Призвание варяга (von Benckendorff) (СИ)

О чем же мы говорили? Есть поговорка, — "коль собираются немцы — весь разговор у них "о трех К": "Kaiser, Krieg, Kanonen". В русской же армии про три "П": "про Престол, про… милых дам и про Похмелье".

Моя беседа с сей "Корсой" шла скорей "на русский манер, чем немецкий". (Думаю, что из того у русской культуры больше "сродство" с галльскими образцами, нежели чем — германскими.)

Отсюда уж — извините, что не стану передавать ее. Скажу лишь, что через четверть часа мы так смеялись и громко шутили, что нас просили — отойти дальше, а то — дамы кругом.

А надо сказать, что вечер был — не из самых обычных, но и не из знаменательных. Что-то вроде именин то ли — камеристки мадам Жозефины, то ли — ее любимой собачки. Короче, — набежало много странного люда, а танцев не было, так что "подержаться за дам" не представлялось возможным и мы тут же ретировались в тихую комнатку, где и оприходовали — одну бутылочку. Другую. Третью. Десятую…

Вообразите себе, — к нам приходил "Сам" (sic!) (а остальных мы выкидывали взашей из нашей казармы!) и сказал, что мы не в казарме и нельзя так орать, ржать и ругаться, — "сама" Жозефина весьма расстроена. Мы тут же побожились, что больше не будем, налили Государю и принудили его выпить. Он обещал, что как только "закончит", — сразу вернется, а мы дали Слово утихнуть.

Первые полчаса мы шикали друг на друга и прижимали пальцы к губам, опрокидывая одну за другой, но потом — ясное дело — наше внимание отвлеклось на иное. Император уже не явился, — ему невозможно было оставить гостей, а насчет нас он, видно, махнул рукой, — такому горю слезами не помочь!

К утру мы все были в состоянии совершенно амикошонском и мои новые друзья звали меня исключительно — "Алессандро", а я их — "Карло", "Лючано", "Джузеппе", "Джеронимо" и "Луижди" — был действительно важный праздник, так что — стая слетелась в кучу.

На другой день после похмелья в мою дверь стал молотиться беспутный "Карло". Он был не брат, но — племянник Антихриста, и ему дозволялось бродить похмельным по улицам. (Братьям же это настрого запрещалось при любых обстоятельствах.)

Я вылез из-под теплого бока Элен, коя всю ночь глаз не сомкнула, с трепетом ожидая известий об этой попойки, пригласил Карло к нам в спальню и мы с ним — "освежились" после вчерашнего. Элен в эти минуты лежала под одеялами и ухом не повела. (Обычно я проходил ее комнату сразу насквозь, уходя сразу к Дашке, но в это утро сестра меня не ждала. Связь брата с сестрой не приветствуется. Особенно на дикой Корсике.)

Сперва Элен испугалась, что я заставлю ее спать с моим гостем, но я предупредил, чтоб она об этом — не думала. Она слыла моей "официальной любовницей" и по местным обычаям я обязан был распороть брюхо всякому, кто посмеет задержать на ней взгляд дольше нужного. В ином случае я получил бы за глаза клеймо "сутенера" и мое общение с Бонапартами "скатилось" бы "не на тот уровень.

Юный латинянин аж зацокал языком при виде якобы спящей красавицы, но я довольно-таки грубо поправил ему лацканы сюртука, чтоб он смотрел к себе в рюмку, а не — куда не положено. В таких делах нужно сразу оговаривать правила, пусть сие и рискованно. Но мне повезло.

"Карло" окинул меня взглядом с головы и до пят, оценил профессиональные мозоли "конного рубщика", припомнил, видно, характерную походку бывалого кавалериста, пересчитал лычки за медали "за храбрость", пригляделся к надрезанной саблей щеке и… мило улыбнулся, разведя руки в стороны. Подальше от эфеса собственной шпаги.

Я благосклонно улыбнулся в ответ, снял руку с эфеса собственной "Жозефины", поднял бокал и, дозволительным жестом указал на мою Элен со словами:

— За наших дам!

Карло чуть кивнул головой, поклонившись на разрешение глядеть на красавицу, и поднял свой бокал в ответ. Мы чокнулись и выпили почти что на брудершафт (правда — без поцелуев). Границы были очерчены.

Потом Элен признавалась, что пользовалась успехом среди мужчин Бонапартов, но чуть что — "переводила стрелки" в мой адрес и господа остывали. Моя репутация (шесть поединков за три года — все со смертельным исходом, — публика обожает головорезов) докатилась и до Парижа, а исходы боев вселяли пристойность в чувства мужчин к Элен.

Впоследствии тот же Карл говорил, что ни у кого из них не возникло сомнений, что я буду драться за женщину и убью любого из них — будь они сто раз Бонапарты! Такое бывает на Корсике и (по секрету) в — Ливонии. Что у нас, что у них — бедные почвы и дворяне сплошь небогаты. А когда дворянину нечего терять, кроме Чести, именно ради Чести он готов глотку порвать хоть Богу, хоть Черту, хоть — десятку Антихристов!

Такое не принято средь более процветающих земель и народов. Там больше принято договариваться, но что средь медлительных латышей, что средь отчаянной "корсы" такая "уступчивость" — признак слабости с трусостью.

Когда меня спрашивают, — почему именно наша команда "пробилась" на самый верх якобинского общества, я отвечаю:

"Знаете ль Вы, как "работает" любая разведка? Высший свет всей Европы — в родстве сам с собой. Поэтому любой из разведчиков должен бояться лишь старых "вендетт" его рода с его былыми противниками. Причем, — ему всячески помогают родственники "кровников" его Кровных врагов. Человек, знающий Кровь своего собеседника, всегда понимает — какую реакцию вызовут те, иль иные его предложения.

Во Франции ж все было не так. Весь "высший свет" сей страны был перемолот в известных событиях и разведчики, привычные действовать по обычаю, оказывались в "безвоздушном пространстве". (Особенно сим грешили сыны Альбиона!)

Жандармы, приметив такую вещь в поведении иностранцев, стали нарочно отслеживать тех, кто пытался выйти с контактами к "бывшим". А "цепкость" ищеек Фуше уже вошла в притчу…

Я (пред поездкой во Францию) нарочно изучил сей предмет на примере истории Кромвеля и событий Революции в Англии. Я искренне поразился тому, что английские сыщики долгие годы уверенно "брали" всех возможных разведчиков, а потом — в одночасье "пропустили" пресловутого "реббе Якоба", оказавшегося знаменитейшим из французских иезуитов.

Меня поразило, — сколько он имел "фавора" при английском дворе и делал среди Революции — все, что хотел. От военного союза со вчера еще столь ненавистной бритонам Франции — до самой, что ни на есть — Реставрации!

На первый взгляд, причина сего возвышения и "неуязвимости" казалось непостижимой, но потом…

Совершенно случайно я обнаружил, что "реббе Якоб" доводился племянником кавалеру дю Ли — капитану гвардии кардинала де Ришелье и… (по многим слухам) истинным отцом Людовика XIV — Короля Солнце! (В способность Луи XIII зачать хотя бы кого-то ни я, ни мой врач — доктор Боткин совершенно не верим. Не та у него болезнь — для этого подвига!)

Меня осенило, — Кромвель привечал у себя не абстрактного реббе, но члена "августейшей фамилии"! Родственника величайшего из государей Европы!

Но "обычный" аристократ не якшался б с безродным дворянчиком Кромвелем! Это было б ущербом для его Чести! Если бы он решился на этакое, английские сыщики сразу схватили б его и потянули на виселицу.

Но у евреев по европейским понятиям с Честью — "что-то не то". Поэтому когда с Кромвелем стал дружить "реббе Якоб" это не вызвало отторжения — для мелких и бедных английских дворянчиков, из коих и складывалась английская контрразведка, в сей дружбе не было ничего удивительного! Кромвель и "реббе" в их понимании были, — два сапога — пара!

Лишь я уяснил для себя сей расклад, я знал, что смогу "сделать дело" во Франции. И я — не ошибся.