Бездна (Миф о Юрии Андропове)

— Все-таки в чем главная причина всего происходящего в России? — настойчиво повторил я вопрос.

— Все-все! — Вика смяла в пепельнице окурок.— В другой раз расскажу.— Она остановила меня требовательным жестом руки.— Обещаю: в другой раз! — Подошла к окну, открыла форточку, глубоко вздохнула.— Смотри, уже совсем светло. Пойду на кухню, сварю кофе.

Вика накинула мой халат и вышла из спальни.

Я лежал, не шевелясь, смотрел в потолок. Тоска сжимала мое сердце.

— …Куда прешь, козел?! — заорал наш водитель Гарик Сапунов, приоткрыв дверцу своего «Москвича».— Скотина безмозглая!

Мы выбрались из подземного туннеля и опять оказались зажатыми машинами со всех сторон.

— Видит же, ублюдок, что я в правый ряд иду, на поворот.

Цель была рядом: слева в снежной круговерти смутно вздымалась громада высотки на площади Восстания. Сейчас, если нашему художнику-абстракционисту удастся выбраться в правый ряд и свернуть на улицу Воровского…

— А что Борис…— спросил я.— Как его?

— Борис Буряце? — подсказала Вика.— Давно мы с тобой, Арик, в Большом театре не были. Теперь Борис Буряце под кликухой Борис Цыган — солист Большого. Сам понимаешь, чьими хлопотами…

— Ничего себе! — вырвалось у меня.

Гарик таки влез в правый крайний ряд, и наш «Москвич» повернул на улицу Воровского.

Я взглянул на часы: было без двадцати двух одиннадцать.

В ЦДЛ, то есть в Центральном Доме литераторов имени А. А. Фадеева, или попросту в писательском клубе Москвы, дым стоял коромыслом: переполнены оба зала ресторана, дубовый и так называемая «веранда», битком и в подвальном кафе, и в верхнем, известном своими шаржами и шутками художников на стенах и эпиграммами поэтов, тоже украшавших стены. Почему-то сейчас вспомнил такой опус:

Гвалт, смех, гул возбужденных голосов, изрядное количество пьяных. Все друг друга знают. Или почти все. Говорят, здесь нередко выясняются творческие и прочие отношения весьма бурно, вплоть до русского мордобоя, но мне видеть подобное не доводилось, хотя в клубах творческой интеллигенции русской столицы — здесь, в ЦДЛ, в домах композиторов и архитекторов, в Доме журналистов, наконец, в ЦДРИ, то есть в Центральном Доме работников искусств, я бываю довольно часто. Все по той же формуле: профессия обязывает.

В этих закрытых клубах — вход по членским книжкам творческих союзов (гости по советскому обычаю: небрежное «Эти со мной»), как правило, хорошая кухня, вежливые официанты, не грохочат дикие джазы и «группы», как в прочих московских ресторанах, куда, кстати, попасть просто так, предварительно не заказав столик, по вечерам невозможно. Картина везде одинаковая: ворчащая очередь у входа, традиционная вывеска «Свободных мест нет», неприступный хмурый швейцар в дверях, больше смахивающий на вышибалу.

Ни в ресторане, ни в обоих кафе мы Игоря Андропова с компанией не обнаружили. Однако скоро Гарик Сапунов встретил Сашу Коренева. Поэт в изрядном подпитии одиноко сидел в большом холле первого этажа в удобном мягком кресле у окна и, похоже, пребывал в философской меланхолии. Это был худой, подвижный человек лет шестидесяти с нервным интеллигентным лицом, которому стрелки седых усов придавали некую таинственность. Мне говорила Вика, что он фронтовик, и свои первые стихи написал в окопах теперь такой далекой войны. Это для моего поколения далекая история. А они, участники тех боев, походов, и сейчас живут там. Похоже, это главная их жизнь. Навсегда… Я это особенно почувствовал, попав года два назад в Минск, на какую-то литературную декаду, где провел несколько дней и ночей с белорусскими писателями.

— А, это вы,— без всякого удивления сказал Александр Кириллович Коренев,— Опоздали.

— В каком смысле опоздали? — спросила Вика.

— Вся компания Игорька Андропова, бросив стол, поднялась по боевой тревоге и рванула…

— Что за тревога? — четко, профессионально поставил вопрос Николай Кайков.

— Бросили стол, вопли-сопли… С Антониной, официанткой, правда, рассчитались. И все — на меня. Пришлось допивать. Хорошо, отловил тут двух молодых стихоплетов. Помогли,— Александр Коренев обвел нас внимательным насмешливым взглядом и продолжал уже совершенно трезво: — А вы ничего не знаете? — Возникла пауза. Мы ждали,— Конец света. Тут кутеж, дым коромыслом… Да и в прочих подобных заведениях. Пир во время чумы…

— Да в чем дело, наконец? — нетерпеливо перебила Вика,— Саша!

— Дело в следующем… Вот мы тут прожигаем жизнь… Впрочем, такую жизнь и надо прожигать.— Поэта явно тянуло на философию.

— Ну! Ну! — Гарик Сапунов еле сдерживал себя.

— Не нукай, не запрягал. «Ну…» Словом, дамы и господа, со вчерашнего дня в Москве идет грандиозная операция под названием «Каскад». Осуществляют ее совместно силы милиции и КГБ. Но, как сказал примчавшийся в поту к нашему застолью один деятель, по наводкам кагебешников. Метут теневиков самого высокого пошиба. Наносится сокрушительный удар по теневой экономике нашей замечательной столицы.

— А при чем тут Игорь Андропов? — спросил литсотрудник «Вечерней Москвы» Николай Кайков.

— Он ни при чем.— Опять последовала пауза.— Гарик, дай закурить.— Поэту Кореневу доставляла удовольствие игра на наших нервах. Задымив сигаретой, он продолжал: — С нами тут сидел один не то генерал, не то полковник. В штатском. Вот потный гонец и принес ему весть: замели его друга-приятеля, цеховика. Как я понял, миллионами парень ворочал. Генерал… Пусть он будет генералом, вскочил как ошпаренный: «Надо вытаскивать. Игорь, поможешь?»

— Что…— Я подыскивал русские слова.— Что, Игорь Юрьевич за помощью обратится к отцу? — И поймал осуждающий взгляд Коли Кайкова.

— Ни в коем случае,— поспешно, оглянувшись по сторонам, ответил Александр Коренев,— У него наверняка есть другие возможности, предполагаю, весьма эффективные.

— В Домжур! — скомандовала Вика

Мы спешно покинули писательский клуб, оставив поэта Коренева в некотором недоумении. Он только успел крикнуть нам вслед:

— Экспроприаторов экспроприируют!

…В Доме журналистов обстановка была та же: везде битком народу, гвалт и шум, пьяные красные физиономии.

— Нас ждут,— сказала Вика.

Мы спустились в подвальный пивной бар, и, хотя там, как говорят русские, было яблоку негде упасть, столик для нас действительно нашелся в углу под розовым плафоном в виде тарелки, вмонтированной в стену. За столиком сидели два неприметных джентльмена, оба лет тридцати пяти — сорока, чем-то неуловимым похожие друг на друга, потягивали пиво из кружек; рядом стояла тарелка с креветками.

Нас быстро познакомили, и пока художник-абстракционист и журналист из «Вечерней Москвы» таскали от буфетной стойки кружки пива, креветки, бутерброды с рыбой, Вика пошепталась с одним из джентльменов. (Он был белобрыс, с короткой стрижкой.)

Скоро с белобрысым мы оказались в самом углу стола у прохладной серой стены. Остальная компания, центром которой неожиданно стала «просто Зоечка», как бы отгородила нас от остального мирка пивного бара: бывшая манекенщица, несмотря на свою субтильность, с удовольствием пила пиво, лихо, умело расправляясь с креветками, сверкая острыми зубками, жевала бутерброды, на нее сыпались мужские комплименты.

Пока за столом менялась мизансцена, Вика успела шепнуть мне на ухо:

— Он с Лубянки. Информация будет точной. Проверено. Цену он назовет сам.

Итак, мы сели с ним рядом, тоже попивая прохладное темное пиво с экзотическим названием «Двойное золотое».

— Что вас интересует? — тихо, бесцветно спросил мой собеседник, глядя в свою кружку пива.

Подумав, я задал несколько вопросов.

Он тоже погрузился в размышления.

— Что касается последней беседы Цагана и Суслова,— сказал он, не поднимая глаз,— у меня ее нет. И, могу вас заверить, ни у кого нет. Но суть их разговора легко просчитывается. Как и ответ на ваш последний вопрос: о расстановке сил в Политбюро после ухода Суслова,— Он сделал большой глоток пива и подвел черту: — Вам полученная информация обойдется в сто «зеленых».