Разомкнутый круг

– Месье! – удивленно округляя глаза, отняла она свою руку. – Вы забываетесь…

Но Максим чувствовал, что ей приятен поцелуй и он сам.

Довольный, откинулся на спинку сиденья и даже мурлыкнул какой-то севильско-брадобрейский мотивчик, но, подумав, что это слишком вульгарно, солидно кашлянул и уставился на линяющие деревья.

Хотелось русского куража…

Анжела отвернулась от него и крутила над головой зонтик.

Француз извозчик, согнув спину, в полудреме следил за дорогой, краем уха прислушиваясь к разговору и лениво разрабатывая план выуживания лишнего франка.

– Мадемуазель! – произнес Максим. Глаза его блестели удалью, которую французы величают русской придурью. – Мадемуазель! – еще раз повторил он, привлекая ее внимание и шикнув на развесившего уши кучера.

Анжела с удивительной грацией повернулась к нему, собираясь оказать отпор этому нахальному захватчику, и вопросительно изогнула тонкую бровь.

– …Ваш зонтик с оборочками по краям удивительно напоминает женские панталончики, – улыбнулся Максим, думая про себя, что сказывается школа Оболенского, и подставил щеку для удара, чуть зажмурив в ожидании глаза.

– Ах! – услышал он. – Что вы сказали? – И смех вместо пощечины.

С удивлением поглядел на смеющуюся даму, закрывающую и раскрывающую зонтик.

– Это можно понять как намек?.. – поинтересовался он, и в ту же минуту почувствовал теплоту женских пальцев на своих губах.

– Перестаньте паясничать! – все еще не сумев побороть веселье, произнесла она.

Максим в это время целовал каждый по отдельности пальчик, а затем закрыл ее рот поцелуем, подумав, что Жан де Бомон моментально бы застрелился, увидь их сейчас.

Анжела застонала от наслаждения, но все испортил любопытный кучер. Увлеченный зрелищем, он забыл про дорогу и чуть не опрокинул возок, заехав в кусты.

Это опять вызвало бурный восторг со стороны дамы, а извозчик лишился не только лишнего, но и всех остальных франков, услышав от русского офицера пожелание радоваться, что не заработал пинка по устричной створке.

Анжела была потрясена… Такого в своей жизни она еще не слышала.

«Ну и нахал… С ним не соскучишься, хотя месье и весьма вульгарен», – подумала она.

Когда Рубанов отрапортовал графу о рандеву, тот надолго задумался – хорошо это или плохо…

«У русских своеобразное понятие о комплиментах, – решил он, – но раз дама не оттолкнула, значит, все под контролем».

– Теперь следует развить и закрепить достигнутый успех.

Слово «успех» он произнес с некоторой долей скептицизма и сомнения. «Французы так не ухаживают. У наших мужчин больше уважения к женщине. Но русские – молодая нация!..»

– Завтра вечером я подберу вам букет, отвезете его мадемуазель д’Ирсон.

Однако Анжелы дома не оказалось.

– Увы, мой милый! – сладким голосом пела смазливая служанка, открывшая ему дверь. – Она несколько минут назад отъехала в экипаже с месье де Бомоном.

На вопрос: «Куда?» жеманно пожала плечами, утопив голову в них до самых блудливых глаз и всем видом показывая: «Знаю, да не скажу!»

Подарив ей букет, Рубанов помчался к себе, с тревогой обыгрывая в мыслях ситуацию и твердо решив, что с мадемуазель д’Ирсон покончено. «Обиделась окончательно!» – сделал он вывод.

Граф де Сентонж поднял на смех умозаключение Максима и посоветовал в таких ситуациях не теряться, а включать голову.

– Разве вы не могли передать букет прислуге, вместо того чтобы дарить мои цветы, – ехидно вставил он, – что весьма удачно получилось, коли мадемуазель д’Ирсон нет дома…

Вы и приехали-то лишь для того, чтобы извиниться и предупредить, что будете заняты всю ночь…

Рубанов схватился за виски и ругал себя, почему сам не догадался так сказать.

– …Именно всю ночь, – кипятился граф, будто от ворот поворот получил сам, – и цветы следовало не дарить, а сунуть ей в морду и забрать с собой.

«Мое влияние! – отреагировал Максим на слово "морда". – Взаимопроникновение двух культур», – проследил взглядом, как граф проглотил лекарство и запил из графина без помощи стакана.

«Чем он все-таки болен?»

– Так вот!– перевел дух Анри Лефевр. – Военная кампания еще не окончена… Крепость пока не сдалась.

В следующий раз при встрече даже словом не обмолвитесь, что ее не было дома, а когда она сама поинтересуется, как вы провели прошлый вечер, ответьте: «У одной!..» – Тут же сделайте жест, будто хотите закрыть свой рот, закашляйтесь, покраснейте – для этого вам придется напыжиться – и исправьте оговорку: «У одного приятеля, – можете добавить: – По полку!».

Затем делайте озабоченное лицо, будто вспомнили о чем-то важном, и тут же, откланявшись, уходите…

Будьте уверены. Бессонная ночь ей обеспеченна!

«Учит как маленького», – надулся Максим.

Граф подумал, что ученик тренируется краснеть.

Буквально на следующий день мадемуазель д’Ирсон сама нанесла визит. Приехала она якобы по делу к де Сентонжу, но когда граф покинул их, даже не обратила на это внимания и с ходу принялась упрекать Рубанова в неверности.

«Ну конечно! Неверность – это прерогатива женщин, – усмехнулся он в нос и с удовольствием обозрел темные круги у нее под глазами. – Я-то спал сном праведника!»

– Моя совесть чиста, как у младенца! – произнес он, но Анжела так не думала, особенно когда случайно заметила под креслом золотую заколку для волос.

– Вот ваша чистая совесть, месье! – зарыдала она, а Максим с удовольствием принялся утешать ее, удивляясь про себя, откуда взялась эта заколка.

«Ясное дело, граф для ажиотажу подбросил!» – сделал он правильный вывод, с упоением целуя мокрые щеки мадемуазель д’Ирсон и ласково гладя ее вздрагивающие плечи и спину.

Выждав столько времени, сколько было положено, по его мнению, для возбуждения всех нервных центров приехавшей гостьи, граф постучал в дверь, извинился и, воскликнув: «А вот и моя потеря, спасибо, что нашли», выхватил заколку из слабых рук Анжелы и быстро вышел.

– Я же говорил вам, что сия вещь принадлежит не мне! – целовал Максим медленно успокаивающуюся Анжелу, подводя ее к софе.

Но, успокоившись, она оттолкнула Рубанова – и со словами: «Боже мой! На кого я похожа», – кинулась к зеркалу и стала приводить себя в порядок. Никаких вольностей больше позволено не было.

Проводив умиротворенную даму, Рубанов принялся упрекать тут же появившегося графа.

– Месье! Женщине из-за вас стало дурно, и она даже чуть не потеряла сознание.

– Не берите в голову, любезный мой Максим Акимович, – скрывая в улыбке иронию, произнес де Сентонж, думая про себя, какой же этот русский еще ребенок…

«Но я сделаю из него мужчину», – пообещал он себе.

– …Коли женщина плачет и устраивает истерику, картинно срывая шляпку или падая в обморок, – не верьте. Она играет! Верить следует только той, которую любите. Так что – ничего страшного.

Я вам уже говорил, что женщины – актрисы. И как опытная лицедейка, мадемуазель д’Ирсон имеет полное право открыто выражать свои чувства. Главное, не принимать их всерьез и быть снисходительным. Могли бы даже подыграть ей, упав на колени и обняв ее ноги…

Ручаюсь, получили бы огромное удовольствие…

– Я и без того получил удовольствие, – буркнул Максим.

– …Нет ничего более приятного, чем переиграть женщину, – цинично усмехнулся де Сентонж и, отбросив фалды фрака, уселся в кресло. Рубановскую реплику он пропустил мимо ушей. – Заклинаю тебя, мой друг… никогда не принимай женские истерики всерьез! Завтра я свожу тебя в одно место, где ты увидишь технические стороны любви и узнаешь, что представляют из себя дамы, – закинул он ногу на ногу.

– Но на завтрашний вечер мы договорились встретиться с Анжелой… – в волнении встал с дивана Максим, – а вдруг она махнет на меня рукой и бросится в объятия верного Бомона?

– Пустое, мой друг! – потер де Сентож сердце и болезненно сморщился.

– Что с вами? – подскочил к нему Рубанов.

– Все в порядке! – отстранил его граф. – Все в порядке… – со вздохом еще раз произнес он и потянулся в карман за таблетками.