На пороге трона

Повторив ещё раз своё распоряжение, майор быстро помчался по направлению к Поневежу. У самого первого дома местечка часовой остановил приезжего. Пассек отбросил в сторону полы плаща и открыл свой военный мундир.

   — Я ищу главную квартиру фельдмаршала, — проговорил он.

Солдат отдал честь и заявил, что ему строго приказано никого не пропускать, и добавил:

   — Я обязан позвать конвойных и препроводить ваше высокоблагородие к его высокопревосходительству фельдмаршалу!

   — Прекрасно, исполняй свою обязанность; мне больше ничего и не нужно! — ответил Пассек.

Солдат взял под уздцы лошадь майора и отвёл её во двор, где был расположен пикет казаков. Отдав честь офицеру, казаки окружили его и, отрядив двух человек, поручили им проводить майора в главную квартиру. Когда Пассек прибыл туда, лакей Апраксина немедленно ввёл его в столовую, где разговоры становились всё веселее, всё непринуждённее.

Фельдмаршал вздрогнул, увидев входящего офицера. Луч радости промелькнул в его глазах. Наконец-то он получит ожидаемые сведения из Петербурга!.. Тучи сомнения, затемнявшие до сих пор его путь, рассеются, и он выйдет на верную дорогу. Скрывая нетерпение, Апраксин приветливо встретил молодого офицера, поздравил его с новым чином и усадил за стол рядом с собой.

Всё общество засыпало Пассека вопросами о Петербурге; он сдержанно отвечал и лишь слегка прикоснулся губами к стакану, когда фельдмаршал предложил ему чокнуться с ним в честь благополучного приезда.

   — А как чувствует себя её императорское величество? — спросил Апраксин слегка дрожащим голосом и стараясь скрыть волнение. — К нашему величайшему огорчению, мы слышали, что государыня заболела.

   — Состояние здоровья её императорского величества улучшилось на радость всем её верноподданным, — бесстрастно ответил майор, — дай Бог, чтобы оно осталось в таком же положении и чтобы новый припадок не грозил жизни её императорского величества! — прибавил он, подавляя вздох.

Никто не проронил ни слова. Ответ звучал так неопределённо, в нём было так мало успокоительного относительно выздоровления императрицы, что даже самые легкомысленные офицеры задумались и позабыли о присутствовавших дамах.

У Апраксина сильно забилось сердце. Слова майора ясно указывали, что об императрице что-то скрывают; фельдмаршал больше не сомневался, что Пассек был послан специально с целью подробно ознакомить его с положением дел в Петербурге.

С большим трудом Апраксин наконец овладел собой и принял участие в общем разговоре. Через несколько времени он поднялся с места и спросил майора, не привёз ли тот каких-нибудь приказаний.

Пассек ответил на это:

   — Я приехал с разрешения её императорского величества, чтобы снова вступить в достославную армию вашего высокопревосходительства, из которой я уехал, будучи послан вашим высокопревосходительством для уведомления о победе при Гросс-Егерсдорфе. Я уже давно вернулся бы сюда, но должен был ждать улучшения здоровья её императорского величества.

   — Пройдёмте, пожалуйста, в мой кабинет! — предложил Апраксин. — Там я вам расскажу, что произошло во время вашего отсутствия, и подумаю, какое вам дать место в моём штабе.

Пассек молча поклонился и последовал за фельдмаршалом, простившимся со своими гостями лёгким поклоном, после чего последние удалились, сожалея, что весёлый ужин скоро окончился.

   — Что нового в Петербурге? Что с императрицей? — поспешно спросил Апраксин, еле переступив порог своего комфортабельно обставленного кабинета.

   — Её императорское величество со дня переезда в Петербург почти никому не показывается. Теперь всякая минута дорога, всякий пустяк может иметь серьёзные последствия! — полушёпотом проговорил Пассек, близко подойдя к фельдмаршалу.

   — Я не сомневаюсь, что вы приехали сюда для некоторых сообщений. Вам поручено кое-что передать мне? Говорите скорее, не колеблясь, так ли это?

   — Вы правы, ваше высокопревосходительство, — ответил Пассек, глядя на Апраксина грустными глазами, — я приехал к вам с поручением...

   — Итак, я не ошибся, — прервал майора фельдмаршал, облегчённо вздохнув, — всё-таки вспомнили обо мне. Говорите же, говорите! Вы видели великого князя и великую княгиню и графа Бестужева? Неизвестность истомила меня. Говорите же!

   — Мы переживаем очень серьёзное время, ваше высокопревосходительство, — произнёс Пассек. — Над каждой головой, кому бы она ни принадлежала, висит дамоклов меч. Одно неосторожное слово, сказанное не вовремя и не в надлежащем месте, может погубить человека.

   — Не вовремя и не в надлежащем месте! — повторил Апраксин, весь дрожа от нетерпения. — Надеюсь, что это к нам с вами не относится? Где же вам и говорить откровенно, как не в моём кабинете, в особенности теперь, когда мы одни...

   — Одни? — прервал фельдмаршала Пассек. — Но кто же мне поручится, что под ковром, висящим на стене, никто не подсматривает за нами, что под полом нет подслушивающего уха? В такое смутное время, как переживаемое сейчас, любопытство особенно развивается; измена царит вокруг, и руки, дрожащие от нетерпения, стремятся приподнять завесу будущего.

   — Зачем же вы прибыли сюда, если не хотите говорить? — воскликнул Апраксин. — Вы говорите, что у вас есть поручения ко мне, и вместе с тем колеблетесь сообщить их мне! Известно ли вам, что я могу заставить вас говорить?

   — Ваше высокопревосходительство! Вы можете арестовать меня, — спокойно сказал Пассек, — и, быть может, — прибавил он с каким-то особенно проницательным и участливым взглядом, — вы были бы вправе поступить так; но заставить меня говорить вы не в силах, и сообщения, ожидаемые вами от меня, окажутся под арестом одновременно со мною самим.

Апраксина, казалось, убедили эти слова офицера, мужественную решимость и непреклонную твёрдость которого он знал отлично; он беспокойно прошёлся по комнате и затем, остановившись перед майором, произнёс:

   — Следовательно, вы намерены скрыть от меня сообщения, которые вы, по вашим словам, имеете для меня?

   — Вовсе нет, ваше высокопревосходительство! — возразил Пассек. — Напротив, я сгораю от нетерпения выполнить порученное мне и позволил себе лишь обратить ваше внимание на то, как опасно в такое время, как теперь, говорить о чём-либо, не приняв должных мер предосторожности. Моё поручение касается только вас одних, и для меня было бы очень неприятно, если бы мои слова услыхал кто-нибудь другой.

   — В таком случае, — воскликнул Апраксин, к которому вновь вернулось всё его нетерпение, — весьма возможно, что обстоятельства требуют таких предосторожностей. Вы, вне сомнения, обдумывали по дороге сюда средство, при помощи которого вы могли бы сделать сообщения мне, не будучи подслушанным.

   — Конечно, я сделал это, — подтвердил Пассек. — Так как, по старинной справедливой поговорке, все стены имеют уши или могут иметь таковые, то я считаю возможным сохранить в тайне разговор между двумя лицами лишь в том случае, если над их головами будет простираться небо и окружать их со всех сторон беспредельный горизонт. Мне очень жаль причинить вам неудобство, но я должен просить вас выехать со мной вместе за границу лагеря в поле настолько, чтобы ни одна живая душа не могла приблизиться к нам незамеченной, на достаточное для слуха расстояние. Только при таких условиях я буду говорить, и вы, ваше высокопревосходительство, легко убедитесь в том, что важность моего поручения вполне оправдывает принятие таких предосторожностей. Если — что кажется мне вполне естественным — вы найдёте эту поездку слишком тяжёлой для себя в такую бурную ночь, в таком случае прошу отложить нашу беседу на завтра; здесь для меня, конечно, найдётся какое-нибудь помещение, в котором я мог бы отдохнуть ночью.

   — Нет, — воскликнул Апраксин, — нет, я не хочу ждать ни минуты!.. Уж слишком долго угнетает меня эта неизвестность. Из ваших мер предосторожности я вижу, что мы находимся в самом центре важного события, и в силу этого полагаю, что тут каждая минута замедления может оказаться роковой; было бы преступлением думать теперь о неудобствах ночной поездки, как бы она ни была неприятна, — прибавил он с тихим, полуподавленным вздохом, оглядывая свою массивную фигуру, размеры которой, казалось, ещё возросли со времени отъезда Пассека из армии.