Долгие ночи

Какой произвол творят с этими несчастными!

"…Смею уверить Ваше Превосходительство, что в основании всех заявлений моих относительно водворения переселенцев вдали от границ наших лежит твердое убеждение, что без этого коренного условия переселение, предпринятое в Терской области, только усложнит разрешение вопроса о введении здесь прочного благоустройства. В этом случае я не могу не прийти к убеждению, что после выполнения со стороны главного кавказского начальства всех условий, которые были поставлены турецким правительством, на обязанности посланника нашего в Константинополе лежит неуклонное требование, дабы Портой строго выполнены были основания, на которых состоялось соглашение по переселению, и что в этом случае на него же должна пасть и вся ответственность за последствия, к которым неизбежно повлечет удовлетворение турецким правительством желаний Кундухова. Что касается требуемого от меня мнения о возможности водворения чеченцев западнее Битлиса, то хотя означенная местность и не вполне мне знакома, но я должен, во-первых, доложить, что условие это, как высказанное Нусрет-пашой словесно, ничем не гарантировано, и, во-вторых, зная хорошо условия турецкой администрации, как я имел честь доложить в письме от 21 февраля № 73, Битлис послужит только номинально точкой водворения, которая, вместо того чтобы направиться на запад от этого пункта, неизбежно начнет распространяться и на север к нашей границе, особенно при дальнейшем переселении. Мне кажется, что генерал-адъютант Игнатьев и для защиты значения поста своего, и для достижения тех государственных интересов, в силу которых кавказское начальство обратилось к содействию его в деле переселения, не может и не должен допустить тех изменений в назначении местности для переселенцев, которых добивается Муса Кундухов.

Генерал-лейтенант Лорис-Меликов.

№ 61. 1 августа 1865 года".

— Да, если Лорис-Меликов — лиса, то Карцов — хвост этой лисы, — невольно усмехнулся Александр Семенович. — Ответ на мой запрос поручил Лорис-Меликову, сам же отошел в сторону. Но если когда-нибудь придется отвечать за содеянную жестокость над этими несчастными людьми, то отвечать будете оба вместе. А вообще, было бы хорошо обоих вас сейчас взять да и вздернуть на первом попавшемся суку. Вместе с инициатором всего этого ужаса тупым генералом Евдокимовым…

Выругав всех таким вот образом, он успокоился. Затем, собрав бумаги, положил в специальную папку с надписью: "Переписка с Главным штабом Кавказской армии".

Короче говоря, работа ему предстоит трудная. Эмин-паша со своими головорезами пошел в Муш, испросив разрешения в случае чего применять оружие. Надо полагать, согласие визиря он получил. Следует держать ухо востро с этими басурманами. Они говорят одно, а делают совсем другое. Доверять им нельзя ни в коем случае…

* * *

Как всегда бесшумно вошел денщик Ефим Чеботарев. При одном взгляде на штабс-капитана солдат понял, что его господин чем-то растревожен. Поэтому и застыл у двери в ожидании, когда обратят на него внимание.

— Тебе чего, Анисимыч? — повернулся наконец к нему штабс-капитан.

— Ваше благородие…

— Случилось что?

— Александр Семенович, чеченцы пришли…

— Опять чеченцы? О господи! Никакого сладу с ними. Сколько их?

— Четверо.

— Анисимыч, ну будет ли когда-нибудь конец твоему добродушию?

Ты уже растратил все свое жалованье за три месяца вперед. И на что же, спрашивается? Пойми, всех голодных ты все равно никогда не накормишь. А нуждающихся чеченцев сейчас столько развелось, что позаботиться о них теперь никому уже не под силу. А ты и одежду всю раздал…

— Виноват, Александр Семенович!

— Виноват, виноват, — махнул рукой Зеленый. — Я не осуждаю тебя, Анисимыч. Наоборот, мне очень приятно, что ты искренне и от всей души стремишься помочь им. Желание твое благородно, оно и чисто по-человечески прекрасно, только они-то как воспринимают все это. Такой народ никакими подачками не задобришь.

Пока офицер в раздумье мерил комнату, солдата вдруг прорвало:

— А как вы мне еще прикажете поступать, Александр Семенович?

Пусть чеченцы и басурманы, и противники наши, но они люди с достоинством и смелостью. Если ты им друг, то и они тебе друзья. А уж если откровенно говорить, то правда-то на их стороне. Это же мы сами к ним сунулись. Нам что, больше места не было? Разве они первыми напали на наши линии? Линии-то ведь находились на их земле. Они дрались за свою землю, за свое отечество, свободу свою отстаивали. А мы взяли и враз лишили их всего. Землю отобрали — терпи. Отцов поубивали — терпи. Из дому выгнали — тоже терпи. Вы только на меня не сердитесь, Александр Семенович, за слова мои, но нам, беднякам, делить с чеченцами нечего. Теперь вот подались они в Турцию. Коли правду сказать, так ведь их насильно заставили идти туда. Не нравятся им наши порядки. А деться-то некуда. Крепко мы их схватили за горло. Вы же сами видите, что здесь делается:

голод, нищета. Сердце же у нас, у русских, не каменное… Как не пожалеть. Ведь дети и женщины мучаются… А ведь кто довел их до такого состояния? Конечно, не мы! Мы только помогали!

Не понимали многого, Александр Семенович, а служили верой и правдой, долг вроде бы свой исполняли…

Слова денщика звучали как упрек. Зеленый слушал его молча, ни разу не перебив и не подняв глаз. Ему говорили правду.

Впрочем, он и сам так думал. И денщик о том знал. Будь иначе, разве посмел бы солдат при нем, при офицере, высказывать подобные мысли?

Заложив руки за спину, штабс-капитан мелкими шагами ходил взад и вперед. Шесть шагов туда, шесть — обратно. Таково было расстояние от стола до солдата.

А Чеботарев торопился выговориться, словно боялся, что его остановят, потребуют замолчать. И говорил он, не отводя взгляда от своего хозяина. Круглое лицо Зеленого не было ни злым, ни добродушным: небольшой широкий нос, грустные синие глаза, красиво закрученные усы, немного наклоненная набок голова. Ему не было еще и тридцати, а выглядел он значительно старше. Около четырех месяцев они знакомы, и Чеботарев за это время успел полюбить штабс-капитана. С первой встречи он понял, что Зеленый — человек с чистой и доброй душой. А поговорив с ним один раз, убедился в том окончательно.

Зеленый все так же размеренным шагом продолжал ходить по комнате, глядя куда-то мимо солдата. Он словно бы стыдился поднять на него глаза. Каждое слово, сказанное Чеботаревым, было искренним, было правдой, а потому и вызывало в нем острую боль.

"То ли еще будет, господин штабс-капитан, — думал Чеботарев, наблюдая за ним. — Трудно тебе. Но кто виноват? Боишься карьеру испортить? Думаешь-то одно, а делаешь другое".

Наконец штабс-капитан остановился перед солдатом, поднял на него взгляд и по-дружески положил руку на плечо.

— Который год ты в армии, Ефим Анисимович?

— Двадцать седьмой, — ответил Чеботарев.

— А сколько воюешь?

— Двадцать три.