Разомкнутый круг

Максиму было абсолютно безразлично, с кем танцевать, но барышни придерживались другого мнения.

Не посмев отказать, понурившись, одна из них пошла с «ученым», зато другая, раскрасневшись лицом и счастливо улыбаясь, доверила свою руку гвардейскому ротмистру.

Музыканты изо всех сил пиликали на скрипках.

Танцевал Максим, как всегда, превосходно. А с умелым партнером даже дилетант выглядит мастером.

Словом, девица упоенно кружилась в танце, закрыв глаза и забыв обо всем на свете.

«Несомненно, эту минуту она станет помнить всю жизнь! – со скукой подумал Рубанов. – Черт-дьявол! Я становлюсь либо снобом, либо циником», – скептически подумал о себе, провожая улыбающуюся партнершу к ее месту.

«Профессор», победно поблескивая стеклами очков, вел грустную подругу.

Немного растрясшись, гости с новыми силами принялись за питье и еду.

Вечерело! Появились первые жертвы.

Двое лакеев унесли отдыхать капитан-исправника, а толсторожий в пушистых бакенбардах стоял за спиной предводителя дворянства, с минуты на минуту намереваясь подхватить и его.

«Ему бы вилы в руки – и словно дьявол грешника подстерегает», – улыбнулся Максим, поднимаясь, чтоб пригласить на танец подругу своей первой партнерши.

Он немного опьянел, и ему становилось весело.

Подошедший в эту минуту лакей с таинственным видом налил в фужер шампанское и протянул вместе с какой-то бумажкой.

У Максима хватило ума не прочесть ее тут же. Записка оказалась от Мари.

Выйдя в сад, якобы освежиться, он три раза внимательно прочел ее и уразумел, что его ждут в знакомой ему бывшей детской комнате и просят явиться тайно, по возможности без свидетелей, дабы не скомпрометировать даму.

«Черт-дьявол, как шпоры гремят», – осторожно ступал он по паркету, стараясь мягче ставить ногу.

Миновав зал, где на диване храпел капитан-исправник, Рубанов толкнул дверь и шагнул в комнату Мари. Окна здесь были плотно занавешены портьерами, и Максим даже несколько растерялся в полумраке помещения с тусклой свечой в дальнем углу, не зная куда идти и по привычке ожидая нападения собачонки.

Однако лая он не услышал, а почувствовал, как горячие пальцы взяли его за руку и подвели к небольшму дивану с деревянными подлокотниками.

Глаза его постепенно привыкли к темноте, и он ясно уже различал предметы и тонкую фигурку Мари.

«Больше дверь камнями не закладывает», – с грустью подумала она, усаживая Рубанова на диван. Взяв канделябр, подошла к тусклой свечке и зажгла от нее четыре новые свечи.

Не спеша села в кресло напротив Максима и замолчала, разглядывая его лицо.

– Гм-м! – откашлялся тот, не зная с чего начать разговор.

«А с какой стати я должен начинать? – подумал он. – Она меня пригласила, так пусть первая и говорит», – расслабился ротмистр, забрасывая ногу на ногу.

«Господи! Ну почему он так строг и серьезен? Ну почему не шутит, как прежде, – закусила губы Мари. – И к чему я его позвала?.. Ведь он стал совсем чужой!» – Глаза ее набухли слезами.

В этот момент Максим отвел взгляд от ромашек в высокой вазе, стоявшей на столе, и увидел подаренный медальон, висевший у нее на груди, а затем случайно встретился с ее полными слез и такими прекрасными глазами.

«Господи! Эта роса на зеленой траве…» – не понимая, как получилось, он уже стоял на коленях, прижимаясь лбом к ее ногам.

– Простите, Мари… Простите меня!..

А она гладила его волосы и, задыхаясь от слез, шептала:

– Отчего вы меня так мучаете?..

Это после он прочел: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».

– А сейчас я покажу вам мою любимую беседку в саду. – Немного успокоившись, только ей известными переходами вывела Максима из дома в сад и, все еще шмыгая носом и вытирая согнутым указательным пальцем глаза, повела его, держа за руку, по узкой дорожке, обсаженной деревьями. Через некоторое время дорожка перешла в тропинку, а сад постепенно превратился в дикий лес.

Справа от себя Рубанов увидел затянутый тиной пруд, а неподалеку от него деревянную, давно не крашенную беседку.

– Вот! – гордо произнесла она, будто перед ними виднелся королевский замок. – Правда же, прелестно? – По-прежнему не выпуская руку, потянула его в беседку.

То ли от буйного цветения сада, то ли от выпитого вина, то ли от близости Мари у Рубанова закружилась голова, и он тяжело опустился на деревянную скамью. Мари присела рядом и, повернувшись к нему, легонько стукнула ладонью по щеке.

– Снова кровь! – с дрожью в голосе произнесла она, и Максим увидел раздавленного комара и капельку крови на ее ладони. – Когда в тот раз я увидела красную розу у его сердца, мне стало плохо, и я отчетливо поняла, что он погибнет… И это случилось… Коли не на дуэли, так в бою! – стерла кровь платком. – Полагаю, между нами не должно быть недоговоренности, ведь так?

«Что ж, она права!»

– Не знаю, прав ли я сейчас. – Расстегнув пуговицы колета, достал письма в бурых пятнах, причем одно из них было располосовано почти напополам… – поверьте, Мари, я не хочу сделать вам больно… Сейчас не хочу… – уточнил он. – Волынский умер на моих руках и перед смертью наказал попросить у вас прощения и передать эти письма.

Может, и не надо было?..

Кровь на них не только его, но и моя!..

«Мальчишка! Не могу без бахвальства», – обругал себя.

– Простите нас обоих! – Взял ее руку и, склонившись, коснулся губами.

Слезы побежали из ее глаз, и, обхватив шею Максима, она зарыдала, прижимаясь мокрой щекой к его груди.

«Волынского оплакивает?.. Или нашу любовь?»

– И вы простите меня… – заикаясь, сквозь слезы произнесла она. – Я молилась за вас… Обоих… – Еще сильнее зарыдала она.

– Ну все? Все! – разомкнул ее руки и поцеловал мокрые глаза. – Полно плакать. Его не воротишь…

– Глупый! Я молилась и за вас! – снова спрятала лицо на его груди. – На именинницу-то не похожа стала… Страшная, как ведьма, да? – подняла она лицо и глянула на Рубанова.

– Ты сама не знаешь, как прекрасна! – Коснулся губами ее щеки. – Как тебя увидел, с той минуты и люблю!..

Глядя в ее глаза, простил ей и Волынского, и ту зимнюю ночь, и шепот пистолета.

– Да! С той поры и люблю! – то ли для нее, то ли для себя повторил он, и на этот раз губы его прижались к чуть распухшим от слез губам, и она с трепетом ответила на поцелуй.

– А отчего же тогда столь вызывающе вели себя и даже не пригласили на танец? – не успев набрать после поцелуя воздух, приступила она к допросу.

– Ну-у! Дык! – развел он руками, напомнив папенькиного лакея в пушистых бакенбардах, и ее неудержимо разобрал смех.

«Ну вот! То плачет, то смеется! Не в моих силах понять женщин, по крайней мере, ближайшие пятьдесят лет…»

– Когда еще вас увижу и где? – подошел к практической стороне вопроса, подумав, что теперь ему не по годам и не по чину, коли перед носом станут захлопывать дверь.

– Здесь же! Каждый третий вечер, – ответила она, подхватив его за руку, и быстро повела в противоположную от дома сторону по извилистой тропинке с кустами смородины и сирени по сторонам.

«Будто ожидала!» – поразился он, сминая ботфортами подорожник и лопухи, обильно произраставшие в неглубоком овраге за прудом, куда привела их тропинка.

Через некоторое время они оказались на поляне, и Максим увидел Волгу.

– Это в стороне от деревни, – стала объяснять Мари. – Вас здесь никто не увидит. Вечером приплывете сюда, и тропинка приведет вас к беседке. Только на этой полянке не останавливайтесь – тут же муравьи нападут, – рассмеялась она. – Да-а! Вот еще что! Не одевайте эту ужасную форму с орденами… Вас в ней за две версты заметно.

«Хм-м! Ну что ж. Оденусь, как очкастый "гений". Целую диспозицию передо мной развернула: откуда зайти, куда прийти, словно не с дамой, а с начальником штаба разговариваю», – улыбнулся он.

– Что?!.

– Да так! Штаб армии вспомнил…

– Вы, мужчины, непонятные существа! – сделала она глубокомысленный вывод и потащила его обратно.