Новочеркасск: Книга первая и вторая

— «Бановые»? — переспросил кузнец. — Они и мне насолили, сучьи дети. Братишку поколотили. А ну-ка, хлопцы, водку в сторону. Докажем, что и мы за себя постоять могем. Я не из тех станишников, про которых молвят: «Дед у тебя был казак, отец сын казачий, а ты хрен собачий». Бери кто цепь, кто ломик, кто нагайку, а кто просто камень, и все на Аксайскую! Только дробовиков не прихватывай, чтобы милиция потом претензиев к нам не предъявляла. Зараз мы им покажем, что такое честное донское воинство!

За Дроном кинулось человек двадцать «низовых», давно скрипевших зубами при одном упоминании о вожаке «бановых», но кузнец жестом их остановил:

— Всех не надо. Пятнадцать душ подымайтесь зараз вверх по соседней Почтовой улице и встречайте там недобитков, а мы с остальными перехватим их на углу Барочной и Аксайской.

Это была схватка, которой никогда не видывала вольная Аксайская улица. «Низовые» казаки с остатками еще не вконец побитых парней с окраины ринулись на врагов. Ленька Баклан попытался было с финкой броситься на Дрона, но кузнец на лету поймал его руку. Она хрустнула, и бандит отчаянно завопил. Финка выпала, а Дрон ударил Баклана в висок так, что тот бездыханным упал на пыльную проезжую часть Аксайской улицы и уже не поднялся больше. «Бановые» бросились бежать, но на Почтовой улице их перехватила другая группа казаков. Финки и кастеты не пригодились на этот раз уркаганам. Избитые, они никуда не ушли с Аксайской улицы до прибытия грузовика с милиционерами. Начальник угрозыска перевернул лицом вверх бездыханное тело Леньки Баклана, коротко сказал:

— Тот самый. Его-то мы и искали. — Подумал и прибавил: — Ну и силушка же у тебя, товарищ Дронов. Как вот перед законом будем теперь оправдываться? Ну да ладно, что-нибудь придумаем.

С той поры тише стало на Аксайской улице, но время от времени по ночам все же будил обывателей отчаянный крик запоздалого прохожего: «Караул, грабят!», в ответ на который иные жители испуганно крестились и сдавленным шепотом приказывали своим сородичам: «Слышь, Вань (или Мишутка)! Там, на улице, грабят кого-то… А ну-ка, проверь поскорее запоры да свет загаси».

Поистине странное сословие казачество. От отчаянной храбрости до богобоязненной трусости шаг у его представителей иной раз бывает короче воробьиного носа.

Но воинственные традиции предков все-таки и обитателям Аксайской улицы достались в наследство, и маленький Венька в этот вечер долго не мог заснуть, думая о первой встрече с соседскими ребятишками. «Как же это он меня побил? — сгорая со стыда, вспоминал Венька. — Он же ниже меня ростом и на год моложе, а побил. И я побоялся его ударить в ответ… Значит, я трус?»

Мать хорошо понимала растревоженную переживаниями душу сына. Желая его успокоить, она в таких случаях пела немножко грустную колыбельную, и ее голос был для мальчика самым лучшим лекарством. Чтобы не расплакаться от обиды, Венька сейчас лежал, сцепив зубы, и даже старался не дышать. Голос матери наплывом врывался в утомленное обидой сознание:

И странное дело, обиды и переживания отступали прочь, легко и приятно начинала кружиться голова. Подсаживался отец.

— Давай я тебя сменю, Наденька, если он еще не спит.

— Садись, несостоявшийся тенор императорского театра, — с легкой усмешкой отзывалась мать. Отец тоже пел тихим голосом, но не колыбельную, а совсем другую песню, которую обычно с присвистом пели донцы на маршах:

Так было и сейчас. Александр Сергеевич обнял жену за плечи, тихо позвал:

— Идем в другую комнату, Наденька. В этом доме есть где уединиться и нам, родителям. Ты у меня сегодня такая молодая…

Надежда Яковлевна осторожно освободила плечо из-под его чуть влажной тяжелой руки, словно сказать хотела без обиды, но твердо: «Не надо, не прикасайся ко мне, Саша». А у него в грустных глазах, иногда приобретавших неопределенный цвет — то ли светло-голубой, то ли светло-серый, — читалось одно и то же: «Вот и снова нашла коса на камень. Я знаю, что ты меня не любишь и не полюбишь никогда в жизни, потому что, даже мертвый, твой Иван всегда будет разделять нас жестокой межой».

Утром Венька очнулся от яркого солнечного луча. Отец и Гришатка открывали со стороны Аксайской окно, выходившее из детской. Острый и широкий, этот луч ударил на мгновение в глаза, заставил его зажмуриться. Освоившись, Венька перевел взгляд на бугор и увидел там вчерашних ребят. Коренастый, крепколобый мальчишка, тот самый, что постыдно побил его в кулачном поединке, о чем-то рассказывал своим дружкам, кивая в сторону их дома. «Побил меня и хвастает!» — взорвался про себя Венька. Он чувствовал сейчас необыкновенный прилив сил, и вчерашние насмешники вовсе не казались ему страшными. Надев майку, короткие штанишки с бретельками и сунув ноги в сандалии на лосевой подошве, он решительно метнулся в коридор.

— Вень, ты куда? — озадачилась Надежда Яковлевна. — А завтракать?

— Мам, я сейчас, — крикнул сын и галопом помчался к бугру.

— Саша, останови его, — встревожилась мать, — опять поколотят!..

— Погоди, Надюша, — хлопнул Александр Сергеевич в ладоши и весело продекламировал: — «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла». Кажется, наш Венька помчался сводить счеты. Посмотрим, что сейчас из этого получится.

— Побьют Венечку, — жалобно повторила Надежда Яковлевна, и оба они застыли у окна.

Тем временем Венька подбежал к бугру, удивив своей скоростью ребят, и остановился, чтобы перевести дыхание. Мальчишки с удивлением уставились на него.

— Гля! — воскликнул медно-рыжий. — Откуда он сорвался такой?

— Видать, божья коровка укусила, — предположил другой.

Не отвечая на их насмешки, Венька шагнул к своему вчерашнему обидчику.

— Ты! — закричал он гневно. — Ты за что вчера меня ударил?

Его противник осклабился, ища поддержки, посмотрел на дружков.

— А что? Хочешь, чтобы я тебя и сегодня огрел? Могу…

Договорить он не успел. Венька с размаху ударил его в скулу, потом дважды в нос. И тут случилось самое неожиданное: вместо того чтобы оказать сопротивление, крепколобый мальчишка обеими ладонями схватился за нос и с оглушительным ревом помчался от бугра к своему дому. Меж пальцев у него заструилась кровь. Медно-рыжий одобрительно покачал головой:

— Ну, ты ему и дал! Юшкой заставил умыться.

— Пусть первый не лезет, — буркнул Венька и, повернувшись к своим новым знакомым спиной, медленным шагом возвратился домой.

— Видала? — расхохотался Александр Сергеевич. — Ну что? Надо поздравить теперь победителя, а?

Надежда Яковлевна улыбнулась, но отрицательно покачала головой.

— Ни в коем случае, Саша, — возразила она. — Это же крайне непедагогично. За то, что Венька наказал своего вчерашнего обидчика, честь ему и хвала. Правильно сделал, что сумел за себя постоять. Но восторгаться тут нечем. Так недолго из него и уличного хулигана сделать…

Венька вбежал в комнату запыхавшийся и тотчас же бросился к банке с кипяченой водой. В ту пору многие боялись тифа и считали, что два стакана сырой воды непременно вызовут эту болезнь. Под страхом строгого наказания Веньку обязали пить только кипяченую воду.

— Много не пей, — осадила мать. — Сейчас завтракать сядешь. Оставь место для молока с мышьяком. Ты малокровный, тебе это полезно.