С Антарктидой — только на Вы

— Да нужно-то всего две-три толовые шашки, — я подумал, что Галкин просто не понимает, о чем я прошу.

— Нет...

— Половину аэродрома мы уже потеряли, — я постарался сдержать в себе вспыхнувшую злость. — Обводные каналы забиты шугой, вода идет по восточной части ВПП, вы же знаете... Тягач еле-еле перетаскивает через него сани с бочками, да и то по каменной гряде. А если эта река идет под центр аэродрома?! Он же начнет проваливаться, потеряем самолеты, технику!

— Нет! На нарушение техники безопасности не пойду...

На следующее утро я все же попробовал взлететь — работу-то делать надо, заказчик на чем свет стоит клянет и жару, и нас, авиаторов. Стал выруливать на ВПП и вдруг почувствовал глухой толчок. Машина резко задрала нос, в глаза ударило солнце... Я мгновенно прибавил мощность двигателям, Ил-14 рванулся вперед, будто кто-то подстегнул его, послышался скрежет и мы «выпрыгнули» на полосу. Заглушили двигатели, вышли. За нами быстрый чистый глубокий поток слизывал обломки льда в полынью — он проломился под тяжестью машины и мы чудом выскочили на твердый участок аэродрома.

— Все, ребята, — сказал я операторам из «Севморгео», — цирк закончился. Ночью мы попробуем перелететь к Вечорке, а то останемся без самолета. Или покалечимся и вас побьем.

— Мы понимаем...

Мне нравились эти ребята. Для них работа была превыше всего, многие приборы изготавливали сами. В общем, я считал их настоящими подвижниками от науки.

Ночью, когда стоковый ветер с купола принес похолодание и полоса покрылась тоненьким ледком, который со звоном хрустел под ногами, мы решили перегнать наш Ил-14 к Вечерке. Со стороны моря еще оставался твердый кусочек полосы длиной 350-370 метров, не тронутый ручьями, с него и пошли на взлет.

Ну, перегнать-то перегнали, а толку — что? Энергообеспечения нет, топливо не подвезешь... Дважды мне пришлось принять ледяную купель не по своей воле. Один раз провалился в подледный поток и чудом остался жив — спасла палка, с которой всегда ходил по ледяной каше. Ею зацепился за края проруби и выбрался из воды. В другой раз тягач застрял посередине реки из талых вод. Вызвали на помощь еще один вездеход со станции. Чтобы завести трос, надо было закрепить и перебросить трос на другой «берег». Я прыгнул, снежник подо мной рухнул и я по грудь ушел в ледяную воду, круто смешанную со снегом. Это меня и спасло — скорость шуги была невелика, хотя в десятке метров от того места, где мы застряли, уже шумел водопад. Хорошо, что недалеко располагался приемный центр — добежал туда, меня раздели, растерли полотенцами, дали сухую одежду. Вот так иногда мы добирались на вылет. Производственный план стал «трещать по швам», научная программа оказалась под угрозой срыва, а Антарктида знай себе жарит. Подкосило нас и то, что в 31-й САЭ впервые в Антарктиду должен был прилететь тяжелый транспортный самолет с колесным шасси Ил-76ТД — привезти смену, грузы. Для его приема готовился снежно-ледовый аэродром у горы Вечерней, поэтому и люди, и аэродромная техника день и ночь трудилась там, напрочь позабыв о нас.

«Песчинка» в космосе

А тут еще, как назло, закончилось моторное масло. Где брать? На корабле бочки с маслом есть, но он подойдет к «Молодежной» только к концу сезона. Выручил Михаил Михайлович Поляков, начальник базы «Союз» — он сообщил, что в «запасниках» базы «Эймери», которая давно уже прекратила свое существование, масло осталось. Договорились, что мы привезем на «Союз» нужное им оборудование, а по пути назад загрузим масло.

Когда готовились к полету, я распорядился взять с собой в Ил-14 пять бочек бензина.

— Зачем? — удивился бортмеханик. — На Эймери зальем, да и так нам с лихвой хватит топлива в оба конца...

— Грузите.

Сели на базе «Союз» и выгрузили свои пять бочек бензина — они могут пригодиться осенью при вывозе базы.

Связался с Колей Пимашкиным, чтобы узнать, в каком состоянии находится посадочная площадка у склада с маслом.

— Ровное поле. Идеальный наст, — сказал он. — Я туда уже не раз летал, теперь тоже собираюсь.

— Может ты и нам масло прихватишь?

— Как Поляков скажет...

Но у Михал Михалыча были другие виды на «свой» Ан-2 и он, извинившись, предложил все-таки нам самим идти на «Эймери». В компании с Пимашкиным.

Все развивалось до поры, до времени по плану. Пришли на «Эймери», Ан-2 садится первым. Действительно, площадка — лучше не придумаешь: ровная, чистая, крепкая. Спрашиваю Пимашкина:

— Коля, как наст? Держит?

— Ты же сам видишь, — отвечает.

Захожу на след Ан-2, аккуратненько сажаю машину, а она метров 300 прошелестела по этому насту и стала проваливаться. Наст выдержал Ан-2, а для Ил-14 оказался тонковатым. Я добавил мощности двигателям, кое-как подрулил к штабелю с бочками, оглянулся на свой след и ахнул — позади лежали три длинные глубокие сложные колеи. Экипаж Пимашкина уже взял то, что ему было нужно, и Коля подошел к нам:

— Наша помощь нужна?

— Нет, — сказал я, — мы сейчас тоже загрузимся, подберем участочек потверже и — на «Молодежку». Так что вы идите.

Пимашкин улетел, мы закатили в грузовую кабину бочки с маслом, долили бензин, зашвартовали груз и начали взлетать. Сделал несколько попыток — машина набирает скорость 70 км/ч, а дальше она не растет, хоть убей. С нами возвращался на «Молодежку» начальник радиослужбы экспедиции Сергей Сергеевич Потапов, который проверял радиосредства на «Союзе», вот ему вместе с бортрадистом и штурманом пришлось побегать «в хвост» по моей команде, чтобы изменить центровку машины, но это тоже не помогло. Перекатили туда же бочки — результат прежний. В колеях, которые мы пробили, образовались кристаллик снега, они между собой не сцепляются, укатать их не удается и лыжи тонут, как в каше. Вернулись к штабелям, слили часть бензина, потом выгрузили несколько бочек с маслом. Сделали еще несколько попыток взлететь — Ил-14 гонит лыжами впереди себя снежную «волну», а на нее выйти никак не может. — Все, парни, — я повернулся к экипажу, — придется нам брать лопаты и махать ими, пока аэродром не построим...

И остались мы одни в этой пустыне, совершенно потерянные всеми. — «Союз» со связи ушел, поскольку там уверены, что мы уже в пути на «Молодежную», а на станции за нас не волнуются, поскольку знают, что мы где-то на Бивере. Всю ночь, сменяя друг друга, мы тремя лопатами крошили наст, делая одну общую колею. Вязкая, как вата, тишина упала на «Эймери». Все звуки в ней тонут, едва родившись. Свинцово-белый мертвый свет лег на снег, на ледник, смыл горизонт... Нас шестеро, но и это не спасает — чувство отчаянного одиночества, оторванности от всего живого захлестывает все твое существо. Я точно знаю, что на сотни километров вокруг нет ни одной живой души, но избавиться от ощущения присутствия рядом с нами чего-то грозного, неземного никак не удается. Спасает работа да рев двигателей Ил-14, которые приходится время от времени «гонять», чтобы не застыли.

Когда прорубили полтора километра «дороги», я отправил всех отдохнуть в домик, сохранившийся от прежних обитателей станции «Эймери». А сам на Ил-14 стал накатывать след, набивать «подушку». Прошелся по ней несколько раз, вижу, далеко-далеко на юге, в распадке гор, едва тлеющий закат начал сменяться рассветом. Небо стало набухать розовой краской, она на глазах становилась гуще, гуще, превращаясь в кроваво-красную, в бордовую... Остановил машину, поднял ребят:

— Идите, гляньте на рассвет, такого больше не увидите... Горит багровое зарево, одетое в чисто-зеленую прозрачную окантовку, но и она стала меняться, пульсировать, приобретая ядовитомалахитовый цвет, который болезненно проникал в мозг. Я почувствовал, как у меня пересохло во рту, сердце, вдруг затихнув, начинает биться в бешеном ритме. Глянул на экипаж — все стоят бледные, в глазах удивление, смешанное не то со страхом, не то с ужасом. Фантастические протуберанцы, пульсируя, окрашивают облака в такие оттенки, которых я еще никогда не видел. Гнетущая мертвая тишина, висевшая над «Эймери», становится плотнее...