Державный

— А где же он брал христианскую кровь?

— А мало ли девушек на Москве и в окрестностях пропадало?

— Девушек?! — У Соломонии Юрьевны от страха аж внизу живота зашевелилось.

— Да. Он только девичью кровь для своих микв использовал. Или маленьких мальчиков. Обязательно невинная ему требовалась кровушка. Сольёт кровь, а тело сбросит в бездонный колодец, которых, как говорят, под Москвой несколько имеется. Через них можно попасть в саму преисподнюю. Да только что-то никак не могут найти их. Якобы для их обнаружения надобно дьяволу поклоняться, изучить демонические науки, и лишь тогда тебе откроется Лаодикия.

— Лаодикия?

— Так Курицын называл сии бездонные скважины.

— Ох, не надо мне больше о том рассказывать, — взмолилась Соломония Юрьевна. — От этих баек мне тошненько стало.

— Вот, — усмехнулся Василий. — А ты еретичку Волошанку жалеть надумала. Она, ведьма, при своём дворе жидовскую ересь зело привечала, сама в курицынских миквах купалась с несчастным своим сыном, которого даже обрезала по их обычаю.

— Сам же говоришь, что он несчастный… — пробормотала в нерешительности Солоша.

— Несчастный, — кивнул Василий Иванович. — Да только его уже ничем не исправить. Крепко в нём бес сидит, как и в его матери.

— Я им только угощение отнесу и мигом к тебе ворочусь, — пообещала великокняжеская невеста.

— Ну, добро. Идём уж, провожу, — сказал Василий.

Войдя во дворец, он отдал различные распоряжения и потом повёл Соломонию навещать затворников. Двое слуг несли корзины с угощеньем. Темница располагалась в дворцовом подклете. Не доходя до дверей узилища, Василий Иванович оставил Соломонию, и она входила в унылый чертог в сопровождении двух приставов, перехвативших у слуг корзины.

Темница оказалась совсем не такой, какой её себе представляла Соломония Юрьевна. Здесь всё было вполне благопристойно, как в обычных жилых покоях, в углу под образами теплилась лампада, вся утварь ничем не уступала великокняжеской. Под потолком небольшое оконце впускало внутрь помещения солнечный свет, так что и темницей трудно назвать. Всё как у людей, только взаперти. Клетей — две. Одна для матери, другая для сына. Когда пристав открыл дверь и Солоша вошла внутрь, княгиня Елена Стефановна сидела за пяльцами, что-то вышивала. Соломония даже успела увидеть, что именно — Спаса Нерукотворного.

— Великокняжеская невеста Соломония Андреевна Сабурова желает вас одарить в честь праздника Крещения Господня, — объявил пристав, ставя корзину на стол, застеленный бархатной красивой скатертью.

— Вот как? — встрепенулась княгиня Елена, откладывая вышивку.

Соломония мигом оценила то, как та одета и выглядит. И одета затворница была не хуже иных обитательниц великокняжеского дворца, только выглядела усталой и прискорбной. На вид — лет пятьдесят, а на самом деле — сорок. Глаза, волосы и брови — чёрные, кожа — смуглая, даже какая-то серая.

— Желаю здравствовать княгине Елене Стефановне, — поклонилась Соломония. — Только я не Андреевна, а Юрьевна. И пришла поздравить и угостить ради праздника.

— Невеста? Васильева? — вымолвила затворница растерянным голосом. — Василий позволил?..

Тут сбоку открылась дверь, и появился князь Дмитрий Иванович Внук, одетый в кафтан, нарядную златотканую ферязь, алые сапоги, а на голове — зелёная тафья. Он с удивлением уставился на Солошу, и было видно, как он восхищен её красой.

— Желаю здравия великому князю Дмитрию Ивановичу, — поклонилась и ему Солоша. — И поздравленье… С праздником…

Она замялась, потому что Дмитрий вдруг как-то неприятно сощурился.

— Со-ло-оха пожаловала! — тихо процедил он сквозь зубы.

— Благодарим! Благодарим! — вдруг вскинулась княгиня Елена, подскочила к Соломонии, схватила её руку и приложилась к ней губами. — Лучик солнечный! Соломонида Юрьевна!

— Соло…мония… — пролепетала великокняжеская невеста.

— Соломея! Соломея! — вскричал тут Дмитрий Иванович. — Пришла за моей головой! Аки за головой Иоанна Крестителя.

Солоха сделала два шага назад.

— Дмитрий! Окстись! — крикнула на сына мать. — Она добрая. С праздником пришла поздравить, поминков нанесла. Она за нас будет печальница пред будущим своим мужем. Ведь ты будешь? Будешь, девушка ненаглядная?

Затворница крепко стиснула руку Солоши, и вмиг вспомнилось про те кровавые купели, о которых давеча рассказывал Вася. Что, если и впрямь она в них совершала страшные омовения?

— Она? — произнёс князь Дмитрий. — Какая из неё печальница! Ты посмотри только, как она дьявольски красива! Жди, жди от неё печалованья! Не дождёшься.

— Не слушай его, милая, — сказала Елена Стефановна, глядя в глаза Солоши так, что девушка испугалась — сейчас прыгнет и вцепится зубами в горло, станет кровь пить. Но за спиной Соломония Юрьевна ощущала присутствие приставов, й лишь это сдерживало её не кинуться вон из узилища.

— Княже Димитрию, — обратилась Солоха к внуку государя Ивана, — не думай о мне плохо. Ты ведь меня совсем не знаешь. Мне вас жалко, я хочу помочь вам… Помочь прозреть и спастись.

— Вот видишь! — радостно воскликнула Елена Вол шпанка. — На колени, на колени пред нею! — Она пала на колени и пыталась заставить сына сделать то же, дёргая его за руку. — Краса ненаглядная! Соломея Юрьевна! Заступись и спаси нас от гнева лютого. Невинно страдаем. Умоли жениха своего отпустить нас и дать какой-нибудь удел. Хоть дальний. Хоть на мою родину в Молдавию. Хоть не сразу, хоть постепенно, но упроси! Дмитрий умом тронется. Ему ведь жениться надо, а он в бледной сухости, аки росток под бочкой, чахнет за приставами. Оклеветаны мы, напраслиной оклеветаны! Не по-христиански сие, не по-людски!

— А! — махнул рукой Дмитрий Внук, развернулся, зашагал и решительно скрылся в своей клети, громко хлопнув дверью.

В его отсутствие Солоше сделалось гораздо легче. Она даже нашла в себе силы повернуться к приставам и попросить их выйти. Те нехотя исполнили её просьбу.

— Я буду, буду умолять Василия, печаловаться за вас перед ним, — быстро зашептала она княгине Елене. — Но только прошу вас, скажите мне одно: вы купались в кровавой микве?

Лицо Волошанки застыло в недоумении.

— Курицын купал вас в крови невинных девушек? — повторила свой вопрос Соломония Юрьевна. — Почему вы молчите? Купал?

— Вот оно что, — тягостно выдохнула Елена Стефановна. Вдруг улыбнулась странной улыбкой и сказала: — Нет, не купал. — Потом словно опомнилась и вновь принялась целовать руку Соломонии, причитая: — Заступись! Заступись за нас, Соломеюшка! Исправи неразумную несправедливость! Оклеветали нас. Навет всё сие, навет! Кровавый навет! Невиновны мы ни в чём. Дмитрия при поимании насильно обрезали, чтобы после — вот, мол, аки жид обрезан бысть. Его! Его оклеветали! Присновенчанного государя всея Руси!

Она тряхнула головой, отпрянула, усевшись на пол, испуганно поднесла к подбородку кулаки, забормотала:

— Но ты не думай, не думай, мы не хотим, не желаем вспоминать о великокняжеском венчании. Пусть Василий Иванович будет великим князем и государем Московским. Нам не надобно того. Хотя и жаль. Сын мой, Дмитрий Иванович, был бы новым Дмитрием Донским. Но не думай, не думай, он тоже не хочет ни о чём помнить, а только бы уехать отсюда, из этой проклятой Москвы, из этой тесницы, покуда и нас, аки тех, не пожгли.

— До-обрая у князя Василия невестушка, — раздался сзади чей-то весёлый голос. Соломония оглянулась и увидела «кощея», входящего в узилище. Затворница Елена поспешила подняться на ноги и поклониться отшельнику.

— Я гляжу, ты, Елена, у неё просила о чём-то? — продолжал Нил. — Не проси. Разве она в силах помочь тебе? Никто не в силах, только ты сама да Бог Господь. Вот, побывал я на Москве, всё увидел, всё понял, теперь потеку назад в скит свой, а напоследок пришёл с вами, узниками, повидаться. А ты ступай, свет-Соломония. Душа чистая, Соломинка Юрьевна. Оставь меня поговорить с затворниками.

— Я буду… — раскрыла было рот Солоша, желая произнести последнее обещание заступаться, но тут открылась дверь и снова появился Дмитрий Иванович. Невестушка смутилась, слёзы дождём брызнули у неё из глаз, и с ними она выбежала из узилища не помня себя. Там, в тёмном предклетье разрыдалась, побежала и с рыданьями окунулась в грудь встречавшего её Василия.