Кирилл и Мефодий

«Мы очень изумились, узнав о том, что Мефодий служил не миру, а вражде, не назиданию, а лжеучению... Если это так, как мы слышали, то мы полностью отвергаем лжеучение. Проклятие за презрение к истинной вере падет на голову того, кто проявляет его; но ты и твой народ не будете виноваты перед судом Святого духа, если чтите и сохраняете веру, которую проповедует римская церковь.

Однако божественные службы и святые таинства литургии, которые упомянутый Мефодий осмеливается совершать на славянском языке, суть то, чего он клятвенно, перед святейшими мощами блаженного Петра, обещал не делать; и пусть отныне никто и никоим образом не дерзнет делать нечто подобное, испытывая отвращение к его клятвопреступлению. Потому божьей и нашей апостольской властью мы запрещаем это под страхом заключения в кандалы и под страхом проклятия — за исключением того, что служит для назидания простому, неграмотному народу и что сообщается ему на этом языке знающими людьми, чтобы ознакомить его с евангельскими в апостольскими поучениями. Мы позволяем и советуем делать это весьма часто, чтобы на каждом языке славили бога и исповедовались ему.

А упорных и непослушных, которые сеют вражду и соблазны, мы предписываем изгонять из церкви, если эти сеятели плевел не исправятся после двух увещеваний; чтобы паршивая овца не заразила все стадо, поручаем обуздать ее силой и изгнать из ваших пределов».

Этим посланием папа сделал первый шаг в борьбе, которую надо было довести до конца. Он обрекал представителей константинопольской церкви на безусловное и незамедлительное изгнание из Моравско-Паннонского диоцеза. Довольно делать уступки коварному Фотию. Папа Стефан не знал, что Мефодий ездил в Константинополь с ведома папы Иоанна. Согласно версии Вихинга, принятой Стефаном, Мефодий поехал, чтобы получить поручения от вернувшегося на патриарший престол Фотия, ярого противника римской церкви, коварного и неверного Фотия, дважды преданного анафеме...

Папа позвонил в колокольчик. Вошел монах. Святой отец показал глазами на послание, но прежде чем тот приблизился, папа попросил его позвать Захария Библиотекаря. Когда преемник покойного Анастасия вошел, Стефан V, даже не пригласив его сесть, тут же распорядился подготовить дополнительные указания для послов в Моравию и сказал, что лично вручит их епископу Доминику.

4

Архиепископ Иосиф был добр, скромен и достаточно стар, чтобы гнаться за земными благами. Князь Борис-Михаил часто приглашал его потолковать об устройстве церковных дел или послушать объяснения какого-нибудь непонятного места в учении Христа. Старец был так внимателен к болгарскому князю, что Борис-Михаил угадывал некоторое смущение в его манере держаться. По-видимому, прошлое изгнание византийских священников из Болгарии и сегодня вселяло в него неуверенность: он боялся провиниться перед князем, задеть его княжеское достоинство. Да и наставлений, полученных им в свое время от патриарха Игнатия, — быть внимательным в разговоре, не раскрывать себя и не увлекаться в присутствии князя — не забыл. Тогда Борис-Михаил нагнал на них страху... Вот уже сколько лет, как Иосиф — глава болгарской церкви, и он не может пожаловаться на князя. Они понимают друг друга. Сначала архиепископ часто думал о Константинополе, хотел угодить также и византийцам, но постепенно понял, что Борис-Михаил не потерпит чьего-либо вмешательства в болгарские церковные дела. Вскоре Иосиф привык чувствовать себя полностью независимым от патриарха и считать князя своим единственным судьей. Это вернуло ему спокойствие и уверенность. Первое дело, на которое Борис-Михаил пожелал получить от него согласие, было открытие в Плиске училища для священников. Князь не хотел, чтобы священники приходили из Константинополя.

Он предпочитал, чтобы они были болгарами, людьми и а его страны. Иосиф не замедлил учредить училище по византийскому образцу, где учениками были дети знати. Некоторые из них впервые видели греческие книги, и греческий язык давался им нелегко. Борис-Михаил часто посещал училище, спрашивал учеников, внимательно слушал их ответы, но всегда уходил недовольным. Те, кто отлично отвечал на чужом языке, раздражали его. И чем больше они старались освоить византийские науки и порядки, тем больше темнело его лицо, становилось суровым и непроницаемым.

Его злило их надменное торжество: смотрите, мол, сколько мы знаем! Разве я не похож на настоящего византийца? Князь чувствовал, что у этих молодых людей исчезает болгарская душа, что они начали с презрением относиться к своему и хотят слыть чуть ли не чистокровными византийцами.

Прибытие пресвитера Константина и Марко подействовало на князя успокаивающе. Он принял их и долго с ними беседовал. Разговор о вере князь переключил на разговор о сближении языков, о создании болгарской письменности, которая будет вторым шагом в сплочении народа. Пресвитер Константин рассказал о Моравии, о борьбе между немецким и славянским духовенством. Князь слушал его и думал о себе и о своей стране: в Болгарии тоже будет нелегко ввести свою письменность. Все греческие священники разозлятся и, возможно, объединятся с недовольными — боярами, багаинами и прочей знатью. Неизвестно ведь, сколь сильны те, кто не желает ему добра... В этих делах нельзя принимать половинчатые решения, как моравский князь. Надо обдумать все, подготовить достойных людей, которые смогли бы полностью заменить византийский клир и взять в свои руки дело церкви и письменности. Обозревая нынешнее положение вещей, Борис-Михаил приходил к выводу: славянская письменность существует. Налицо и та азбука, которую им оставил Константин-Кирилл Философ. Она хорошее оружие, но в какие руки попадет это оружие, чтобы уничтожать сомнения и невежество? Пресвитер Константин и Марко могут быть полезными. Те списки Псалтири, которые сделали люди из Брегалы, могут положить начало. Борис-Михаил предоставил им и книги, подаренные ему Константином Философом и Мефодием. Но при мысли о том, что пресвитер и Марко приехали из Константинополя не только без книг, но даже без чернильниц и перьев, князь нахмурил брови. Хозяева Константинополя бдительно следят за тем, чтобы семена новой письменности не проросли на болгарской земле. Борис-Михаил был из тех людей, кто сто раз обдумает каждый шаг, но если сделает его, то назад не отступит. Так и сейчас. Он не спешил вмешиваться по мелочам. Его слово должно быть веским. Князь поручил Константину и Марко под руководством Докса еще раз хорошенько подумать, какая из двух азбук Константина Философа больше подходит для болгарского народа. Ему самому казалось, что лучше воспользоваться той, которая ближе к греческой, ибо ее легче воспринимать и учить. Сейчас, когда византийское духовенство расползлось по стране, добавляется еще одно соображение: такая близкая к их письменности азбука не сразу вызовет гнев Константинополя. Третье соображение было связано с нынешними училищами: там учится немало сыновей знати, они научают греческую письменность и греческий язык, чтобы отправлять церковную службу, и для них тоже будет легче приспособиться к новой письменности... И все же Борис-Михаил не спешил навязывать свое мнение. Он хотел поближе познакомиться и с другой, глаголическом азбукой, которая выглядела красивее, но для написания была труднее. Этот вопрос надо было решать, чтобы приступить к размножению необходимых книг.

Докс жил на широкую ногу. После князя он владел самым большим числом рабов и самыми обширными землями. Несметными были его табуны и стада. Богатство давало ему возможность изучать целебные травы, языки, историю народов, литературы... У него было много сыновей и дочерей, мо особенно любил он Тудора, который был похож на него. Тудор унаследовал разнообразие его интересов, связанных с познанием человека. Отец и сын питали слабость к книгам и народному творчеству, к сказкам, песням, былинам, заклинаниям, к заговорам от змеиного укуса, от бычьего рога, стрелы и копья, от овечьей парши, от болезней — словом, ко всему вековому опыту предков. Нищие, приходившие в Плиску отовсюду, знали об этих пристрастиях Докса и его сына, и потому по большим праздникам перед их домом всегда толпились убогие и слепые, умные и глупые, хитрецы и лжецы, чтобы рассказать рабам Докса, грекам-скорописцам, обо всем, что они слышали и видели, скитаясь по городам и весям. На следующий день отец и сын выслушивали все записанное и щедро одаряли того, чей рассказ им нравился. Это стало традицией, и люди — кто шутя, кто гневаясь — стали называть нищих «Доксовыми детьми».