём есть, ведь нити судеб так причудливо переплетаются… Итак, вторым браком король Рене был женат на Жанне де Лаваль. А в конце восемнадцатого века появился в России дальний отпрыск этого знатного рода, сбежавший от французской революции. Он принял имя Иван и вскоре стал отцом девочки, которую нарекли Катериной. Девочка очень удачно вышла замуж по великой любви и стала именоваться княгиней Трубецкой… Той самой…

У Филиппа Бургундского после 31-го года политические дела пошли хуже некуда! В конце концов, герцог вынужден был заключить мир с французским королём, что с его стороны было откровенной уступкой. И уступкой унизительной. Впрочем, за своё дальнейшее правление, он тоже получил прозвище Добрый.