Иван Калита

- А не знаешь ли ты, случаем, в слободке Меланью?

- Это которая огородами занимается? Неподалече от меня живёт… Тоже со всеми в лес подавалась, а нынче вернулась…

Гаврила умостился поудобней, сунул озябшие руки в рукава, согрелся. Лошадка бежала резво, сани заносило из стороны в сторону. Гаврила закрыл глаза, незаметно задремал. Пробудился от толчка. Сани наехали одним полозом на камень. Смерд покосился на Гаврилу, спросил:

- Али ночь не спал?

- Уморило… Не ведаешь, стоит ли Рязань?

- Стоит. Посад, сказывают, пожгли да сёла окрест.

Гаврила горько усмехнулся.

- Рязанска земля только успевай строиться.

За разговорами не заметили, как подъехали к Коломне. Снег по-прежнему валил хлопьями, задула позёмка.

- В самый раз доехали, быть метели, - удовлетворённо сказал смерд. - Тебе тут направо, а мне прямо.

Гаврила поблагодарил, соскочил с саней, зашагал в переулок. Шёл по памяти, приглядывался к потемневшим плетням и частоколам. У знакомой избы остановился, присмотрелся. Нет, не ошибся. Вон берёза с пустым грачиным гнездом. Подождал, может, Меланья сама выйдет за чем-нибудь, и, не дождавшись, вошёл в калитку. От избы до рассыпавшегося сарая свежие следы. Гаврила подумал: «Верно, за дровами ходила». И почувствовал, как бьётся сердце. У двери отряхнулся и только взялся за ручку, как услышал её голос. Она пела, и песня была до боли знакома. Эту песню пела покойница жена, когда ставила опару на хлеб, её поют и другие бабы. До Гаврилы донеслись слова:

Он толкнул дверь, пригнулся у порога, шагнул в избу. В нос ударило кислой опарой, пахнуло теплом. Меланья стояла лицом к печке. На стук умолкла, обернулась, узнала сразу. Гаврила приметил, как побледнела она, глядела на него растерянно. Он тоже не двинулся, только через силу спросил:

- Аль не рада?

Она ответила серьёзно:

- Чего уж там, проходи да дверь закрывай, избу выстудишь. Не гнать же теперь, коли явился.

Гаврила прошёл к лавке, скинул котомку, виновато взглянул на Меланью. Она стояла всё так же не двигаясь, сложив на груди большие натруженные руки.

- Скидывай и тулуп, упаришься.

Он разделся, повесил тулуп и шапку на вбитый в стену колок, присел на лавку. Меланья достала из печи горшок со щами, налила в миску, поставила на стол и, пододвинув ломоть ржаного хлеба, коротко бросила:

- Ешь!

Гаврила принялся за еду, а Меланья уселась напротив и, пряча тёмные глаза под пушистыми ресницами, сказала:

- Не чаяла, что вернёшься. Думала, насмехаешься. - Лицо её раскраснелось. Она глянула на Гаврилу в упор, улыбнулась, стала той, прежней, Меланьей, спросила:- Может, капусты квашеной отведаешь? - и засуетилась, сняла с бочонка тяжёлый камень, приподняла тряпку, наложила миску капусты, поставила перед ним. А сама, тут же подбросила в печку дров, склонилась над опарой.

Гаврила только теперь огляделся. Изба у Меланьи тесная. Кроме лавки да скоблённого добела стола, в самом углу стояла ещё дубовая бочка с капустой, у другой стены полати, застланные рядниной. У печки полка с глиняной и долблёной посудой.

Потрескивали сосновые дрова в печке, жаркое пламя отражалось на стене. И то ли от тепла в избе, то ли оттого, что вот он, Гаврила, встретил наконец ту женщину, которая заботится о нём, на душе у него стало спокойно…

Верхоконный дружинник проскакал по коломенским улицам. Следом, неистовствуя, неслась стая собак. Конь то и дело шарахался из стороны в сторону. Меланья испуганно ойкнула, сказала отбрасывавшему снег Гавриле:

- Спаси Господи, не иначе опять орда идёт.

Гаврила посмотрел вслед воину. Тот завернул к посаднику во двор.

- Схожу-ка разузнаю. - Гаврила воткнул лопату в снег. - А ты на всяк случай собирайся.

Во дворе у посадника суета. Челядь бегает по двору, закладывают возок. Из хором выносят всякую рухлядь, грузят на телеги. То и дело на крыльцо выбегает посадница, визгливо кричит:

- Мишка! Анисья! Прасковья! Скорей!

Вышел одетый в дорожную шубу боярин-посадник, погрозил кулаком нерасторопному кучеру.

Смотрит Гаврила, у кого б спросить, чего это все переполошились. Глядь, навстречу челядин: волосы взлохмаченные, в одной рубашке, лапти без обор надеты; несётся как угорелый, глаза выпучил.

Гаврила его за рукав:

- Пошто суета?

Тот вырвался, на ходу прошепелявил:

- А ну тя, орда близко!

Забил, разнося тревожную весть, колокол в деревянной церквушке, что неподалёку от посадниковой усадьбы. По дворам загомонили, засуетились, связывали в узлы немудрёные пожитки. И потянулся из Коломны люд в ближние леса.

Когда Гаврила подбежал к избе, Меланья с котомкой в руке уже поджидала его. Полушубок у неё расстегнут, платок повязан наспех.

Увидев подбегавшего Гаврилу, только и сказала!

- Ой, да где же ты пропадаешь?

Гаврила взял у неё котомку, и они заторопились к лесу. Их обгоняли мужики, бабы, вприпрыжку бежали ребятишки. Впереди них мужик вёл в поводу корову, баба в одной руке несла младенца, в другой держала хворостину. Время от времени она подгоняла корову:

- Гей, чтоб ты!…

На рогах у коровы болтался огромный узел.

Девчонка-подросток подгоняла козу. На шее у козы вытренькивал колокольчик. Седой бородатый дед крикнул девчонке вдогон:

- Звонило-то сыми!

Охлюпком, без седла, проехал тот смерд, что подвозил Гаврилу в Коломну. Пузатая лошадёнка трусила бойко. Ноги смерда свисали до самой земли, болтались в такт.

Гаврила посмотрел на небо.

- Коли не выпадет снег, ордынцы по следу найдут.

- Хмурое, может, припорошит, - с надеждой промолвила Меланья.

Вот и лес. На кустах, на голых берёзах и осинах снеговые шапки. Из сугробов высунулись зелёные лапы ёлок. С сосны на сосну перепрыгнула напуганная белка. С веток посыпался снег. Гаврила поправил за поясом топор, крикнул подходившим:

- В лесу не собирайтесь кучей, расходитесь по одному-двое.

Зайдя в гущу, Гаврила прорубил место, разжёг костёр. Сосновые ветки дымили, шипели и трещали, разгорались медленно. Меланья, стоя на коленях, раздувала пламя. Снег вокруг оттаивал, превращаясь в сырое месиво. По всему лесу слышался гомон. Вблизи, за низкорослыми разлапистыми елями, доили корову. Слышно, как звонко бьют о стенки подойника струи молока. Пламя разгорелось, заполыхало жаром. Меланья заснула сидя, а Гаврила, подвесив на треногу котелок, принялся топить снег на воду. К обеду распогодилось, выглянуло солнце. Гаврила со страхом думал: «Вот теперь скоро орда к Коломне подойдёт, увидит, что она пуста, пойдёт по следу, быть беде».

Под вечер он растолкал Меланью.

- Уходить отсюда надо подале.

Загасив огонь, принялся укладывать вещи в котомку. Меланья попробовала возразить:

- Нешто они сюда пойдут?

- Пойдут, ещё как пойдут.

Ордынцы налетели неожиданно. С гиком, дикими выкриками рассыпались по лесу. На своих низкорослых лошадях пробирались по кустарникам, рубили сопротивлявшихся мужиков, вязали баб и ребятишек. Вой и плач стояли в лесу.

Гаврила подхватился. Мимо пробегали люди, падали в снег, поднимались и снова бежали вглубь леса.

- Меланья! - крикнул Гаврила.

Та, оторопев от страха, стояла неподвижно. Гаврила сам не помнил, как ухватил её за руку, увлёк в чащу, затаился.

Неподалёку гомонили ордынцы, звали на помощь полонённые коломенцы. Совсем рядом с Гаврилой, раздирая ветки руками, проехал ордынец. Меховой малахай надвинут на самые глаза. За ним на аркане волочилась окровавленная девчонка.

Зажав в руке топор, Гаврила не дышал, напружинился и, дождавшись, когда ордынец оказался к нему спиной, одним ударом рассёк ему голову. Конь рванулся, но Гаврила успел ухватить его за повод, шепнул Меланье: