Атосса. Император

В ее душе зародилась безмолвная антипатия к этой строгой женщине, которую она не могла понять и учение и наставления которой она постигала едва ли даже наполовину. Некоторые слова вдовы, которые легко могли бы найти доступ к ее сердцу, она отстраняла от себя только потому, что они исходили из уст холодной женщины, ежечасно пытавшейся наложить на нее какое-нибудь новое обязательство.

Павлина еще ни разу не водила ее на собрания христиан, проходившие на вилле. Она хотела сперва подготовить Арсиною и открыть ее душу для благодати. Ни один из учителей христианской общины не должен был помогать ей в выполнении этой задачи. Она, одна она, должна была приобрести для Спасителя душу этого прекрасного, но упорно блуждавшего по путям язычников создания. Этого требовал договор, который она заключила с Христом. Этим многотрудным деянием она надеялась купить вечное блаженство для своей дочери.

Каждый день она призывала Арсиною в свою комнату, украшенную только цветами и христианскими символами, и посвящала несколько часов обучению девушки. Но ее ученица с каждым днем казалась все более невосприимчивой и рассеянной. Во время бесед с Павлиной Арсиноя думала о своем Поллуксе, о сестрах, о слепом Гелиосе, об устраиваемых в честь императора празднествах и о прекрасном уборе, который она носила бы в роли Роксаны. Она спрашивала себя, какая девушка заступит теперь ее место и каким образом ей повидаться со своим возлюбленным.

То же происходило и во время молитв Павлины, которые часто длились более часа и в которых Арсиноя должна была участвовать по средам и пятницам стоя на коленях, а другие дни недели — с воздетыми к небу руками.

Заметив, что Арсиноя часто посматривает на улицу, ее покровительница подумала, что она угадала причину рассеянности своей ученицы, и дожидалась только возвращения брата, архитектора Понтия, чтобы попросить его уничтожить окно.

Когда архитектор вошел в высокую переднюю своей сестры, его встретила Арсиноя. Щеки ее раскраснелись, потому что она поспешила как можно скорее удалиться от окна и спуститься в нижний этаж, чтобы поговорить с архитектором, прежде чем он войдет во внутренние комнаты и начнет беседовать с Павлиной.

Она казалась прекраснее, чем когда-либо.

Понтий посмотрел на нее с удовольствием.

Он знал, что уже видел это милое личико, только не мог сразу вспомнить, где именно. Тех, с которыми мы встречаемся только мимоходом, мы нелегко узнаем, если находим их там, где не можем предположить их присутствие.

Арсиноя не дала Понтию заговорить первому. Она загородила ему дорогу, поклонилась и робко спросила:

— Ты уже не узнаешь меня?

— Как же, как же, узнаю, — отвечал архитектор, — впрочем…

— Я дочь дворцового смотрителя Керавна на Лохиаде… ты же знаешь…

— Да, да, и тебя зовут Арсиноей. Еще сегодня я спрашивал о твоем отце и услыхал, к моему огорчению…

— Он умер…

— Бедное дитя! Как все переменилось в старом дворце со времени моего отъезда! Домик привратника исчез, там появился новый управляющий и затем… Скажи мне прежде всего: как ты попала в этот дом?

— Мой отец ничего не оставил после себя, и христиане взяли нас к себе.

— И моя сестра приютила всех вас?

— Нет. Кого взяли в один дом, кого в другой. Мы никогда больше не будем вместе.

При этих словах слезы потекли по щекам Арсинои, но она быстро овладела собой и сказала, прежде чем Понтий успел выразить свое соболезнование:

— Я желала бы попросить тебя об одной вещи. Позволь мне поговорить с тобой, пока нам не мешают.

— Говори, дитя мое.

— Ты, разумеется, знаешь Поллукса, ваятеля Поллукса?

— Конечно.

— И ты был расположен к нему?

— Он славный человек и талантливый художник.

— Да, это правда. И кроме того… могу я сказать тебе все и желаешь ли ты помочь мне?

— Охотно, если это будет в моей власти.

Арсиноя, краснея, с очаровательным смущением и тихо проговорила, опустив глаза:

— Мы любим друг друга; я его невеста.

— Прими мое поздравление.

— Ах, если бы уже можно было его принять. Но со смерти отца мы не виделись друг с другом. Я не знаю, где он и его родители и каким образом ему найти меня здесь.

— Так напиши ему.

— Я не умею хорошо писать, а если бы и умела, то мой посланец…

— Так попроси мою сестру разыскать его.

— Нет, нет! Я не смею даже произнести при ней его имя. Она хочет отдать меня другому; она говорит, что искусство ваяния ненавистно богу христиан.

— Она говорит это? Так ты желаешь, чтобы я поискал твоего жениха?

— Да, да, добрый господин. И если ты найдешь его, то скажи ему, что рано утром и около вечера я бываю одна каждый день, потому что в это время твоя сестра всегда уезжает в свой загородный дом для богослужения.

— Значит, ты хочешь сделать меня вестником любви? Более неопытного человека ты не могла бы выбрать.

— Ах, благородный Понтий, если у тебя есть сердце…

— Дай мне высказаться, девушка. Я поищу твоего жениха, и если найду его, то он узнает, где ты теперь находишься; но я не могу пригласить его на свидание с тобой за спиной моей сестры. Он должен открыто явиться к Павлине и посвататься за тебя. Если она откажет вам в своем согласии, я постараюсь походатайствовать за вас перед сестрой. Довольна ты этим?

— Я должна быть довольна. Ты сообщишь мне, не правда ли, куда девались он и его родители?

— Обещаю уведомить тебя об этом. А теперь еще один вопрос: ты чувствуешь себя хорошо в этом доме?

Арсиноя опять в замешательстве опустила глаза, затем покачала головой с выражением энергичного отрицания и быстро вышла из комнаты.

Понтий с участием и состраданием посмотрел ей вслед.

— Бедное прекрасное создание! — пробормотал он про себя и пошел в комнату сестры.

Домоправитель доложил о его прибытии, и Павлина встретила брата у порога комнаты.

Там архитектор нашел епископа Евмена, почтенного старца с ясными кроткими глазами.

— Твое имя сегодня у всех на устах, — сказала Павлина после обычного приветствия. — Говорят, ты в эту ночь совершил чудеса.

— Я вернулся домой совсем измученный, — отвечал Понтий, — но так как ты желала поговорить со мной безотлагательно, то я сократил время своего отдыха.

— Как для меня это прискорбно! — вскричала вдова.

Епископ увидал, что брату и сестре нужно поговорить о делах, и спросил, не мешает ли он.

— Напротив того! — вскричала Павлина. — Дело идет о моей новой питомице, у которой, к сожалению, много вздора в голове. Она говорит, что видела тебя на Лохиаде, мой Понтий.

— Я знаю это прекрасное дитя.

— Да, у нее миловидная наружность, — отвечала вдова. — Но ум ее остался совершенно без образования, и учение ее подвигается плохо, так как она пользуется каждым свободным часом для того, чтобы глазеть на всадников и на колесницы, направляющиеся к ипподрому. При этом любопытствующем глазенье она вбирает себе в голову множество бесполезных и развлекающих ее образов; я не всегда бываю дома, и поэтому будет лучше всего, если мы замуруем гибельное окно.

— И чтобы распорядиться этим, ты велела позвать меня?.. — спросил Понтий с досадой. — Мне кажется, с подобным делом справились бы твои рабы и без меня.

— Может быть, но затем стену нужно покрасить заново. Я знаю твою всегдашнюю милую готовность услужить.

— Благодарю. Завтра я пришлю тебе двух хороших работников.

— Нет, сегодня же, если можно.

— Неужели так безотлагательно нужно лишить бедную девочку ее развлечения?.. Притом, мне кажется, она смотрит в окно, чтобы увидеть не всадников и колесницы, а своего жениха.

— Тем хуже. Я ведь тебе говорила, Евмен, что на ней хочет жениться один ваятель.

— Она язычница, — заметил епископ.

— Но на пути к спасению, — возразила Павлина. — Впрочем, мы об этом поговорим после. Нужно потолковать еще кое о чем другом. Залу в моем загородном доме нужно расширить.

— Так пришли мне планы.

— Они лежат в библиотеке моего покойного мужа.