Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

Спать ему совсем не хотелось, он лежал с опущен­ными веками, слушал какие‑то неясные звуки, доно­сившиеся со двора, и думал о прошедшем дне.

Все то, о чем он хотел забыть, вновь и вновь напо­минало о себе, возвращало к мыслям о событиях ми­нувших лет, за которыми неумолимо возникали виде­ния последних дней, проведенных князем во Владими­ре. Ему даже ясно послышался недовольный голос Святослава Всеволодовича, и, пытаясь избавиться от этого наваждения, князь открыл глаза.

В углу все так же слабо мерцал огонек лампадки, за окном чернела ночь.

«Что же это со мной? — раздосадованно подумал Михаил. — Пора бы о дне грядущем позаботиться, а мне все вчерашний покоя не дает. Воевода тут опять прав. А ежели он мои терзания заметил, то и другому такое под силу может оказаться. А хо­рошо ли это? Конечно же нет! Князю слабость нико­му нельзя показывать ни другу, ни врагу — не этому ли отец меня учил. Сомнения мои поглубже запря­тать надобно».

Князь поднялся, сел на краю ложа и огляделся. Темнота окружала его со всех сторон, лишь в углу у не­большого иконостаса теплился огонек.

«Будто я на дне бездонного колодца по чьей‑то злой воле очутился», — подкралась к нему мрачная мысль. Чтобы прогнать ее, князь встал, направился к окну и, не удовлетворившись увиденным, быстро вышел из опочивальни, миновав большую горницу, где на лавке у стены дремал Макар. Пройдя через широкие сени, Михаил Ярославич распахнул дверь и буквально за­хлебнулся морозным бодрящим воздухом.

Молочный лунный свет лился с небес. Мир вокруг теперь обрел другие краски и уже не представлялся глубоким мрачным колодцем, куда князя бросила не­ведомая сила. Он прошелся по террасе, спустился с крыльца.

В черном высоком небе мерцали мириады звезд. Словно зачарованный, смотрел на них Михаил Яросла­вич, и чем дольше вглядывался в зияющую над ним пропасть, тем сильнее осознавал, насколько он безза­щитен.

«Но ведь и любая тварь земная так же беззащитна, как и я. Все мы под Богом ходим. Никто, ни один че­ловек, знать не может, что с ним будет, как жизнь его сложится. Что ж я заранее в уныние впадаю. Разве не привык я к испытаниям, ведь немало их на долю мою выпало? Слава Богу, жив и здоров ныне, да и с уделом теперь», — размышлял князь, почти совсем успоко­ившись.

Еще раз Михаил Ярославич внимательно посмот­рел на звездное небо, но теперь почти без трепета, а скорее с благодарностью за то, что это бездонное пространство вернуло ему утерянную было уверенность в своих силах.

— День завтра, по всем приметам, ясным будет, — сказал князь вслух, — вот и посмотрим, какая она, Москва, — добавил с усмешкой и вдруг, ощутив холод, поспешил в теплую опочивальню.

Свежий воздух, принесенный князем в горницу, колыхнул пламя лучины, коснулся лица Макара. Тот поежился, осоловело приоткрыл один глаз и, никого не увидев, опять погрузился в безмятежный сон.

В тот самый момент князь уже стоял в опочивальне перед образами. Он бережно дотронулся до створок не­большого металлического складня, подаренного ему ма­терью, когда князь отправлялся в свой первый поход.

«О тебе радуется Благодатная», — медленно шеве­ля губами, в который уже раз прочел Михаил Яросла­вич слова, вырезанные на серебряном поле. Потом он бережно провел кончиками пальцев по лику Пресвя­той Богородицы, доброжелательно смотревшей на него с небольшой иконы, вставленной в центральную часть складня.

Молитва князя была недолгой. Он воспринял вер­нувшееся к нему душевное спокойствие как дар самого Неба и теперь желал только одного — не потерять его вновь и выполнить то, что задумал. Неожиданно для себя Михаил Ярославич ощутил, как навалилась на не­го усталость, и он, быстро раздевшись, лег в постель.

Теперь ничто не угнетало душу князя, и он, едва коснувшись подушки, с легким сердцем погрузился в сон.

4. Воспоминания воеводы. Детство князя

Путь от княжеских палат до жилища воеводы был недальний. Еще в первый день, осматривая строения, приготовленные для прибывших с князем людей, Егор Тимофеевич остановил свой выбор на крепком неболь­шом доме. От этого дома, примостившегося к забору, которым была огорожена княжеская усадьба, до нее самой было всего три сотни шагов, а до гридницы и то­го меньше.

В давно покинутом Переяславле у воеводы была хо­рошая усадьба, о которой он старался не думать. Сего­дня, побывав в гостеприимном доме посадника, воево­да словно увидел ее воочию и теперь никак не мог отде­латься от этих воспоминаний.

Егор Тимофеевич раньше часто мечтал о том, как, оставив службу, вернется в Переяславль и заживет в свое удовольствие с любящей его женой и в окруже­нии заботливых детей. Однако навестить семью ему удавалось нечасто, и со временем он заметил, что же­на не бросается, как бывало прежде, ему навстречу, не целует, не обнимает горячо, не радуется привезен­ным подаркам, а смотрит исподлобья, холодно. Из не­когда пригожей худенькой девушки, с которой его свели отец с матерью, она превратилась в толстую сварливую бабу.

Оказалось, что и дети выросли без него. Не ластят­ся к отцу, не просят рассказать о том, что он видел, где был, как когда‑то делал это старший сын, Андрей, ко­торый уже не первый год служил службу в княжеской дружине.

Дочки погодки думали теперь лишь о женихах, ис­кать которых, по мнению жены, следовало только сре­ди богатых и знатных, а их, как известно, на всех не хватает. А поскольку Егор Тимофеевич ничем здесь по­мочь не мог — да, к своему удивлению, почему‑то и не хотел, — то дочери также глядели на него холодно, а иногда и с плохо скрываемой злостью, которая дела­ла их миловидные лица уродливыми.

Младший сын, вместо того чтобы биться со сверст­никами на деревянных мечах да стрелять из лука, на­бираясь мастерства и силы, проводил дни в обществе каких‑то теток и старух, которыми был полон дом и которые, как утверждала жена, пытались исцелить не только ее, но и мальчика от каких‑то тяжелых неду­гов. Воевода же, несмотря на несколько ранений, все еще обладавший немалой силой и крепким, как у мо­лодого, телом, заметил у сына только один недуг — не­умеренность в еде.

Однажды, найдя среди какого‑то старья деревян­ный меч Андрея, он даже попытался обучить сына ис­кусству владения этим оружием. Однако из такой за­теи ничего не вышло. Дебелый отрок с красными пух­лыми щеками столбом стоял посреди заснеженного двора, неуклюже взмахивая мечом, когда растрепан­ная простоволосая жена с истошным криком выскочи­ла на двор и поспешно увела его. Неделю до отъезда Егора Тимофеевича она отпаивала сына какими‑то снадобьями, громко причитая, что муж хотел уморить ее кровиночку.

Эта поездка надолго запомнилась Егору Тимофее­вичу, и потому, даже если иногда возникала возмож­ность навестить семью, он без малейшего сожаления оставался с дружиной.

После гибели Андрея он был в этом доме всего раз. Тогда, сам чудом уцелев и зная о том, что Переяславль не миновала горькая участь нашествия, Егор Тимофее­вич, забыв обиды, спешил к семье, чтобы узнать, живы ли, помочь, если в том будет нужда.

Усадьба его хоть и была разграблена погаными, но большая ее часть уцелела после пожара, а сгоревшее можно было легко восстановить. Главное — все оста­лись целы и невредимы.

Ему казалось, что постигшее всех несчастье должно что‑то изменить в их отношениях, и воевода был горь­ко разочарован, увидев, что даже общая беда не смогла сплотить семью. Помянув старшего сына, он без сожа­ления покинул Переяславль и отправился во Влади­мир, где новый великий князь собирал под свое крыло всех, кто остался жив.

Добрые семейные отношения, о которых когда‑то мечтал воевода, он увидел в доме московского посадни­ка. Увиденное разбередило душу старого воина. Толь­ко сейчас, добравшись до крылечка своего нового жи­лища, он понял, насколько одинок. С нежностью он потрепал гриву немолодого коня, который, будто по­няв, как тяжело его хозяину, потянул свою морду к бо­родатому лицу. Воевода похлопал гнедого по загривку и отдал поводья холопу.