Unknown

Внезапно Жанна громко закричала, обхватила голову руками и повалилась лицом на тюфяк. «Догадалась? – спросил сам себя Кошон, безучастно наблюдая, как она стонет и корчится, словно от боли. – Почему бы и нет, она ведь не глупа. Но мне тут неопределённость не нужна, поэтому…»

Он привстал, подобрал сутану и нагнулся над девушкой. Пришла пора снова стать лицемерным во всём.

– Что с тобой, дитя? – изобразил он участие. – Неужели христианское милосердие проснулось, наконец, в твоём сердце?

Жанна подняла на него лицо. Оно было мокрым и красным, и рыдания выталкивались из неё нервными толчками, как икота.

– Я не могу быть… нет… мне бы сказали… зачем им?!

Кошон с притворным испугом прикрыл рот рукой.

– О Боже, ты ничего не знала!!!

Засуетился, приподнял Жанну, посадил, привалив к стене, потом кликнул слугу и велел принести воды. Ему было нужно, чтобы девушка успокоилась. Тогда её можно будет добить окончательно. Она и так уже безвольна и послушна, но не всё ещё сказано. А любая недосказанность может породить сомнения, колебания и новое упрямство, бороться с которым времени уже нет.

– Как же так! Как же так! – шептал он, расхаживая по камере, пока Жанна давилась короткими глотками и рвущимися наружу рыданиями. – Об этом знает столько людей!.. Я был уверен, что и тебе сказали… Нельзя же, в самом деле, бросать на чужой произвол девушку, которой всем обязан, не пытаться её выкупить и столько месяцев оставлять в плену, ничего при этом не объяснив! Мы все тут были уверены… Весь этот процесс затеян по договорённости! Уж, если ты так неосторожно попала в плен, надо было создать, хотя бы видимость того, что с тобой поступают, как должно. Не объяснять же, в самом деле, всем горожанам и солдатам, что у бывшей королевы Франции, что ни ребёнок, то бастард!.. Пока мы тут занимались допросами, дипломаты договаривались и договаривались… Хотя…

Кошон замер, словно поражённый какой-то мыслью, и лицо его омрачилось беспредельной скорбью.

– Мне кажется, дитя, я понял, почему тебя держали в неведении. Ты должна была ВЕРИТЬ! Ах, как это жестоко! Столько мучений ради того, чтобы отстаивать чужие заблуждения и чужую же ересь!.. Но та девушка… Клод, кажется, да? Вы так долго были вместе… Она почему молчала? Ведь знает-то, наверняка, обо всём.

– Нет! – воскликнула Жанна. – Клод сказала бы мне!

– Не знаю, не знаю, – с сомнением покачал головой Кошон. – Говорят, она держится очень спокойно. И, насколько мне известно, сама просила Филиппа Бургундского продать её англичанам, чтобы быть здесь, с тобой рядом. Это не могло быть сделано просто так, ей наверняка приказали…

У Жанны перехватило дыхание.

– Клод здесь?! Вы позволите мне её увидеть? – прошептала она с отчаянной надеждой.

– Не знаю, не знаю, – повторил Кошон задумчиво, словно ничего не слышал и рассуждал сам с собой. – Всё так странно. Я совсем запутался… Господь свидетель, как часто мы служим сильным мира сего, не ведая, что творим. Возможно, твоё неведение, Жанна объясняется тем, что люди при французском дворе, затеявшие это, якобы, чудо, ждали от тебя как раз ту стойкость перед судьями, которую ты и явила. В противном случае, всё давно бы закончилось, и ты была бы уже на свободе. Но, вместе с тобой, на свободе оказалась бы и опасная свидетельница… Или милорд Бэдфор заранее оговорил, что дело нужно довести до костра, чтобы ославить чудесную Деву, как ведьму, но при этом, обещал, что не станет раздувать скандал, способный поставить под сомнение коронацию Шарля Седьмого, королевскую сестру вернёт, а вместо неё сожжёт ту, другую… Или есть иные резоны? Может, эта девушка как-то опасно проявила себя в чём-то другом, из-за чего французский двор решил избавится от неё нашими руками, но так, как избавляются от опасной еретички? Тут тебе видней, Жанна. Ведь ты бы заступилась за неё в любом случае, не так ли? Можешь не отвечать, я и так уже вижу, что милосердие тебе не чуждо. Но речь сейчас не о том, насколько слепыми орудиями мы с тобой являемся в руках властвующих. Суд, который я возглавляю, призван разобраться в деле о ереси. Обвинение уже составлено и подписано всеми, кроме тебя. По правилу святой Инквизиции, упорствующего еретика следует подвергнуть очищению огнём. Сначала на пыточном столе, а если упрямство его не будет сломлено, то и на костре. И если завтра, в присутствии проповедника и английского короля…

– Я всё подпишу! – выкрикнула Жанна и зажала уши руками.

Кошон с минуту смотрел на неё с высоты своего роста.

– Я был уверен, – сказал он совершенно искренне.

* * *

Сборище на крошечной площади посреди кладбища аббатства Сент-Уэн затянулось было из-за долгой проповеди, что заставило Кошона, да и многих других, с беспокойством поглядывать на открытую галерею аббатства, словно высунувшую узкий язык балкона к помосту, на котором стояла осуждённая. Этот балкон был плотно задрапирован, но все присутствующие, кроме, может быть, Жанны, знали, что именно там находится малолетний английский король, который наблюдает за происходящим через проделанные в драпировке дыры. Ткань то и дело покачивалась, заставляя всех думать, будто королю надоело затянувшееся действо и он встаёт, чтобы уйти, из-за чего в сторону самозабвенно вещающего проповедника летели укоризненные, а то и злобные взгляды. Потом Ла Фонтен протяжно и нудно зачитывал обвинительное заключение и снова предложил обвиняемой его подписать, и вот тут дело завершилось быстро и, для епископа Кошона, вполне предсказуемо.

Первое, что Жанна увидела, когда её привезли, были разложенные на самом видном месте орудия пытки и стоящий рядом палач. Впрочем, пристально наблюдающий епископ отдал должное её выдержке – девушка лишь скользнула взглядом по палачу и тут же, безо всякого смятения, взгляд отвела. Она была бледна и казалась смертельно уставшей. Синие круги под глазами выдавали бессонную ночь с мучительными раздумьями, но в целом выглядело всё так, будто происходящее ей совершенно безразлично.

Вчера, после ухода епископа, девушка выплакала по дням всю свою жизнь.

Отдельные, вроде бы бессвязные когда-то события, сцепились теперь в прочную цепь, сковавшую её волю. Но, сколько бы Жанна ни думала, сколько бы ни вспоминала, Клод звеном этой цепи никак не становилась! Скорее наоборот, уверенность в том, что она и есть подлинная Дева стала абсолютной, когда ушла вера в своё предназначение. «Я всего лишь тело, не достойное такой души, – твердила себе Жанна. – Но, если в этом мире первейшей заботой является ублажение тела, и особенно такого, в котором, по прихоти Судьбы, течёт кровь – такая же, как у всех, но именуемая королевской – кто-то должен позаботиться о спасении души, какая не каждому достаётся!» Она горько усмехнулась про себя и добавила, уже без слёз: «А если не я, то кто?»

Поданное для подписи перо показалось ей бесплотным.

Жанна взяла его и глубоко, как перед прыжком, вдохнула.

Длинный хвост первой буквы её имени чёрным шрамом прорезал белизну бумаги…

Всё…

Дыхание оборвалось. И где-то внутри разбилась девочка, так и не перелетевшая через овраг…

– Что значит, покаялась?!

Бэдфорд не верил своим ушам.

Буквально накануне выехал из Руана по неотложным делам, всего на пару дней, уверенный, что ничего в его отсутствие не случится!

Правда, в дороге ему донесли, что девица подписывать обвинение отказалась, из-за несогласия со всеми его пунктами, но это было не страшно. Герцог просто подумал, когда вернётся, вызвать к себе судейских, чтобы втолковать им, как следует вести себя дальше. Не то наделают новых глупостей, вроде той, с отравленной рыбой… Этот Кошон слишком ретив, слишком хочет возглавить местную епархию, так что, чего доброго, ещё к пытке прибегнет… Хотя, нет, он ведь знает, кем является эта девица, не посмеет… Но тем он и опасен. Оттого, видно, и пытался девчонку отравить, что ничего другого не смеет…