Царские врата

Тут снова зааплодировали, раздалось: «Браво!».. Парень поклонился и продолжил:

— У человека должна быть самая высокая цель в жизни. К ней и идти. Ты строй свою церковь, а я свою, и не будем мешать друг другу. Не перебегать дорогу. Ты обвинил наше поколение во всех смертных грехах, но еще сам ни в чем не разобрался. А уже учишь. Не все одинаковы, как думаешь. И кто вообще знает, ради чего мы живем? А может быть, ты всю жизнь будешь серой мышью, а в старости всего лишь один раз совершишь тот самый единственный поступок, который и станет тебе ответом: «ради чего?»

— Да хватит вам! — сказал Света. — Уже надоело. Ну что вы всё о глупостях? Лучше включите музыку.

— Светлана у нас умница, — похвалил парень в очках. — У нее проблем нет, всё ясно. И в этом тоже своя правда есть, не придерешься. Но ты не уходи, еще поболтаем.

Кто-то уже включил музыкальную установку, я с досадой махнул рукой. Повернулся к Даше, но она — исчезла. Не нашел я ее и в других комнатах. На кухне ее тоже не было. Очевидно, она тихо и незаметно ушла. Я вызвал Свету в коридор.

— Куда она могла поехать? — спросил я встревожено.

— Вернется! — беспечно ответила она. — Ты оставайся. Ты, Коля, забавный, но глупый еще. Тебе хочется Дашу переделать на свой лад, но у тебя ничего не получится. Потому что ты еще сам слабый, а ей нужен человек сильный.

— Как Рамзан? — вдруг спросил я.

— Почему нет? Я была бы только рада. У них, кажется, что-то налаживается.

Я тупо глядел на Свету и туго соображал. Она улыбнулась и погладила меня по голове, как ребенка. Того и гляди, рассмеется. Я оттолкнул ее руку и выбежал вон.

Глава четвертая

Заболотный и другие

О том, что происходило в этот день с Павлом и остальными, я узнал на следующее утро от Заболотного. Он позвонил мне и просил приехать, я и отправился на княгинину квартиру со смутной досадой в душе на самого себя. Сам-то я вчера вечером еще раз побывал у Татьяны Павловны (куда меня не впустили, но Даши там и не было) и опять у Светланы (где меня приняли, но откуда я вскоре ушел). Я до поздней ночи ждал каких-то известий, потому что чувствовал: в моей жизни происходит поворот, но телефон молчал. И лишь утром прозвонился Заболотный.

Теперь трамвайчик вез меня на Преображенскую площадь. Слишком медленно. Я чувствовал, что Мишаня может многое рассказать. Но чему я особенно удивился, так это тому, что дверь открыл Сеня. Несколько кошек сразу же выскочили на лестничную площадку, пришлось их ловить и водворять обратно.

— А ты здесь откуда? — спросил я.

— Я здесь и ночевал, на раскладушке, — ответил он.

— А княгиня где?

— Барыня еще дрыхнет.

Мы прошли в комнату к Заболотному. Тот сидел в пестром халате на диване и чистил пилочкой ногти. Уже опрокинул на себя флакон духов, не иначе. Милостиво и небрежно кивнул мне, протянув руку. Кошачья улыбка блуждала по его лицу.

— Ты князя-то из себя не изображай, — сердито сказал я. — Давай, рассказывай, что вчера было? Где Павел?

— Павел Андреевич сейчас прибудут — с, — насмешливо отозвался он и оборотился к Сене: — Друг любезный, поставьте-ка нам самовар. Нет самовара, так хоть чайник. Там, на кухне. И в холодильнике пошебуршите насчет съестного.

Сеня послушно пошел выполнять указание, не сказав ни слова.

— Славный малый, — бросил мне Мишаня. — Недалекий, но исполнительный. Лепи из него что хочешь. Знаешь, даже княгине пришелся.

— Ты его к себе в лакеи наметил?

— Ну зачем же так? Он человек Павла. Тот ведь притащил его в Москву, не я. Только обронил по дороге.

— А ты подобрал. Как он у тебя очутился?

— Слушай. После того, как ты столь позорно бежал на «мерседесе» Бориса Львовича, мы отправились к швейному корабельщику Игнатову, пешком, заметь, не на колесах. Павлу хотелось показать Сене Москву. Хотя, что смотреть на блудницу вавилонскую? Глаз только харчить. Дошли до швейного цеха на Старомонетном, но Игнатова в конторе не оказалось. Секретарша говорит: на корабль свой отправился. Поехали на Речной вокзал. Там на пристани стоит этот однопалубный красавец. Поднялись по трапу на борт. Сене всё в диковинку, он, наверное, до сего дня и паровозов не видел. Нашли капитана, тот отвечает, что Игнатов был, скоро вернется. Решили ждать. Час проходит, второй, судовладельца нашего всё нет. Едем обратно в цех. Был, говорят, да весь вышел. Приезжайте завтра, к десяти. Словом, впустую время потратили. Тогда отправились в газету «Святая Русь», у меня там редактор знакомый, уговорили его поставить на полосе маленькое объявление, что, дескать, требуется поддержка благородному начинанию — строительству часовни в деревне Лысые Горы Псковской области. Деньги переводить на абонентный ящик княгини. Сюда, то есть.

— Говори уж, прямо тебе, — сказал я. В это время вернулся Сеня с подносом, на котором стоял заварной чайник, чашки и тарелка с бутербродами. Сам он сел в уголку, поджав ноги.

— Ну а куда еще-то? — озлился Заболотный. — Не на деревню же к дедушке в Лысые Горы? Там, может быть, и почтового отделения-то нет? Есть у вас почта, Сеня?

— Есть, — кивнул рябой.

— Тоже Павел построил? — Заболотный явил в усмешке белые зубы. — Уж не каменщик ли он вольный? Ну, ладно, объявление дали — уже хорошо. Может, что-то и накапает. Но тут нужен сразу большой взнос, основа, так сказать. Ядро. И я предложил сунуться в банки. Наугад, с зажмуренными глазами. Идея, как оказалось, была пуста. Ты ведь знаешь, кто у нас там сидит, в банках-то? Им на православные затеи чихать с большой синагоги. В трех побывали, белые воротнички выслушали и вежливо до дверей проводили. Хорошо хоть на тротуар не выкинули. Ясно, что там ничего не обломится. Злость охватила, я Павла понимаю. И вот какую он штуку выкинул. С перегрева, должно быть. У церкви Всех скорбящих радости, куда мы хотели зайти помолиться, вдруг увидели двух аккуратных юношей в очечках, те бесплатно раздавали иеговистскую литературу, книжечки всякие, журнальчик «Сторожевая башня», памятки. Вот уж у кого нет проблем с финансированием, так это у них! За ними — миллионы долларов, я тебе говорю. Всю Москву паутиной опутали. А русские дураки как мухи липнут.

— И что же дальше? — спросил я нетерпеливо, пока Заболотный кусал бутерброд и запивал чаем.

— Дальше? Сунули они свой журнальчик Павлу, тот вначале не разобрался, взял, поглядел, потом как взовьется соколом! Нет, коршуном, так вернее будет. Что-то в нем замкнулось, проводки какие-то перегорели. Лицо переменилось, смотреть страшно. Журнальчик разорвал на глазах у иеговистов да как пойдет их шустрить! И словом, и делом! Чемоданчики отобрал, вытряхнул всю их продукцию на землю — и ну топтать ногами. И рвать, и рвать! Пошли клочки по закоулочкам, только перья летят. И Сеня тоже не отстает, дорывает. Словом, картина Репина: православные монахи в схватке с сектой Иеговы.

Я взглянул на Сеню, тот тихо улыбался, слушая рассказ Заболотного.

— Те перепугались, бежать, а Павел все воюет, — продолжал Мишаня, наслаждаясь эффектом. — Аки Христос, опрокидывающий лавки менял в храме. Народ вокруг собрался, мало что понимает, а Павел им вещать начал про грядущих антихристов, руками размахивать. И что, дескать, вы все очнуться должны, одуматься, спастись в вере, иначе — всем погибель. Просто Илиодор Труфанов. Насилу увел я его за рукав в метро, а то бы нас непременно милиция слопала.

— Мне понравилось, — сказал вдруг Сеня. — Я люблю, когда так.

— Еще бы! — усмехнулся Заболотный, внимательно поглядев на него, словно прицениваясь. — Зрелищно. Радикально. Только опасно. Смотря на кого нарвешься. Можно и без головы остаться. Откусят. Ну-с, ладно… Потащил я их вновь к атаману Колдобину, думал, старик, после «Боингов»-то, расчувствуется, отвалит теперь хоть сколько-нибудь на православную часовенку. Да и у меня к нему одно дельце было, давнее. Я у него при казачьем войске хотел некое структурное подразделение создать, миссию. Пусть чисто номинальную, но чтоб не регистрироваться самостоятельно. За спиной атамана удобнее. Обхаживал три месяца и вчера, наконец-то, уломал.