Большое гнездо

Дальше беседа у них не сладилась. И даже в терему у Мирошки, даже в присутствии все такой же обходительной и заботливой Гузицы не оттаял посадник, и владыка, пред тем обретший былую уверенность, вдруг притих, словно окатили его холодной водой...

Недолго держал свое княжеское слово Ярослав — предсказания Мирошки сбылись скоро. Пришел князь к владыке разгневанный, требовал дать ответ:

— Почто шлешь, владыко, людей к Мстиславу?

Обмер Мартирий, стал юлить и изворачиваться. Ярослав ударил дверью и вышел.

И снова принялся бесчинствовать в городе молодой князь. Тогда явился к владыке Нездинич и сказал:

— Самое время приспело, владыко, избавиться нам от Ярослава. Созывай Боярский совет.

Славно пошумели в тот день бояре во Владычных палатах. Обвиняли Мартирия:

— От твоего упрямства все беды на нашу голову.

— Доколь будем Ярослава терпеть?

— Опустели наши бретьяницы и скотницы. Ежели бы не призвал ты Ярополка, ежели бы не уговорил нас, обещая мир и всеобщее согласие, не терпели бы мы нынче неслыханных притеснений.

— Про Мстислава торопецкого и думать позабудь. Поклонись Всеволоду, пожалуйся на Ярослава, проси сына его на наш стол.

Далеко за полночь сидели бояре, стучали посохами, кричали, надрывая глотки. Совсем оглох от их безудержного крика Мартирий...

Да, тяжкие прожиты времена. Но самый великий позор еще впереди. Приедет Мартирий во Владимир и первый среди новгородских владык преклонит пред Всеволодом колени...

Что станет говорить он князю, как начнет? А не велит ли Всеволод и ему ждать, покуда сам развлекается на охоте? Не унизит ли еще раз униженного, не насмеется ли над его бедой?

Не думал Мартирий, сидя на лавке перед замерзшим окном в Ростове или глядя на бескрайние снега из своего возка, летящего по блестящей дороге за Переяславлем, что не доведется ему испытать ни унижения, ни скорби, что не предстанет он пред грозным ликом владимирского князя, а въедет в Золотые ворота успокоенный на веки вечные и уже застывший, со свечою, зажатой в сложенных на животе неподвижных руках?..

Не знал и не думал об этом владыка. И в ту минуту даже об этом не думал, когда бешено заколотилось сердце, а в голову ударила обжигающая щеки кровь.

Мартирий захрапел, откинулся на подушки, потянул руку к груди, но так и не донес ее — рука упала на колени, глаза подернула мгла, и все исчезло разом: и возок, и окутанные снегом леса за оконцем, и скрип полозьев, и неспокойные думы, терзавшие его от самого Новгорода.

В одной из деревенек, где перезакладывали коней, Нездинич подошел к возку владыки, откинул полсть и отшатнулся, увидев устремленные на него безжизненные глаза Мартирия...

2

В подклете у княжеской поварихи Варвары пригрелся Четка, как в своей избе.

Отроки добродушно подсмеивались над попом, Четка огрызался, но привычке своей не изменял. Варвара тоже относилась к пересудам со спокойствием: поговорят да и перестанут. А поп был ей по душе.

В тот день с мороза прибежал к ней Четка в подклет, постучал лапотком о лапоток, сбивая налипший снег. Варвара ждала его вечерять.

— Знатной будет ночью морозец, — сказал Четка, сбрасывая на лавку накинутую поверх рясы баранью шубейку и поднеся руки ко рту, чтобы согреть их своим дыханием.

— Ты к печи ступай, у печи-то потеплее будет, — сказала Варвара, с доброй улыбкой глядя на него.

У печи пристроился Четка на вязанке дров, спину подставил гудящему под ободами жаркому пламени.

— Вот гляжу я на тебя, Варвара, и тако думаю, — сказал Четка, жмурясь от удовольствия, — хорошая ты баба, и статью, и умом взяла, а мужика себе не сыскала...

— Чего ж мне мужика-то искать? — оборачиваясь через плечо, ответила она и застучала на столе деревянными ложками. — Пущай меня мужики ищут...

— Мужикам-то что, — протянул Четка. — Мужикам-то ничего. Вон слыхал я днесь, как про тебя сказывали. Многим ты люба, а — строптива, ответного чувства не выказываешь...

— Чего ж мне его выказывать-то? — продолжала греметь ложками Варвара. — Выказывай не выказывай, а никто мне из тех кобелей не люб...

— Это что же ты разборчивая какая, — продолжал Четка. — Этак и провековуешь одна. Не успеешь и оглянуться, как молодость прошла. Старую-то тебя кто возьмет?

— Кому надо, тот и возьмет.

— Не знаешь ты женского обычаю, Варвара, вот и говоришь.

— А ты мужской обычай знаешь? — повернулась к нему она, подперев бока руками. — Ты про что глаголешь, аль муха тебя какая укусила с утра?

— Мухи, Варвара, с осени перевелись, а мужской обычай отколь мне знать? Я — поп, не по сану мне гоняться за бабьими подолами.

— Поп, поп, — проворчала Варвара, — так почто речи непотребные завел? Почто меня смущаешь?

— Да разве я хотел тебя смутить? — сказал Четка. — Я ведь к слову...

— А слов таких не было.

Четка поморщился и покачал головой.

— Леший вас, баб, разберет. Николи не знаешь, чего вам надо.

— Ты и не разбирайся. Куды нос свой в чужие дела суешь?

— Да с каких пор твои дела-то мне чужими стали? — удивился Четка.

Варвара подошла к печи, вынула ухватом с огня глиняный горшок, поставила на стол, стала ложкой выгребать из него в общую мису хлёбово.

— Чем языком-то молотить, ступай, похлебай чего, — ворчливо пригласила она Четку.

Ели молча, хлёбово подносили бережно, подставляя под ложки ломтики ржаного хлеба. Четка жмурился от удовольствия и громко причмокивал. Варвара ела спокойно, не спеша, смотрела на стену поверх Четкиной головы. Насытившись, отложила ложку, неторопливо вытерла убрусцем губы.

Четка выскреб из миски остатки хлебова, срыгнул и блаженно откинулся на лавке.

Сложив крест-накрест полные руки на столешнице, Варвара сказала:

— Нынче мне недосуг с тобой толковать — гостей полон двор, работы и до вечера не избыть.

— Всем великое беспокойство, — кивнул Четка, — одному мне праздник.

— Чо это?

— А княжичей мне ныне для науки не дают. С утра в баньке парят, наряжают, как на выданье. Княгиня-то вовсе с ног сбилась.

— Чего ж ей не сидится?

— Да ты что? — удивился Четка. — Аль ничего не слышала?

— Отколь мне слышать, ежели с утра до вечера у печи?

— Новгородцы прибыли...

— Про то ведаю.

— Владыко Мартирий в пути у них преставился...

— И об этом сказано было.

— Святослава отдают в Новгород князем...

— Да ну?! Слабенькой он, куды ж ему княжить-то?

— Вот и княгиня тревожится. Оттого с утра и на ногах. Последние-то деньки хочется побыть рядом с княжичем. Изревелась вся. А князь сердится...

— Какой матери свое дите не дорого?

— Про то и я говорю. Да у них обычай свой... Вот и едет в Новгород, хотя и малец. Константин дюже сердится...

— Чего ж ему сердиться-то, — не поняла попа Варвара. — Он при матери остался.

— То-то и оно, что остался, — сказал Четка. — Вроде бы и хорошо, а вроде бы и обида — почто не ему дали новгородский стол. Он батюшке-то своему так при мне и сказал: «Почто, говорит, батюшка, меньшого сажаете в Новгороде, почто не меня?»

— А князь?

— У князя, должно, свои задумки. Покачал так головой да и отвечает: «Не спеши, Константин, придет и твой черед». Княгиня хоть и тому порадовалась, что не Юрия, любимца ее, послал княжить Всеволод.

— А все равно сердце-то материнское в тревоге.

— Знамо...

Когда Четка вышел от Варвары, на улице шел крупными хлопьями снег. Ветер стих, потеплело. В детинце, а особенно поближе к княжескому крыльцу, людей было видимо-невидимо. У коновязи места не хватало для лошадей. Всюду возки, сани, у конюшен сложены вдоль стен седла. Туда и сюда, тесня народ, сновали гонцы, взбегали на крыльцо, спускались вниз. Все куда-то торопились, толкали друг друга, сновали, покрикивали, считая, что их дело важнее иного всякого.