Уарда

– Правильно! – воскликнул Гагабу и продолжал, понизив голос: – Я ведь тоже думаю еще воспользоваться им, как сделал это несколько лет назад верховный жрец, когда надо было спасти наше дело. Грязная дорога тоже хороша, если она ведет к цели. Само божество нередко через зло приводит к спасению. Но неужели мы должны ради этого называть зло добром, а безобразное прекрасным? Используйте Паакера как вам угодно, но не забывайте при этом, что нужно судить о нем по его чувствам и поступкам, если вы хотите оправдать свое звание посвященных. Пусть он пригонит в наш храм весь свой скот и ссыплет все свое золото в нашу сокровищницу – и тогда не оскверняйте себя мыслью, что дары такого сердца и таких рук могут быть угодны божеству! Но главное, – тут голос старика зазвучал проникновенно, – главное, не уверяйте заблуждающегося, – а ведь вы все еще пытаетесь это сделать, – что он на истинном пути, ибо первейший наш долг, друзья мои, вести к добру и правде тех, которые вверили нам свои души.

– О учитель! – вскричал Пентаур. – Сколько смирения в твоей строгости!

– Я обнажил перед вами омерзительные язвы этого человека, – сдержанно промолвил старик и встал. – Ваша похвала сделает их еще ужаснее, а осуждение помогло бы им затянуться. Но если вы не хотите исполнить свой долг, – помните, настанет день, и придет тогда старый Гагабу с ножом в руках, уложит больного и иссечет его язвы.

И, поклонившись присутствующим, Гагабу вышел. Астролог, слушая старика, несколько раз пожал плечами. Теперь же, обращаясь к жрецам из Хенну, он сказал:

– Гагабу слабый, но вспыльчивый старец. Вы только что выслушали из его уст проповедь, которую, вероятно, у вас произносит иногда молодой писец, намереваясь стать попечителем душ. Побуждения его чисты, но ради малого он легко забывает о большом. Амени подтвердит вам, что когда идет речь о спасении целого, то число душ, будь их десять или сто, не имеет значения.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Миновала ночь, в которую дочь фараона Бент-Анат со своими спутниками нарушила покой храма Сети.

Благоухающая прохлада утра сменилась полуденным зноем. Палящие лучи солнца искрились и дробились в тончайшей белой пыли, висевшей в воздухе над бесчисленными усыпальницами на склоне горы, прикрывавшей Город Мертвых с запада. Ослепительно сверкали известковые скалы, раскаленный воздух трепетал и струился, тени становились все короче, а очертания их делались все более резкими.

Звери, сновавшие ночью по некрополю, попрятались в свои норы. Только человек не страшился зноя летнего дня. Занятый своей работой, он порой лишь на минуту переводил дух, откладывая в сторону инструменты, когда с берега полноводного Нила доносилось освежающее дуновение ветерка.

Возле пристани, к которой причаливали суда, приплывавшие с восточного берега, было множество торжественно украшенных барок и лодок.

Матросы судов, принадлежавших жреческим общинам, рулевые и шкиперы знатных особ отдыхали, а приехавшие с того берега люди длинными вереницами направлялись к гробницам.

Под сенью раскидистой смоковницы расположился торговец снедью; он же предлагал покупателям вино и уксус, которым подкисливали воду. Рядом с его столом кричали и спорили матросы, увлеченные игрой в мора [ 50].

Некоторые матросы улеглись на палубах своих судов, другие устроились на берегу, кто под скудной тенью пальмы, а кто прямо на солнцепеке, прикрыв чем-нибудь голову от палящих лучей. Между спящими осторожно пробирались чернокожие рабы, согнувшись под тяжестью своей ноши. Они несли на плечах пожертвования в храмы и товары, заказанные торговцами Города Мертвых. Строители волокли на полозьях отесанные каменные плиты, доставленные из каменоломен в Хенну и Суане [ 51] для строительства нового храма. Несколько рабочих лили воду под тяжело нагруженные полозья, чтобы сухое дерево не воспламенилось от трения.

Всех этих рабов, занятых тяжелым трудом, непрерывно понукали палки надсмотрщиков. Облегчая себе труд, люди пели. Но даже голоса запевал, звонко раздававшиеся по вечерам, когда после скудного ужина наступали, наконец, часы отдыха, сейчас звучали глухо и хрипло. Пересохшее горло отказывалось служить в этот знойный полуденный час.

Густые рои мошкары преследовали толпы несчастных мучеников, которые так же тупо и покорно принимали укусы, как и удары палок, щедро рассыпаемые надсмотрщиками. Мошкара преследовала их до самого центра Города Мертвых, где к ней присоединялись тучи мух и ос, буквально кишевших в воздухе возле боен, кухонь и лавок, где торговали мясом, овощами, медом, хлебом и разными напитками. Несмотря на полуденный зной, когда от раскаленного воздуха, насыщенного всевозможными запахами и едкой пылью, перехватывало дыхание, около всех этих лавок царила оживленная суета.

По мере приближения к Ливийским горам шум стихал. Над тянувшейся к северо-западу широкой долиной, где еще отец правящего фараона приказал вырубить для себя на южном склоне глубокую подземную гробницу, а теперь каменотесы где-то под землей сооружали гробницу для здравствующего фараона, царило спокойствие смерти.

В это священное ущелье вела недавно проложенная дорога. Крутые, изжелта-бурые откосы, местами словно бы опаленные до черноты, казалось, были усеяны толпами бесплотных духов загробного царства, вставших из своих усыпальниц.

При входе в эту долину глыбы скал образовывали нечто вроде ворот, и в эти ворота, не обращая внимания на зной, медленно вливалась большая группа людей в роскошных одеждах.

Четверо худощавых юношей, почти мальчиков, чья одежда состояла лишь из небольшого передника и повязки из золотой парчи на голове, концы которой спускались почти до середины спины, с жезлами в руках бежали впереди процессии. Под лучами полуденного солнца их гладкая красновато-коричневая кожа лоснилась, а проворные и стройные ноги, казалось, едва касались каменистой земли.

За ними следовала изящная колесница, запряженная двумя горячими гнедыми конями. На их узких головах покачивались красные и синие плюмажи, а сами они, красиво изогнув шеи и развевающиеся хвосты, словно гордились своими попонами, расшитыми серебром и пурпуром, и позолоченной сбруей. Но еще больше гордились они правившей ими дочерью фараона Рамсеса – Бент-Анат. Достаточно было чуть слышного окрика, как они настораживали уши, а едва заметное движение маленьких рук заставляло их сразу же покориться ее воле.

Двое юношей, одетых точно так же, как те, что бежали впереди, следовали за колесницей. В руках они держали большие опахала из белоснежных страусовых перьев, укрепленных на длинных шестах, защищая ими лицо своей повелительницы от солнечных лучей.

Рядом с Бент-Анат, если позволяла ширина дороги, восемь темнокожих рабов несли в раззолоченных носилках Неферт, супругу Мена. Их быстрый, привычно размеренный бег, позволял им не отставать от бежавших рысью коней царевны и юношей с опахалами в руках.

Обе женщины отличались поразительной красотой, но красота их была не схожа.

Супругу Мена можно было принять за юную девушку. Ее большие миндалевидные глаза удивленно и мечтательно смотрели сквозь густые и длинные ресницы. Формы ее хрупкого, прекрасно сложенного тела приобрели легкую округлость, не утратив, однако, былого изящества. В ее жилах не было ни капли чужеземной крови, о чем свидетельствовал смугловатый оттенок ее кожи и тот теплый, свежий и ровный румянец, средний между золотисто-желтым и коричневато-бронзовым, который украшает порой абиссинских девушек. О чистоте крови говорил также ее прямой нос, благородной формы лоб, гладкие, но жесткие волосы цвета воронова крыла и изящные руки и ноги, украшенные браслетами.

Рядом с нею дочь фараона, едва достигшая девятнадцати лет, всем своим существом производила впечатление зрелой, уверенной в себе женщины. Ростом она была почти на голову выше подруги, кожа у нее была светлее, а во взоре ее добрых и умных голубых глаз не было и тени мечтательности, но зато взор этот был ясным и решительным. Благородным, но резко очерченным профилем она несколько походила на своего отца [ 52], подобно тому как красивый пейзаж, залитый мягким, ласкающим лунным светом, похож на тот же пейзаж в ярком сиянии полуденного солнца. Нос с едва заметной горбинкой был унаследован от предков семитов, так же как и слегка вьющиеся густые каштановые волосы. На голове ее была белая с голубыми полосами шелковая повязка, аккуратные складки которой охватывала золотая диадема, украшенная спереди головой урея. [ 53] Между красиво изогнутыми рогами на голове змеи сверкал рубиновый диск. С левой стороны на грудь свешивалась толстая коса с вплетенными в нее золотыми нитями – знак царского происхождения. На ней было пурпурно-красное платье из почти прозрачной тонкой ткани, схваченное золотым поясом и двумя широкими перевязями. Шею украшало ожерелье из жемчуга и драгоценных камней в форме широкого воротника, ниспадавшего на грудь.