Золотой век

Во время игры в шахматы князя Потемкина никто не смел отвлекать от игры. Графу Сегюру необходимо было переговорить с Потемкиным; он немедленно отправился в Печерский монастырь и застал «великолепного» князя Тавриды за шахматами. Вельможи, иностранцы и свита князя Потемкина безмолвно стояли и следили за игрой.

Потемкин, увлеченный игрою, по обыкновению не обращал ни на кого внимания. — «Тогда я прямо подошел к нему, — пишет в своих записках Сегюр, — обеими руками взял и приподнял его голову, поцеловал его и попросту сел подле него на диван. Эта фамильярность немного удивила зрителей, но так как Потемкину она не показалась неуместной, то все поняли мои отношения к нему».

Потемкин все же нахмурился и с неудовольствием спросил, не переставая играть:

— Что вам надо, граф?

— Мне необходимо говорить с вами, ваша светлость.

— После, после.

— Нет, ваша светлость, разговор наш не требует отлагательства, — настойчиво промолвил Сегюр.

— Как это скучно, как скучно! Вероятно, относительно Турции, так что ли? — оставляя игру в шахматы и зевая, спросил Потемкин у графа Сегюра.

— Вы угадали, ваша светлость.

— Ну, говорите, я слушаю. А вы все ступайте, оставьте нас, — князь Григорий Александрович бесцеремонно махнул рукой, давая тем знать находившимся в его кабинете лицам, чтобы они вышли.

Начался разговор французского посланника с князем Потемкиным.

В это время Франция косо смотрела на успех нашего оружия против турок.

Франция опасалась, что Россия совсем уничтожит Турцию.

Политику Франции готова была поддержать и Австрия, хоть австрийский император и считал себя искренним другом императрицы Екатерины Алексеевны; так же и король прусский Фридрих II шел против могущества России на Востоке. Фридрих был сердит на Россию за блестящие победы русского войска в Пруссии при императрице Елизавете Петровне.

— Я немало удивляюсь, граф, ваша нация образованнейшая в мире, а защищает турок, этих изуверов, невежд, — не сказал, а нервно крикнул князь Потемкин, бегая по своему кабинету; разговор с Сегюром волновал его.

— Того требует политика, ваша светлость….

— Политика! политика!… А знаете ли вы, граф, теперь вся Европа в праве обвинить Францию, которая так упорно охраняет варварство и чуму.

— Позвольте, князь, заметить, что неприкосновенность Турции есть необходимость для многих держав.

— Уж если вы хотите сохранить Турцию в Европе, эту варварскую страну, то, по крайней мере, согласитесь, что турок необходимо стеснить в более естественных и приличных им границах, во избежание частых с ними войн.

— Я понимаю вас, князь, — вам нужен Очаков и Аккерман, но, ваша светлость, это почти то же, что требовать Константинополя, — это значит объявить войну! — возразил французский посланник князю Потемкину.

— На это, граф, я вам скажу следующее: если турки на нас нападут, мы их, разумеется, разобьем и возьмем такую контрибуцию, какую захотим.

— Может, возьмете и Константинополь?..

— Да, да, граф, может, скоро наступит то вожделенное время, когда на храме Софии снова засияет святой крест, — христианство победит ислам! «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!» — с воодушевлением произнес князь Григорий Александрович.

Излюбленной мыслью Потемкина, до самой его смерти, было завладеть Константинополем и водрузить там вместо полумесяца святой крест.

XVII

В одном из окрестных монастырей древнего Киева, в убогой келье, спасался старец-инок Мисаил, проживший более пятидесяти лет в обители; слава о его святой, подвижнической жизни распространилась далеко за пределы стольного Киева.

Народ шел к старому Мисаилу со своими душевными и телесными недугами.

Для всех у старца-инока было готово слово любви и утешения.

К нему-то за словом утешения и решилась идти княжна Наталья Платоновна Полянская в сопровождении своей подруги Марии Протасовой.

Не без страха и волнения переступили они порог кельи старца-подвижника.

Кроткими и ласковыми глазами посмотрел Мисаил на вошедших к нему в келью благородных девиц.

Обе они подошли к нему под благословение.

— Мир вам, сестрички, — проговорил инок Мисаил, благословляя княжну Наталью и Марию Протасову.

— Откуда вы? — спросил у них старец; по их дорогой одежде он догадался, что гостьи у него важные.

— Из Петербурга, святой отец, — за себя и за подругу ответила Мария Протасова.

— Видно, с царицей прибыли в наш Киев?

— Да, святой отец, мы фрейлины ее величества.

— Так, так… Что же вас, сестрички, привело в мою убогую келейку?

— Спросить, святой отец, духовного совета, что мне делать: у меня был жених и за несколько дней до свадьбы он куда-то исчез. И вот, в продолжение десяти лет, я не получаю от него никакой весточки. Не знаю, жив ли он? Не знаю, как и молиться за него: как за живого или как за мертвого, — печально проговорила княжна Наталья Платоновна.

— Жив человек… Жив твой жених… Молись о его здоровье и обрящешь его, — подумав несколько, проговорил старец.

— Как, святой отец, ты говоришь, он жив? — не скрывая своей радости, воскликнула княжна Полянская.

— Молись, говорю, и обрящешь.

— Господи, какая радость! Твоим словам, святой отец, я верю. Твоими устами говорит сам Бог. Как мне благодарить тебя?

— Не меня благодари, а Господа Бога. И верь, сестричка, что Господь не допустит напрасно погибнуть человеку. Как ни будь сильна кривда-лиходейка, а все же правда-матка ее осилит. Вспоминай своего жениха милостыней и добрыми делами. Твоя милостыня, сестричка, твое добро вернут к тебе и твоего жениха. Надейся на милость Божию.

Княжна Полянская и Марья Протасова простились со старцем-отшельником: княжна хотела дать ему денег, но старец-инок не взял.

— Мне не надо, отдай нищим и неимущим, а мне зачем деньги? У меня и хлеб есть, и угол есть. Отдай деньги тому, кто нуждается. Прощайте! Храни вас Бог! — Инок Мисаил благословил подруг и с миром их отпустил.

О, какою радостью наполнилось сердце княжны, когда она услышала вдохновенные свыше слова старца-подвиж-ника.

— Мари, милая, святой отец своими словами обновил меня. Теперь я верю, что мой милый жених жив. И кто знает, может, и, на самом деле, с ним скоро увижусь, — радостным голосом проговорила княжна, обращаясь к своей подруге.

— А скажи, княжна, наш великолепный князь бросил за тобой свои ухаживания? — спросила Марья Протасова.

— Кажется, после головомойки Марьи Саввишны, Потемкин решил оставить меня в покое.

— Наша Марья Саввишна шутить не любит. Что не так, она ведь и государыне нажалуется. Ее все боятся. На что моя тетушка, и та подчас трусит Марьи Саввишны, хоть за глаза и ругает ее.

— Разве твоя тетя не ладит с ней? — спросила княжна у своей подруги.

— Нет, при государыне они кажутся чуть не приятельницами, а как государыни нет, то готовы друг другу глаза выцарапать. От тетушки мне часто достается за мое хорошее отношение к Марье Саввишне.

— Марья Саввишна — добрая, сердечная женщина.

— Вообрази, княжна, и я о том же говорю; и тетя за это меня ругает и сердится, — с милой улыбкой проговорила Марья Протасова.

В таких разговорах подруги дошли до ворот монастыря и тут совсем неожиданно повстречались с князем Потемкиным.

Григорий Александрович приехал в роскошной придворной карете, запряженной в шесть лошадей, с гайдуками и с ливрейными лакеями.

Княжна Наталья и Марья Протасова удивились и испугались этой встречи; особенно же смутилась и растерялась княжна, она никак не ожидала встретить здесь светлейшего.

Потемкин сам немало был удивлен этой встрече.

Он остановился, окинул беглым взглядом подруг и проговорил:

— Какая неожиданная встреча. Вы были у о. Мисаила.

— Да, князь. Кажется, и вы к нему направляетесь, — оправившись от неожиданности, промолвила Марья Протасова.

— Вы отгадали, я к нему иду. Я давно собирался к этому монаху, который, говорят, хорошо изучил человеческую жизнь и обладает даром предсказывать. Но я этому плохо верю.