Прапорщик Щеголев

— Вот, братцы, — говорил прапорщик, — хоть наша батарейка и маленькая и по силам ничтожная, но долг наш — в бою показать, что и мы не последняя спица в колеснице. Помнить надо слова великого Суворова: «Воюют не числом, а уменьем».

— Не сомневайтесь, ваше благородие, — говорили солдаты, — настанет срок — покажем всем нашим неприятелям кузькину мать!..

О беседах стало известно начальству. Однажды прапорщика вызвал к себе полковник Яновский.

— Послушайте, прапорщик, что это за сборища у вас там происходят?

— Какие сборища? — не понял прапорщик.

— На пароходе по вечерам.

— А, вот что вы имеете в виду. Извините, господин полковник, что не понял вас сразу. Это не сборища, а я рассказываю солдатам о нашем прошлом, вдохновляю их на подвиг великими примерами...

— Видите ли... Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы руководствуетесь в данном случае самыми лучшими стремлениями. Но все же это не к лицу офицеру. Подобное панибратство с солдатами может привести к ослаблению дисциплины! Желая вам добра, советую прекратить эти сборища. Приказываю прекратить!

— Слушаюсь, господин полковник!

— Вот, вот... Проживут ваши солдаты и без истории. Да и кто вам сказал, что солдату необходимо рассуждать и мыслить? Для этого у нас существуют офицеры.

В приемной Яновского Щеголев встретил Волошинова и рассказал ему о приказе полковника.

— Право, не пойму, что в этом плохого? — удивлялся прапорщик. — Ведь я рассказывал солдатам то, о чем пишется в книгах, а эти книги может купить всякий.

— Не будьте ребенком, Щеголев, — сморщился поручик. — Подумайте: разве Петрашевский, несомненно известный вам, как жителю Москвы, делал что-нибудь преступное? Тоже нет, а попали на каторгу и он сам, и его слушатели. Разве мало офицеров из его кружка были разжалованы в рядовые и сосланы на Кавказ. Попади вы не к Яновскому, а к Гангардту — не видать бы вам больше батареи. А Яновский просто выгородил вас. Он говорил, что вы самостоятельно еще не командовали, не привыкли еще к обращению с солдатами, что это, дескать, и его вина, так как он плохо присматривал за вами.

— Но ведь и Суворов беседовал с солдатами!..

— Так это же Суворов! — воскликнул поручик. — С Суворовым сам император ничего не мог поделать, а уж на что крутой был человек. Помните, что Павел сказал Суворову, отправляя его в Итальянский поход? «Воюй, — говорит, — как умеешь». Суворов — гигант. А вы что? Былинка — дунул и нету!

Вечером Щеголев поделился своими мыслями с Рыбаковым.

— Может быть, мне проводить эти беседы вместо вас? — спросил Рыбаков.

— Вам нельзя. Ведь вы — кондуктор, значит, тоже офицер.

— Тогда мы просто будем давать книжки батарейцам. Пусть себе читают. Кто у вас грамотный?

— Таких очень мало. Андрей Шульга, Емельян Морозка да, кажется, Никита Гацан. Вот и все.

— Маловато. Впрочем, на других батареях и этого нет. Там сплошь неграмотные. Но как бы то ни было, а вдохновлять солдат примерами героизма надобно. Да и любят они эти беседы!

Как-то днем в каютку на «Андии», где в это время находился Щеголев, прибежал караульный.

— Ваше благородие! К вам пришли какие-то люди.

Еще с палубы прапорщик увидел, как по молу, отворачиваясь от ветра и придерживая руками фуражки, быстро шли Деминитру и Скоробогатый.

Не здороваясь, они закричали:

— Важнейшее известие! Восемнадцатого дня адмирал Нахимов уничтожил турецкий флот.

— Неужели? — радостно воскликнул Щеголев. — Да правда ли это?

— Истинная! Утром сегодня пришел австрийский корабль и привез эти сведения. Битва произошла в турецкой бухте Синоп. Из всего турецкого флота спасся будто бы только один пароход, — перебивали друг друга студенты. — А Нахимов не потерял ни одного корабля!

Известие было таким радостным, что прапорщик боялся ему верить.

— Мы даже убежали из лицея, чтобы первыми сообщить вам эту новость.

Иностранные новости часто попадали в Одессу гораздо раньше через заграничные газеты, чем через русские столичные, которые шли из Санкт-Петербурга очень долго. Одесская городская газета нередко просто перепечатывала эти новости.

Так было и теперь. Два дня спустя Щеголев увидел австрийскую газету с подробным описанием боя. Все, что говорили студенты, оказалось верным.

Били в колокола, преосвященный Иннокентий правил молебен в честь русского оружия. Молились за августейшего императора Николая, нанесшего тяжкий урон супостату.

Вечером город был иллюминован.

Почти тотчас после австрийского корабля прибыл из Севастополя курьер от Меншикова с подтверждением и детальным описанием боя.

Послушать курьера в штабе собрались все офицеры. Появились и генералы. Инженерный генерал-майор Баранцев с сомнением качал головой.

— Эта победа может иметь для нас тяжелые последствия: она может вовлечь нас в войну с Англией и Францией... Не секрет, что эти державы держат свою соединенную ескадру в Константинополе, опасаясь высадки там нашего десанта. Теперь, с уничтожением турецкого флота, они могут предпринять активные действия против нас в Черном море. И тогда войны с ними не избежать.

Молодые офицеры возражали:

— Слабости показать мы ни в коем случае не можем. Турки нас давно задирают. Разве обстрел «Колхиды» или нападение на наши посты на Дунае не означали, что война фактически уже началась? Следует удивляться выдержке и долготерпению нашего государя, столько времени спускавшего все это.

— Нельзя было упускать возможности уничтожить вражескую эскадру. Нахимов поступил правильно, честь ему за это и слава!

Едва отзвонили колокола в честь Синопской победы, как город снова был обрадован известием о новых двух победах на Кавказе: 14-го ноября генерал Андронников с войском в 8000 человек совершенно уничтожил у Ахалцыха турецкий отряд в 20 000 человек. А 19-го, как раз на следующий день после Синопского боя, генерал Бебутов разгромил у Башкадыклара сильную турецкую армию и захватил всю ее артиллерию. Ликование было всеобщим.

— Синоп — Башкадыклар — победы-близнецы! — говорили в городе.

В начале декабря стало известно, что в скором времени прибудет новый командующий Одесским военным округом, бессарабский и херсонский губернатор барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен, боевой генерал, участник войны с Наполеоном.

В день его приезда на батарею к Щеголеву явился запыхавшийся Свидерский.

— Александр Петрович, — едва переводя дух, сказал он, — прибыл новый командующий... Уже осматривает батареи... Сейчас на Третьей... Скоро будет у вас. Я пришел предупредить вас об этом, чтобы вы успели приготовиться.

— У нас все готово, — улыбнулся прапорщик. — В любую минуту мы можем показать батарею кому угодно.

— Ну, как знаете, — обиделся адъютант. — Барон — человек строгий, придирчивый. Он и в погреб полезет, и в пушечное дуло заглянет.

— Очень хорошо. Пусть проверяет, как хочет.

Час спустя у въезда на мол появились две коляски. Часовой не пропустил их и вызвал Щеголева. Прибежавший прапорщик увидел незнакомого генерала, увешанного орденами. Котлетки-бакенбарды придавали его лицу особенно благообразное выражение.

Генерал расхаживал по берегу, заложив руки за спину. Увидев Щеголева, он подошел к нему, протянул руку и сказал:

— Командующий округом генерал-адъютант барон Остен-Сакен.

Прапорщик растерянно пожал руку. Он сам должен был рапортовать командующему, а тот сразу подал ему руку.

— Слышал о вашей батарее, — продолжал генерал, — с первого же шага хочу выразить удовлетворение правильно поставленной службой: часовой не испугался моих эполетов и не пропустил меня. Правильно сделал. Он же меня не знает!

Вместе с генералом Сакеном прибыли оба уже знакомых прапорщику инженерных генерал-майора и несколько других офицеров.

Все отправились на батарею. Генерал осматривал долго, беседовал с солдатами, сам провел ученье, хвалил проворство и ловкость в обращении с пушками.

Прапорщик просил разрешения произвести ученье со стрельбой, показал сарай, представлявший опасность для батареи.