Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

Услышав эти слова, гости как по команде поверну­ли головы в ту сторону, где только что стояла девушка, но она, едва отец произнес похвалу в ее адрес, незамет­но выпорхнула за дверь. Исчезновения ее не заметил даже Василько, который то и дело посматривал испод­лобья на посадскую дочку.

— Убежала… — огорченно вздохнул посадник, — смущается. Как птичка малая, все от людей прячет­ся… Нуда что это я, — отогнал он от себя горькие мыс­ли, — гостей дорогих потчевать надобно, а я все хва­люсь. Угощайтесь, не побрезгуйте пищей скромной.

— Что‑то ты, Василий Алексич, лукавишь, али не видишь, какими кушаньями стол заставлен? — с ус­мешкой спросил воевода. — Глаз радуется и животу потеху сулит. Если так и дальше дело пойдет, доспехи новые заказывать надобно будет.

— Вот уже скажешь, Егор Тимофеевич, — сму­щенно произнес посадник, довольный похвалой, — по­сле трудов праведных можно немного и разговеться. Великий пост и душу очистит от скверны, и животы подтянет.

За обильными закусками слово за слово потекла не­торопливая беседа. Темка неслышно мелькал по горни­це, предугадывая желание пирующих: то подливал им в кубки питие, то подносил блюдо с каким‑то яством.

Поначалу разговор за столом вертелся вокруг ку­шаний. Хозяин предлагал отведать то грибочки особо­го засола, то ветчину в студне, то сваренную в маковом молоке икру. Гости, хотя и не испытывали голода, по­пировав накануне до поздней ночи, но все‑таки пови­новались просьбам посадника и, к своему удивлению, не без охоты пробовали все новые и новые яства. Разго­вор повернул в другую сторону, когда дело дошло до жаркого с клюквенным взваром.

Темка внес в горницу и поставил на стол глубокое блюдо с большими кусками разной дичи и вышел, при­хватив со стола освободившиеся от кушаний блюда. В приоткрывшемся на несколько мгновений дверном проеме князь заметил фигурку Федора.

— А не увлеклись ли мы с вами пиром и за медами-квасами запамятовали, почему решили наведаться к посаднику? — спросил князь громко, прервав рас­суждения воеводы о том, с каким взваром, с клюквен­ным или брусничным, мясо тетерева вкуснее, а затем добавил строго: — И ты, Василий Алексич, хорош! Ладно хоть успели с хозяйкой твоей за столом посидеть да за ее здоровье кубок поднять, а детей твоих толком и не разглядели, как ты их прогнал куда‑то.

Посадник с удивлением поглядел на князя, будто забывшего, что за столом мужским не место женам и детям малым, но возражать не стал, уловив в сказан­ном какой‑то подвох.

— Дочь‑то в церковь ушла, она ни одной службы не пропускает… — начал оправдываться он.

— Эх, вижу, что забыл, о чем в моих палатах речь вели, — прервал его князь и громко приказал: — Зови-ка, Василий Алексич, немедля сюда сына своего стар­шего!

Не успел посадник и слова произнести, как тихонь­ко приоткрылась дверь, и в образовавшейся щели по­казалась темная детская голова.

— Не только глаз острый у твоего сына, но и слух отменный, не захотел отца подводить, сразу явился, — отметил довольный собой Михаил Ярославич и, глядя на ребенка, сказал мягко: — Ну, что за дверью скрыва­ешься? Проходи, Федор, не робей.

Мальчик взглянул на отца, подошел к столу, встал на указанное князем место, оказавшись как раз напро­тив Михаила Ярославича. Тот внимательно наблюдал за Федором и сразу же заметил во взгляде ребенка сме­шанное чувство страха перед неизвестностью и интере­са к происходящему.

— Мне рассказал твой отец, — начал князь, обра­щаясь к мальчику, — будто ты первым увидел мою дружину и предупредил его. Верно ли это?

— Верно, — кивнул Федор, — так оно и было.

— Что ж, если это правда, то сослужил ты хоро­шую службу не только отцу своему, но и мне, князю московскому. Ежели бы все, как ты, на вежах [22] бдили, то, глядишь, не случилось бы с Русью такой беды, не нагрянули бы нежданно–негаданно на землю нашу вороги поганые. Запомни это.

Федор снова кивнул. Лицо его было серьезно, щеки пылали, а широко раскрытые карие глаза смотрели на князя с восхищением и преданностью.

— За службу твою хочу подарить тебе на память перстень с моей руки, — торжественно сказал Михаил Ярославич, вставая с лавки.

Выйдя из‑за стола, он подошел к вытянувшемуся перед ним сыну посадника, снял с мизинца серебря­ный перстень с сердоликом и вложил его в детскую ла­донь. Затем, обернувшись к столу, князь взял кубок и обратился сначала к Федору, а затем ко всем присут­ствующим:

— Верю, когда вырастешь, хорошим воином ста­нешь, за Русь отважно биться будешь. Выпьем други-соратники за Федора.

Посадник был безмерно рад и за сына, и за себя. В душе он не уставал благодарить Бога за то, что все так удачно получилось, что князь к нему благосклонен и теперь можно не волноваться о своем будущем… хо­тя бы в ближайшее время.

Князь же так расчувствовался, что, поднимая ку­бок, едва не проронил слезу. Он вспомнил, как в дале­ком детстве, когда был года на два помоложе Федора, провожал отцовскую дружину, а затем ждал ее возвра­щения. Тогда он, слабый и часто хворающий, втайне лелеял надежду, что когда‑нибудь вот так же, как сильные и смелые дружинники, отправится в дальний поход и вернется домой с победой и богатой добычей. Однако шло время, а он все сидел в княжеских пала­тах, с завистью слушая рассказы о старших братьях. Михаил Ярославич отогнал воспоминания и, похлопав Федора по плечу, сказал мальчику:

— А теперь ступай и помни, о чем я тебе говорил.

Сжимая в ладони бесценный подарок, Федор по­клонился сначала князю, а затем по очереди отцу, вое­воде и сотнику.

— Спаси тебя Бог, князь наш, Михаил Ярославич! Я на всю жизнь слова твои запомню! — промолвил он срывающимся голосом, запинаясь от волнения, и, сно­ва отвесив низкий поклон, вышел из горницы.

— Хорошего ты сына вырастил, Василий Алек­сич, — похвалил воевода, отставляя в сторону опустев­ший кубок.

— Да и дочь у тебя умница и красавица, — подхва­тил князь и, отступая от своих же правил, спросил посадника о том, что его давно заинтересовало: — А жена твоя пригожа и молода, сдается, что немногим старше она твоей Веры. Может, молодильные яблоки в твоем саду растут или какой секрет твоей Настасье ведом? А? Есть ли тому объяснение?

После этих слов в горнице неожиданно воцарилось тягостное молчание. Воевода и сотник напряженно ждали, что скажет Посадник, а князь уже стал жалеть, что задал свой вопрос, ответ на который оказался столь нелегким для хозяина.

Посадник еще некоторое время сидел, уставившись пустым взглядом в пространство перед собой, затем, словно скинув оцепенение, протянул руку к кубку, ку­да услужливый Темка моментально налил ставленого меда [23], и, выпив хмельной напиток до самого дна, заго­ворил каким‑то не своим, хриплым голосом:

— Нет, не растут в саду моем молодильные ябло­ки, да и живая вода в колодце не плещется. А потому не могу я воскресить из мертвых ни жену мою, в рас­цвете лет этот мир покинувшую, ни младших сыновей, которые вместе с ней ушли, ни старшего, первенца мо­его, Данилу, что сложил голову на реке Сити… — вздохнул Василий Алексич.

Гости с напряженным вниманием слушали посад­ника, и, когда тот упомянул о Сити, князь и воевода молча переглянулись, а затем снова устремили свои взгляды на говорившего, а сотник громко вздохнул.

Василько по молодости лет не участвовал в битве, но был хорошо осведомлен об этом побоище от тех не­многих воинов, кому тогда удалось избежать смерти. Обычно разговорчивый, любивший за трапезой поба­лагурить, на этот раз он говорил мало, думал о посад­ской дочке, иногда невпопад отвечал на вопросы, вы­зывая улыбки окружающих, и вынужден был оправ­дываться тем, что увлекся едой. Однако когда заговорил посадник, сотник весь обратился в слух.

— Я в ту пору с Ярославом Всеволодовичем был, в дружине его… — после паузы добавил с горечью по­садник и опять замолчал.

— Сить–река многих унесла, — тяжело вздохнув, тихо сказал воевода, — мой сын там тоже голову сло­жил, а я хоть и был недалече, да ничем помочь не смог… Даже не знаю, где его косточки белые лежат… Да и Михаил Ярославич, почитай, чудом спасся…