Золотой век

Все это расстояние Серебряков, как уже сказали, спал как убитый; вез его Волков в сопровождении нанятого, переряженного парня и глуповатого мужика-извозчика.

Михайло Волков, имея злой умысел, решился выдать себя за старшего сыщика — этим он думал невольно заставить Серебрякова покориться своей участи.

И Волков достиг этого вполне: Серебряков под гнетом несчастия поверил в слова Волкова и смотрел на него, как на сыщика, которому поручено довезти Серебрякова до места ссылки.

Бедняга Серебряков с нетерпением стал ждать вечера и ночи.

Ночью Волков дал слово выпустить его на волю.

«Только бы мне быть на воле, тогда уж я оправдаю себя… Да и князь Платон Алексеевич заступится за меня… За что же меня ссылать? Что я сделал? Это просто недоразумение… Я… я постараюсь доказать свою невиновность… Кто знает, может, этот сыщик и на самом деле поможет мне жениться на княжне? Если верить словам сыщика, то княжна подкупила его спасти меня… Стало быть, она не забыла меня… Помнит… Только зачем сыщик везет меня в Турцию? Разве здесь, в России, и укрыться мне нельзя? Ведь только на время… потом я снова вернусь на родину», — таким размышлениям предавался Серебряков, ожидая прихода Волкова.

Вот и полночь, глубокая, мрачная…

В деревеньке давно уже все улеглись на покой.

Наступила глубокая тишина, нарушаемая только иногда собачьим лаем.

В самую полночь, как дух злобы, явился перед несчастным Серебряковым Михайло Волков.

— Все готово, бежим, — поспешно проговорил он, войдя в избенку.

— А конвойные солдаты? — спросил у Волкова Серебряков.

— Давным-давно храпят, их и пушкой не разбудишь; ну, следуйте за мной.

— Куда же мы пойдем?

— Туда, куда нужно, поспешите.

— Я… я ничего не вижу, — промолвил Серебряков, идя ощупью за Волковым.

Ночь была, как говорится, «хоть глаз выколи», на небе ни одной звездочки.

— Давайте руку, я помогу вам идти.

— А вы разве видите в темноте?

— Я всегда вижу и днем, и ночью.

— Хороши же у вас глаза…

— Я сыщик и должен иметь зоркий глаз.

В совершенной темноте вел Волков доверившегося ему Серебрякова.

Так прошли они некоторое расстояние.

За деревенской околицей их дожидалась тройка лихих коней, запряженная в крытую повозку.

Серебряков едва мог разглядеть лошадей и повозку.

— Садитесь, — повелительно промолвил Серебрякову Волков, показывая ему рукою на повозку.

— Как, вы уже и коней припасли?

— Зевать не стану.

— Ведь мы вперед в Москву поедем? — усаживаясь в повозку, спросил Серебряков.

— Разумеется… только там останавливаться не будем.

— Почему же?

— Какой вы пренаивный человек, господин Серебряков… спрашиваете, почему мы не остановимся в Москве; во-первых, я не имею ни малейшего желания угодить в руки полиции; а во-вторых, я должен поспешить выполнить поручение княжны Натальи Платоновны и отвезти вас в укромное местечко.

— Как, разве княжна вас о том просила?

— Разумеется, и все деньги, которые мне придется тратить на дороге, — это ее деньги.

— Милая, милая, она заботится обо мне, жалеет меня.

— Ну как вас не жалеть, я и не невеста ваша, а все же вас жалко, — с злой усмешкой проговорил Волков.

Повторяем, он так натурально врал, что все его слова можно было принять за непреложную истину.

Серебряков ему верил.

Михайло Волков и Сергей Серебряков ехали очень быстро.

Большой дороги они избегали и ехали по проселочной; кормить лошадей останавливались в таких деревнях и селах, где нет постоялого двора, и ехали большею частью ночью.

В Москву приехали они ночью и ночью же, не останавливаясь, выехали из нее.

А бедняге Серебрякову хотелось хоть ненадолго остановиться в родной ему Москве; хотелось ему также взглянуть на тот дом, где жила его возлюбленная княжна Полянская, и если удастся, то послать ей с кем-нибудь весточку.

Об этом он сказал Волкову.

— Ни на час, ни на одну минуту, — возразил ему Волков. — Я не хочу, чтобы вы и я очутились в руках полиции, — сухо добавил он.

— Мне хочется узнать, в Москве ли княжна Наталья Платоновна.

— Успокойтесь, ваш предмет в Питере. Я это хорошо знаю, да и вы, чай, тоже знаете.

— Когда меня выпустили из крепости, княжна точно была в Питере.

— И теперь там же, потому недели еще не прошло, как вас выпустили из крепости.

Серебряков не стал более возражать своему спутнику, потому и сам согласился, что княжны не может быть в Москве.

«Если бы князь выехал и в один день с нами, и то не мог бы упредить нас. Князь едет слишком медленно», — подумал он.

Проезжая Москвою, Серебряков стал усердно креститься на видневшиеся кремлевские позлащенные главы соборов и монастырей.

— Прощай, Москва родимая, приведет ли Бог меня опять скоро увидать тебя, — тихо, со вздохом проговорил Сергей Серебряков.

Он как был предчувствовал, бедняга, что расстается с Москвой надолго, и, как увидим, далее предчувствие его не обмануло.

XIX

После долгого и утомительного путешествия Михайло Волков, подкупленный Потемкиным, привез злополучного Сергея Дмитриевича Серебрякова в Крым.

Продолжительная, почти безостановочная езда разбила наших путников.

Как ни здоров был Михайло Волков, а все же и он нуждался в отдыхе, а про Серебрякова и говорить было нечего, — его привез Волков в Крым почти больным.

Они на время сняли себе помещение в татарской деревушке, на берегу моря.

Благотворный воздух Крыма, его чарующая природа — все это скоро укрепило расшатанное несчастьем здоровье Серебрякова; он стал много спокойнее и долгие часы просиживал на берегу моря, любуясь и восхищаясь его картинами.

А между тем Волков пропадал по целым дням и возвращался домой поздним вечером, даже ночью.

И на вопрос Серебрякова, где он бывает, так ему ответил:

— Все хлопочу о деле, государь мой.

— О каком деле?

— Дела у меня разные бывают — теперь хлопочу, как нам отсюда поскорее удрать.

— Куда же спешить, здесь так хорошо, я желал бы навсегда остаться в Крыму.

— А все же долго быть здесь нам нельзя.

— Да почему?

Серебрякову не хотелось уезжать из Крыма, он так его полюбил.

— Опять вопросы да вопросы! Сказано, нельзя нам здесь быть, и вся недолга, — грубо и с неудовольствием ответил Волков.

— Я удивлен — почему?… Ведь тут уж нам бояться нечего.

— Я я говорю, есть чего!… Ты, сударь мой, не чуешь, что и здесь нас схватить могут и привезти обратно в Россию на расправу. Ведь солдаты, что стерегли меня, давно вернулись в Питер и оповестили начальство о нашем побеге. И ты думаешь, теперь нас не ищут? Чай, целую погоню за нами послали, а сыщики, мои благородные сослуживцы, с ног сбились, нас искавши, — говорил Михайло Волков.

— Но здесь нас едва ли отыщут, — пробовал возражать ему Серебряков.

— Не знаешь ты, сударь мой, искусства сыщиков, есть из них такие, что на дне морском отыщут, из могилы выроют.

— Так, стало быть, отсюда уезжать надо?

— Всенепременно.

— Когда же?

— А чем скорее, тем лучше и безопаснее, я уже сторговался с капитаном корабля, и завтра мы уезжаем.

— Так скоро…

— Говорю тебе, чем скорее, тем лучше и для тебя, и для меня.

А спустя часа два-три после этого разговора Михайло Волков вел с одним татарином, торговцем «живым товаром», такой разговор:

— Сказано, сто золотых и ни копейки меньше, — грубо проговорил старику Волков.

— Дорого, господин, высок цена, — возражал и торговался с ним торговец «живым товаром». Довольно сносно говоривший по-русски, хотя и с татарским акцентом.

— Дешево еще беру с тебя, а ты, свиное ухо, не торгуйся…

— А ты не лайся, пес! — татарин освирепел и быстро выхватил из-за пазухи нож.

Но Волков того быстрее ударом по руке вышиб у татарина нож.

— Ты, татарская образина, ножом меня не испугаешь, у меня вот какой есть гостинец для тебя.