Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)

Ёгоро заглянул в жаровню, где стояла железная грелка с водой, и увидел, что огонь едва теплится в золе. Разворошив угли, он стоял над маленькой жаровней, грея озябшие по дороге руки, и напряженно думал, не в силах даже присесть и расслабиться. Ему казалось, что в доме, возможно, еще кто–то прячется. Хоть этот дом и был снят на недолгое время, Ёгоро успел с ним как–то сродниться и чувствовал себя здесь покойно. И вот теперь где–то вдалеке, в темном коридоре промелькнула зловещая тень. Послышался тихий скрип — будто кто–то пробирался по деревянному настилу с черного хода. Негромкий звук заставил Ёгоро вздрогнуть. Он весь напрягся в ожидании.

«Явились!» — будто ток пробежал по телу, заставив Ёгоро выпрямиться. Поскольку он выдавал себя за мещанина, то никакого серьезного оружия в доме не заводил, полагая, что это будет слишком опасно. Для самообороны у него был только кинжал, который он и выхватил, поспешно задув фонарь. В доме стало темно, словно все вокруг залили тушью. Ёгоро прислушался к темноте, пытаясь определить, что творится снаружи.

Звуки доносились не только с черного хода. Кто–то крался к парадной двери через двор. И не двое–трое, а поболее… Справиться с таким противником ему будет не под силу. Но куда же бежать?

Во дворе, видимо совещались — слышно было, как несколько человек тихо переговариваются.

— Эй, галантерейщик! Галантерейщик! — позвали от парадной двери.

Ёгоро отчего–то бросило в жар, но деваться было некуда, и он откликнулся:

— Да? Кто там?

Собравшись с духом, он взял железную грелку, предварительно сняв с нее крышку, и поспешно вышел в коридор. Здесь было еще окно. Он приоткрыл ставни и выглянул наружу. Черные тени во дворе настороженно обернулись, услышав скрип — поскольку они ожидали у дверей, то не предполагали, что хозяин выглянет из окна. Все были рослые молодцы, при двух мечах, в низко надвинутых на глаза клобуках.

— Мы из соседней усадьбы. Хотим кое о чем тебя спросить, — ответил один из пришельцев.

— Опасаться нечего, открывай! — добавил другой. Однако опасаться их стоило, и сами пришельцы отлично это знали.

Ёгоро, не подавая вида, миролюбиво заметил:

— Вон оно что! Поздненько вы, судари мои, пожаловали — вишь, сколько вам хлопот–то!

Закрыв окно, Ёгоро направился к входной двери. Он был доволен произведенным эффектом — противники, как видно, не ожидали, что им откроют.

Отодвинув засов, он поднял щеколду. К радости четверых пришельцев, уже предвкушавших жестокий допрос с пристрастием, прямо перед их замутненными хмелем глазами тяжелый внешний щит двери сдвинулся, но не более, чем на сяку, и в проеме на мгновение мелькнула фигура галантерейщика Дзэмбэя. В тот же миг сквозь щель выплеснулось что–то белое и прозрачное. Все четверо отшатнулись, но горячая вода из грелки успела попасть в лицо стоявшему впереди, а остальным троим — на капюшоны и на одежду.

Завопив от неожиданности и боли, они принялись бешено колотить в дверь, которая немедленно захлопнулась.

— Ах ты, негодяй! — орали охранники, но было поздно: Ёгоро уже опустил на место щеколу и задвинул засов, пока незадачливые охотники барабанили по ставням, пытаясь их проломить.

Крики во дворе усиливались.

— Открывай, мерзавец!

— Открывай, подлец! Раз так, ломаем дверь!

Кто–то побежал в обход дома. Теперь уже колотили изо всех сил не только в парадную дверь, но в заднюю, что вела в дом со двора. Посреди этого шума и грохота Ёгоро тихонько отворил слуховое окно и выбрался по веревке на крышу. Он слышал, как рухнули внешние щиты задней двери и несколько человек прямо в грязных гэта ринулись обыскивать комнаты.

— Нигде нет!

— Тут слуховое окно распахнуто! — переговаривались преследователи.

Ёгоро тем временем уже перебрался на соседнюю крышу и теперь примеривался, где бы спрыгнуть на землю. Высыпавшие во двор преследователи заметили его силуэт на фоне холодного звездного неба и бросились в погоню, но догнать беглеца у них уже не оставалось шансов — он был слишком далеко.

Придя в себя после изрядной встряски, Ёгоро знакомыми проулками выбрался к временному жилищу Ясубэя, где уже побывал нынче днем, и постучал в ворота. На недоуменный вопрос вышедшего к нему навстречу хозяина ответ был краток:

— Они меня достали!

Затем, посмеиваясь, он рассказал все по порядку.

— Да, но что же теперь будет с Маэбарой? — нахмурившись, сказал Ясубэй.

И в самом деле, Исукэ не зря первым проведал о грозящей опасности и всех их предупредил — разумеется, теперь та же опасность угрожала ему самому.

Оба приятеля встревожились не на шутку.

Утро было такое ясное, что сквозь прозрачный осенний воздух видно было далеко–далеко, до самого горизонта. Когда Ясубэй Хорибэ и Ёгоро Кандзаки добрались до лавки Исукэ в Хондзё, на улице было уже совсем светло, но двери и ставни в доме были плотно закрыты. Друзья еще больше обеспокоились. Проникнув в дом через маленькую запасную дверцу, они в слабом свете, пробивавшемся от черного хода, узрели картину страшного разорения. Сёдзи были разломаны и повалены, мешки с рисом, предназначенные для продажи, распороты, рис из бочек высыпан на земляной пол. Было совершенно очевидно, что здесь свирепствовали погромщики.

Ёгоро на всякий случай окликнул хозяина, никак не чая его застать, но Исукэ вдруг предстал перед ними, выбравшись откуда–то из глубины дома.

— Что случилось?! — воскликнули оба приятеля в один голос и тут вдруг одновременно заметили, что у Исукэ от бритого лба к уху тянется свежий лиловый рубец.

Исукэ только молча ухмыльнулся. Этой ухмылкой он словно хотел показать, что ему все нипочем, но оттого, что на голове у него красовалась ужасная рана, ухмылка получилась слишком зловещая.

— Да что уж… В общем, так вот, — только и проронил он.

— Когда ж это тебя? — спросил Ёгоро, скрипнув от ярости зубами.

— Накануне вечером — перед тем как я тебе послал то письмо, — ответил Исукэ.

Ёгоро был глубоко тронут тем, что Исукэ после таких злоключений не захотел ничего сообщить о своем состоянии в письме. Тут молчавший доселе Ясубэй впервые задал вопрос.

— Как же все произошло? Ну–ка выкладывай!

Исукэ кратко поведал, как его заманили в ловушку в усадьбу Киры, там пытали, потом отпустили, а на следующий день трое ворвались к нему в лавку, требовали, чтобы он убирался отсюда, буйствовали и так все разгромили, что лавку открыть было уже невозможно. Потом ушли.

— Значит, они тебя хотели отсюда спровадить?

— Ну, поскольку не убили, то, наверное, так, — улыбнулся Исукэ. — Но я еще здесь и переезжать не собираюсь!

— Однако ж если они разнюхали твое настоящее имя…

— Да наплевать! То было раньше, а теперь, может, я решил все в жизни изменить — только и разговору–то. Вряд ли у них хватит духу, чтобы каждый день ко мне врываться и так бесчинствовать. Все–таки люди вокруг… Будь вы хоть из клана Уэсуги с доходом в сто пятьдесят тысяч коку, а нарушать законы, установленные сёгуном, и учинять погромы никому не дозволено. Так что я тут остаюсь. Буду торговать себе помаленьку и за этими молодчиками присматривать.

В словах Исукэ читалась решимость не поддаваться на угрозы и насилие, но в то же время чувствовалось, что ему нанесено тяжкое оскорбление. Ясубэй и Ёгоро, переживая за товарища, в негодовании молчали. Конечно, ничего удивительного не было в том, что союзники их врага нанесли удар, но оправдать действия охранников Уэсуги, попирающих законы самурайской чести, было невозможно.

Когда к ним вернулась наконец ясность мысли, Ясубэй, намереваясь успокоить Исукэ, доброжелательно сказал:

— А может, ладно, чего уж там? Смирись…

— Смириться?! — Исукэ, который, сидел с непоколебимым видом и не боялся, казалось, ни стрелы, ни пули, вдруг словно сложился пополам, рванувшись вперед, и, помрачнев, решительно выдохнул:

— Смириться?! Никогда! Пусть меня избивают, топчут, — наплевать! Я и боли–то не чувствую, мне от того ни жарко, ни холодно. Раз они меня убивать не собираются, я отсюда не уйду и баста! Что бы там кто ни думал, а прежде всего я ведь терплю за товарищей, ради общего нашего дела!