Ступени Нострадамуса

— В Египте древнем не бывал. Но в Междуречье, близ Эдема, Александр лагерем стоял. Гиена — преданный мой друг, как память о шатре расшитом.

— Вы говорите так, будто получили ее две тысячи с лишним лет назад, — насмешливо заметил Наполеон и с издевкой добавил: — Пожалуй, сам Мафусаил младенцем выглядел бы рядом с вами. Я думаю, что нет такого языка, чтоб мне возразить.

— Наречия многие знать солдат от науки обязан.

— Я тоже солдат! — прервал Наполеон. — Но короли с мольбами о пощаде и милостях моих ко мне обратиться могут только по — французски.

— Аэды воспели походы. По — эллински их я читал.

— Похвально. Походы Александра Македонского я знаю. В честь такого воина позвольте вам налить вина?

— Простите мне, Великий консул, но я вина совсем не пью.

— Я не ослышался? Не выпить с Первым консулом, только что спасенным прекрасно дрессированной гиеной? За покорителя полмира?!

— Но в нашем мире нет напитков.

— Несчастный мир! Придется вам признаться, сколько же, синьор, вам лет?

— Исполнилось недавно сто. У нас живут намного дольше.

— Стоит ли так долго воздерживаться от наслажденья? Целый век! — с деланным отчаянием воскликнул Наполеон, выпивая свой бокал. — Итак, вы изучали войны Македонского. Я тоже интересовался его приемами побед. Конечно же не как историк!

— Они полезны вам в военном деле?

— Вы угадали. Для тактики веденья боя я отбираю то, что не устарело. Впрочем, как позволите вас называть?

— Я — Наза Вец. И весь — в науке, хотя немного и поэт.

— Историк Наза Вец. Я готов был бы вас принять за жреца — прорицателя.

— О, нет, я вовсе не пророк. Провидец — это вы, воитель!

— Я?? — удивился Наполеон. — Да я в жизни ничего не предсказал!

Вы прорицали часто, того не замечая.

— Как вам это в голову могло прийти? Предположения такие следует доказать!

— Завоевателей полмира знавали в древности, а ныне — вас!

— И что ж из этого? Полмира — это всего лишь его половина!

— Вы сами вспомните, когда предвиденье вам жизнь спасало.

— Что ж, это любопытно! Я не жалуюсь на память. И мне не исполнилось вашей сотни лет, — ухмыльнулся Бонапарт.

— Я многое могу припомнить и вас о том же попрошу.

Лакеи торжественно внесли дымящееся ароматное жаркое. Наполеон отрезал на своей тарелке кусочек мяса, пожевал и произнес:

— Жаркое не дурно! Вспомним о гиене. Я обещал ей славный кусок мяса. И баранья кость для награды вполне подойдет. Я возведу вашу Андру в капралы. А кость ей дам на закуску.

— Она возьмет лишь у меня.

— Так выучена? Не из боязни ли подброшенной отравы?

— Ее хозяин так берегся.

— И все же умер? От чего же? Не от яда?

— От комариного укуса. Ничтожество болезнь несло.

— От ничтожеств вообще нет противоядий, — сердито перебил Наполеон и добавил: — Кроме силы. И, если хотите, жестокости. Я бы сказал, необходимой. Вы помните, конечно, как я из пушек расстрелял в Париже чернь, решившую свергнуть власть и заменить одно ничтожество другим. Мы отвлеклись. Все начиналось с Альп. Вообразим картину.

— Как вашему величеству…

— Их европейские величества, — снова перебил Наполеон, — мне лижут руки и сапоги, выпрашивая подачки. Не то что ваша гиена. Лежит и ждет. Ее далекий предок мог бы принадлежать подлинному величеству — Александру Македонскому.

— Его великим называли.

— Для такого это верно. Он бесспорно того заслуживал.

— Так называть всем надо вас, кто сделал армию великой, ведя к победам ввысь.

— Высь Альп! — задумчиво произнес Наполеон. — Трудный, но славный был поход. Мы с вами тоже сейчас предпримем переход в гостиную. Там выпьем кофе. Напиток дальних жарких стран как королевское питье входит в моду в Европе, подобно куренью табака.

Наполеон поднялся из — за стола. Лакей ловко отодвинул стул из — под него и тоже сделал с Наза Вецом. Гиена тотчас вскочила на ноги.

Перешли в соседнюю гостиную, отделанную с тонким вкусом в голубых тонах. Мягкие диваны, кресла, вазы, обитые голубым шелком стены и потолок, напоминающий ясное небо.

С изящной козетки ярким мотыльком вспорхнула, вся тоже в голубом, словно нарочно в стиль гостиной, прекрасная дама, с очаровательной улыбкой идя навстречу.

— О, мой повелитель, мой кумир! — воскликнула она.

— Маркиза де Валье? — удивился Наполеон. — Откуда вы?

— Примчалась из Парижа. И сына, лейтенанта, привезла. Блестящий мальчик! Не хватает только воинской славы. Все дамы от него просто без ума! Я привезла вам от вашей Жозефины аромат ее духов!

— Но здесь, мадам, воюют не на паркете, — сумрачно заметил Наполеон.

— Ах, боже мой! Вполне достаточно отсвета вашей славы. Лишь бы быть при вас.

— Оставьте мальчика в замке. С ним познакомлюсь. И нас с заморским гостем оставьте тоже. Наш разговор, мадам, ни для чьих ушей.

— Ах, Боже мой! Вы только посмотрите, какие они у меня крохотные. От них мужчины теряли головы! Поверьте!

— Боюсь, что ваши прелестные ракушки задымятся и не на чем будет носить свои сверкающие серьги, — насмешливо заключил Наполеон.

Маркиза де Валье, небесно голубая, источающая тонкий запах духов, так знакомых Наполеону по его Жозефине, присела в глубоком реверансе.

— Как бы я хотела послушать вас, наш Первый консул и первый из мужчин! Полжизни отдала б!.. Ведь любопытство красит женщин.

— Живите обе половины. Вас пули не сразят. А мы, двое мужчин, послушаем друг друга. Счастливого пути, мадам. Привет Парижу!

Шурша шелками, дама грациозно удалилась. Перед дверью она картинно зажала кружевным платочком нос. Предстояло пройти мимо гиены.

— Когда б я был прорицателем, то это посещение предвидел бы и предотвратил, — недовольным тоном заметил Наполеон.

— Прорицанья суть в том, что жизнь лишь повторяет прожитое вашим двойником.

— Хотите вспомнить Пифагора, который утверждал, что все в мире повторяется и будто было. И жизнь повсюду подобна Вселенскому колесу, любая точка на котором вновь вернется, повторяя круг.

— И он был прав! — на полном серьезе, не поддавшись шутливому тону Наполеона, сказал старец. — События, что мы переживаем, уже случались в другой жизни с человеком, подобным вам, который жил в Пространстве не то что выше вас, а в «приподнятом», ином…

— И это тоже необходимо доказать, — потребовал Бонапарт.

— Жизнь Александра изучить, поверьте, было не труднее, чем путь ваш яркий проследить. Завоевателей полмира.

Наполеон сопоставление свое с Александром Македонским спокойно принял как должное и отнюдь не как лесть.

— Но вашей армии в горах путь преграждали и бураны, и снежные обвалы с гор.

— Да, было не легко, — согласился Наполеон, — но если тем путем прошел когда — то из Карфагена Ганнибал, то должен был пройти и я, — уверенно закончил Бонапарт.

И перед глазами Наполеона возникла никогда им не забываемая картина.

Снежный склон. Узкая обледенелая тропа между отвесной скалистой стеной и пропастью.

По горному карнизу, отчетливо видимому с моря, на многие километры темной змейкой растянулась французская армия. Ни один здравомыслящий английский моряк не мог допустить такое безумие, и ни один выстрел не был сделан с моря. Опасность крылась на пути.

Если у Ганнибала в пропасть скатывались боевые слоны, то Бонапарт спокойным взглядом провожал катящиеся по насту ящики пушечных ядер, как срывались, поскользнувшись, и летели в бездну солдаты, которых он, как Юлий Цезарь, знал по именам.

Особенно тяжко пришлось при спуске. Снег подтаял, сказывалась близость блаженного итальянского рая. И солнце предательски растапливало почву под ногами.

Споткнулся мул под Бонапартом и чуть не полетел с кручи, если б проводник, ведя его под уздцы, не натянул вовремя поводья.

Зато, пройдя снега и выйдя на равнину, они обрушились, как снег со льдом на голову растерянных австрийцев.

Их армия ждала Наполеона у границ Пьемонта, а он с огромным войском оказался далеко у них в тылу и, разбив малочисленные отряды, смог накормить и даже приодеть свою разбойничью с виду армию.