Маршал Конев

Дав общую характеристику руководимой им операции, Конев глубоко задумался. Перед ним почти зримо возник образ главного труженика, героя и мученика войны — рядового пехоты. Он обязан был действовать в любой обстановке, в любых погодных условиях, под непрерывным огнём, сутками без отдыха и пищи... А погода — хуже не бывает: будто шёл не февраль, последний месяц зимы, а конец марта или гнилая осень. Дороги превратились в жижу, в которой утопало все: люди, повозки, машины, пулемётные «тачанки», орудия сопровождения пехоты. Снег сменялся дождём, мороз — оттепелью, а он, солдат пехоты, шагал в валенках и полушубке, которые выдали ему накануне наступления.

Иван Степанович видел, что и этот его рассказ о Корсунь-Шевченковской операции был выслушан с вниманием присутствующими. В заключение он не спеша, чётко сказал:

— Таким образом, опыт показывает, что мы научились осуществлять не только стратегический, но и оперативный манёвр. Тактическое же маневрирование ещё не доведено у нас до совершенства. Нередко проводятся лобовые атаки, в результате которых противник лишь вытесняется, а не уничтожается. Надо учить войска смелым охватам и обходам, заставлять врага вести бой в невыгодных для него условиях, а ещё лучше — окружать его и уничтожать...

Конев остался доволен сборами. Присутствовавшие сделали для себя соответствующие выводы из обмена опытом, ощутили приближение важных событий. В частях и соединениях активнее отрабатывались теперь вопросы разведки, взаимодействия, тактического маневрирования. Хотя официально предстоящая операция не обсуждалась, но все чувствовали, что её начало близко. Выступающие много говорили о противнике, более или менее точно оценивали его оборонительные возможности. Отмечалось, что характер местности, особенно на Львовском направлении, позволяет врагу организовать сильное сопротивление, и это подтверждалось тем, что противник, по данным разведки, усиленно ведёт инженерные работы, создаёт оборону из трёх полос общей глубиной до сорока — пятидесяти километров...

Звонок Сталина на этот раз не был для Конева неожиданным. Он ждал его. Знал, что такой большой, насыщенный войсками фронт не может долго бездействовать.

Поздоровавшись, Сталин будто с укором спросил:

— Не надоело ли вам сидеть в обороне, товарищ Конев? Войска, расположенные севернее, уже наступают. И наступают, как вы знаете, неплохо.

— Мы тоже готовимся, товарищ Сталин, — сдержанно ответил Конев. — Ждём команды.

Сталин коротко определил задачи фронта. Они сводились к тому, чтобы разгромить противника в Прикарпатье, изгнать врага с западных земель Украины и начать освобождение Польши.

— Ив первую очередь надо взять Львов, — заключил он. — Мы в этом особенно заинтересованы...

Верховный Главнокомандующий предложил маршалу разработать план предстоящей наступательной операции и прибыть с ним в Москву. Назвал примерные сроки.

Закончив разговор, Конев встал из-за рабочего стола и некоторое время стоял задумавшись. Затем обратился к вошедшему генералу Соколовскому:

— Ну вот, Василий Данилович, пришло и наше время. Звонил Верховный. Сегодня же принимаемся за окончательную доработку. В распоряжении у нас не более двух недель. Успеем?

— Должны успеть, — как всегда, коротко и определённо ответил Соколовский. — Люди у нас опытные.

Конев подошёл к своему рабочему столу, бросил сосредоточенный взгляд на Соколовского, проговорил:

— Вы, разумеется, понимаете, Василий Данилович, что план надо готовить в глубокой тайне. На первых порах даже так: вы, я, Крайнюков, ещё один-два оперативных работника. И пока всё. Потребуется в соответствии с нашими задумками передислокация войск, и тоже — в строжайшем секрете. Отдайте распоряжения, чтобы соответствующие службы постарались ввести противника в заблуждение относительно наших намерений. Нужно подготовить специальный перечень дезинформационных мероприятий, особенно по линии средств связи.

— Это ясно. Всё будет исполнено.

— Тогда приступаем к делу. Соколовский вышел и вернулся с картами.

— Я много думал, прикидывал разные варианты, — сказал Василий Данилович. — И теперь целиком согласен с вашим предложением нанести одновременно два удара.

— И я всё глубже утверждаюсь в этом замысле, — признался Конев. — Возьмём наше решение за рабочий вариант. Значит, так: Рава-Русское направление и Львовское. Что это нам даст? Какое преимущество?

...Они долго сидели, в деталях обсуждая план командующего фронтом, намечая, какие силы сосредоточить на том и другом направлениях, какие для этого нужно будет произвести перегруппировки войск и многое, многое другое, что делается при подготовке такого рода операций.

А в это время в войсках фронта без промедления началась широкая и всесторонняя подготовка к новому мощному наступлению. Стоявшие в обороне общевойсковые армии, а также находившиеся вдали от фронта танковые армии принимали и обучали пополнение, создавались запасы снарядов, бомб, горючего, продовольствия и других материальных средств, ремонтировались и приводились в порядок оружие и боевая техника. Инженерно-сапёрные части, стремясь ввести противника в заблуждение создавали на тыловых рубежах новые и улучшали старые траншеи. Внешне всё говорило о том, что наши войска масштабно готовятся к надёжной и длительной обороне своих рубежей. Об этих задачах много и подробно публиковалось статей в армейских газетах, помещались различные оборонительные схемы, памятки, советы специалистов. В этом направлении действовали агитаторы и пропагандисты, партийные и комсомольские организации. Особую активность проявляла в такие дни фронтовая газета «За честь Родины», которую Конев всегда внимательно просматривал и регулярно приглашал её редактора полковника С. Жукова на беседы.

6

Сталин проснулся в то утро с неясной тревогой. Приняв душ, вышел из ванной бодрый, полный сил. А тревога всё же не проходила. Отчего это могло быть? Что его волновало и держало в напряжении? Было ощущение чего-то незавершённого. Дела на фронтах шли хорошо, и за ночь не могло ничего измениться. Сталин снял трубку и позвонил генералу Антонову, начальнику Генерального штаба:

— Что нового на фронтах?

— Ничего существенного не произошло, товарищ Сталин, — ответил Алексей Иннокентьевич. — В обычное время, как всегда, вам будет доложено.

Сталин прошёлся по комнате. Что же его беспокоило и держало в тревоге? Он перебирал в памяти события минувшего дня. Вчера ответил на телеграмму Рузвельта и Черчилля, сообщавших об успешной высадке союзных войск в Нормандии — на севере Франции. Второй фронт наконец-то начинает действовать. Что ж, хотя и запоздалая, но всё же добрая весть. Сталин коротко, но вполне доброжелательно отметил это событие телеграммой Черчиллю и Рузвельту: «Ваше сообщение об успехе начала операции «Оверлорд» [3] получил. Оно радует всех нас и обнадёживает относительно дальнейших успехов».

В телеграмме проинформировал союзников относительно летнего наступления советских войск, о чём было договорено на Тегеранской конференции [4]. В конце июня и в течение июля отдельные операции превратятся в общее наступление.

Эта информация, вполне естественная в отношениях между союзниками, не могла его встревожить. А что же он ещё делал вчера? Да, звонил Коневу. Предложил разработать план предстоящей фронтовой наступательной операции и сказал о Львове. Да, вот оно что... О Львове ему уже приходилось вести переписку с Рузвельтом и Черчиллем. И всё это тесно связано с польскими проблемами.

Решение этого весьма щепетильного вопроса никак не устраивало Черчилля. Он возился с так называемым лондонским эмигрантским польским правительством Миколайчика и хотел теперь, когда советские войска готовились начать освобождение Польши, навязать его многострадальному польскому народу. По этой причине назревали довольно крупные разногласия с союзниками. Сталину было ясно, чего хочет Черчилль, что скрывается за его туманными словами о «демократической Польше». Он, Черчилль, вспомнил об этом народе только на пятый год войны, когда советские войска вплотную приблизились к границам Польши, порабощённой фашистской Германией. Черчилля испугала возможность создания дружественного Советскому Союзу польского правительства, и он всеми силами пытался этому помешать. Черчилль, как и прежде, хотел иметь враждебную Советскому Союзу Польшу. А этого допустить никак нельзя, считал Сталин.