Катон (СИ)

Раненых победители уже успели вынести с поля боя, поэтому здесь оста-лись только погибшие; их было решено похоронить на следующий день.

Катон смог сделать лишь несколько шагов и опять остановился у группы мертвецов. Здесь его взору предстали три бывших Цезаревых ветерана. Их можно было узнать и по элементам обмундирования, заимствованным у галлов, и по особой суровости лиц, граничащей со свирепостью, и по растерзанным трупам врагов, обрамляющим каждого из них. Бросалось в глаза, что они сражались рядом, но отнюдь не вместе. Индивидуализм императора в особой форме заимствовался и его солдатами. Воин Цезаря в первую очередь стремился отличиться персонально, заслужить похвалу повелителя в свой собственный адрес. Правда, специфика боевых действий по-прежнему требовала от людей безусловного приоритета коллективных целей над частными, но, тем не менее, и здесь индивидуализм уже пробивался наружу подобно торчащей из лесных зарослей змеиной голове. Каждый из этих трех богатырей получил более десятка ран, прежде чем упасть к ногам торжествующего неприятеля. Позднее Цезарь похвалялся, что некоторые его воины продолжали сражаться во славу императора даже после сотни ранений. И вот герои, прошедшие с боями вдоль и поперек необъятную Галлию, оглашавшие воинственным кличем непроходимые леса дикой Германии, потрясавшие оружием в далекой Британии, перерезавшие тысячи соотечественников в Испании, наконец, завоевавшие Италию, некогда бывшую их Родиной, явились, следуя за Цезарем, в Эпир, чтобы на бесплодных камнях чужой страны сложить головы по велению своего лысоватого бога. Таким стал итог их более чем десятилетних ратных трудов, побед и подвигов.

Среди тех, кого доблесть ветеранов определила им в свиту по пути на тот свет, были римляне из Греции, Македонии и Востока. Одно лицо даже показалось Катону знакомым; возможно, его обладатель принадлежал корпусу, сформированному Марком на Родосе. Кем они были: торговцами, ремесленниками, писцами в магистратурах? А может быть, ростовщиками? Впрочем, последнее предположение Катон тут же отмел. В том мире, где все продается и покупается, ростовщики всегда смогут выкупить себе право на жизнь. Однако, кем бы они ни были в прошлом, сегодняшний день всех их уравнял, превратив в трупы. Теперь разве что грифы и вороны, слетевшиеся на пир со всей округи, могли различить их по своим критериям падальщиков. Катон хотел поправить подвернутую ногу одного из погибших солдат, но увидел, что позы его соседей ничуть не лучше. На миг он растерялся, потом как-то неуклюже, тупо осознал, что мертвые не знают неудобств, и пошел дальше.

Следующей его находкой стал новичок, пронзенный копьем прямо в сердце. Удар, несомненно, был нанесен мастером своего дела, настоящим профессионалом, и юнец не успел даже подумать о сопротивлении. На его удивленном испуганном лице чуть серебрился пушок над губою, щеках и подбородке. У мертвецов борода еще какое-то время продолжает расти, но этому пуху не довелось превратиться в усы и бороду, как и его хозяину - в мужчину. Что он успел за свои семнадцать - восемнадцать лет? порадовал ли кого-нибудь, кроме матери, запечатлелся ли в памяти окружающих ярким поступком или сгинул в небытие бесследно, как в этой унылой лощине, где не угадывалось никаких признаков борьбы ввиду скоротечности схватки?

Попадались Катону и офицеры, в основном, молодые всадники из войска республиканцев, у которых стремление отличиться превзошло воинские способности. А некоторые тела были так истерзаны вражеским оружием, что уже невозможно было не только опознать живших в них людей, но даже и определить их социальную принадлежность. Возможно, это как раз и были те герои Цезаря, которыми он гордился перед миром.

Продолжая обход, Катон обнаруживал новые и новые вариации на темы уже увиденных им картин. Все слои и категории римского общества делегировали сегодня своих представителей в потусторонний мир, чтобы предупредить тамошних владык о скором массовом пришествии своих обезумевших от взаимной вражды сограждан.

Вдруг он услышал голоса. Оказалось, что здесь, в царстве мертвых, все еще орудовали живые. Несколько рабов, пользуясь сумерками, проворно обирали павших воинов и ссорились из-за добычи. Каждый из них желал, чтобы перстни, браслеты и фалеры убитых достались именно его господину. В своей слепой рабской верности хозяину они напомнили Катону Цезаревых ветеранов. Однако возмущенье взяло верх над жалостью к этим существам, чья жизнь была ниже смерти тех, кого они грабили, и он разогнал шайку мародеров. Поодаль, обеспокоенные шумом, переполошились грифы, терзавшие трупы, уже обработанные рабами. Они тоже поспешили ретироваться. Однако переполненные чрева не позволили стервятникам взлететь, и они неуклюже заскакали по каменистому склону, спотыкаясь и издавая недовольные крики. Так эти две группы схожим аллюром, одинаково ругаясь, хотя и каждая на своем языке, покидали поле боя, удаляясь от Катона вверх по холму. Вскоре на продолговатой вершине показались хозяева одной из этих стай. Белевшие в сгущавшемся мраке тоги сразу изобличили в них сена-торов. Вокруг трех величавых белых фигур суетливо мельтешили два десятка пресмыкающихся двуногих и, галдя, как вороны у ближайшего окопа, указывали на Катона.

- Ах, это Катон! - в один голос воскликнули сенаторы. - Тогда все понятно!

- Приветствуем тебя, достопочтенный Порций! - сказал старший из них по рангу. - Славный денек сегодня, не правда ли?

- Славный! Славный! - подхватили его товарищи, и даже рабы заулыбались и закивали головами.

- Сколько врагов полегло сегодня! - с широким жестом рук, призванным охватить собою сразу все поле битвы, воскликнул первый. - Прекрасное зрелище!

Катона охватили противоречивые чувства. При виде торжества сенаторов он пришел в замешательство и, с трудом превозмогая волну нахлынувших чувств, воскликнул:

- Но ведь все это - римляне!

Уловив упрек, сенаторы слегка смутились, но ненадолго.

- Извини нас за поведение наших слуг, Порций, - отреагировал один из них, - но имей в виду, что мы, хоть и разрешили им заняться добычей до того, как будут отсортированы наши, но строго-настрого повелели осматривать только Цезаревых головорезов.

- Вы ничего не поняли, - с досадой и болью сказал Катон.

- О чем ты говоришь, мы вообще не думали о трофеях, а пришли сюда, чтобы в полной мере напоить наши души, иссушенные на чужбине тоскою по Родине, зрелищем победы! - заявил второй сенатор.

- Какой триумф нас вскоре ожидает в Риме! - смачно, словно при виде накрытого для пиршества стола, возвестил самый тучный из господ.

- Поймите, все это - римляне! - повторил Катон срывающимся голосом, И, посмотрев вокруг, он уже тихо, словно здесь не к кому было обращаться, кроме как к самому себе, еще раз произнес: - Все это римляне...

Понурив голову, Катон пошел прочь, но, сколько ни шел, по-прежнему продолжал натыкаться на трупы. "Все это - римляне", - твердил он и направлял глаза к своим башмакам, чтобы не видеть поле боя. Но в тот день стала зрячей его душа. Рея в вышине далеко над людскими страстями и прихотями, она всепроницающим взором разом охватывала гигантское кладбище его соотечественников. Пряча глаза, он видел трупы ушами, чувствовал их носом, хотя они еще не источали смрад, не прикасаясь, ощущал руками, сердцем, легкими и мозгом. Его кровь стыла в жилах от мертвящего холода окоченевших тел, а волосы шевелились на голове, словно пересчитывая убитых. "Все это - римляне!" - вопил страшный голос в его мозгу.

Вот она, гениальность Цезаря! Вся она в своем качестве, но, увы, еще не во всем своем количестве, реализовалась на этом поле, материализовалась в этих грудах растерзанных тел. Вот они, реальные итоги народных голосований и митингов за развал Республики. Здесь нашли воплощение: завистливое соперничество Помпея и сената, колебания и трусость консулов последних лет, компромиссы Цицерона и финансовые операции Красса. Это залитое кровью поле, отнявшее жизни тысяч римлян с помощью самих же римлян, стало изнанкой роскоши столицы, оборотной стороной непомерного богатства нобилей, беспринципности и продажности плебса, а в конечном итоге - результатом стремления одних людей жить за счет других. Присвоение чужого - вот имя всем человеческим порокам, включая и жажду власти всевозможных цезарей.