Кабинет-министр Артемий Волынский

Царь шагал по скрытой белым пологом земле. Он сам всё осматривал, всё подмечал. Увидев спешившегося Артемия, широкими шагами подошёл к нему, обнял, расцеловал и только тогда разглядел молодое безусое ещё лицо Волынского.

   — Бравый молодец! — закричал он. — Видел вчера, как ты рубился! Где научился так пищалью пользоваться, кто учил?

   — У царевны Анны, — едва выговорил от волнения Волынский.

Пётр удивлённо поднял свои чёрные брови.

   — Она показала мне, как можно действовать ею, — пояснил Артемий. — А уж тут... — Он смешался, не понимая, отчего залилось краской его лицо, почему вдруг стали ватными руки и ноги.

Пётр внимательно поглядел на молодого рубаку.

   — Хорошо, — сказал он, — отныне будешь при фельдмаршале Шереметеве, ему нужны бравые вояки...

Царь приказал насыпать два огромных холма над могилами шведов и павших в битве русских и поставить два больших креста. Так и остались у околицы деревни Лесной эти два креста — один над братской могилой шведов, другой — над могилой русских солдат.

Залпами из ружей и пушек почтил Пётр погибших, а потом началось ликование в войске. Богатейшие запасы продовольствия и припасов в обозе Левенгаупта позволили Петру остаться на день возле Лесной и отметить возлияниями чудную победу...

Двух трубачей Пётр отрядил в Москву. На каждом перекрёстке они трубили победу и рассказывали о виктории при Лесной. О событии извещены были все иностранные послы в столице, а русским послам во всех иноземных государствах Пётр послал подробное описание битвы. Это же описание было напечатано на русском и голландском языках, и листы с этой реляцией продавались и в России, и за границей.

Но Европа не поверила Петру. Неустрашимый Карл был для неё гениальным полководцем, и она не могла себе позволить даже думать, что армия Петра может побить Карла.

Впрочем, сам Карл тоже не поверил гонцу, принёсшему ему весть о разгроме корпуса Левенгаупта. Слишком уж он надеялся на запасы, на обоз генерала, слишком хорошо знал его боевую выучку, чтобы допустить даже самую мысль о поражении. Самые блестящие воины, самые испытанные в сражениях бойцы были в корпусе Левенгаупта. И всё-таки сомнения терзали Карла все двенадцать дней, пока не явился к нему сам Левенгаупт — король не спал ночами, мрачно бродил по лагерю и чаще обычного впадал в неистовый гнев.

Двенадцать дней добирался корпус Левенгаупта до Карла, и наконец 6700 оборванных, голодных и деморализованных солдат явились в его ставку. Из Риги Левенгаупт вышел с шестнадцатитысячным хорошо вооружённым и опытным войскам. Весь обоз с артиллерией, продовольствием и фуражом достался русским.

Гнев Карла не знал границ. Но, поразмыслив, он отправил в Стокгольм известие о новой победе шведов при Лесной и отправился дальше на юг. Он запретил себе даже думать о возможном поражении. Звезда его вела на Украину — там надеялся он восполнить все свои потери.

Европа поверила словам Карла.

Это уже много позже Пётр писал в своей «Истории Северной войны»: «Сия у нас победа может первою назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало, к тому же ещё гораздо меньшим числом будучи перед неприятелем, и поистине оная виною всех благополучных последований России, понеже тут первая солдатская проба была, и людей, конечно, ободрила, и мать Полтавской битвы как ободрением людей, так и временем — ибо по девятимесячном времени оное младенца щастие принесла, егда совершенного любопытства ради кто желает исчислить — от 28 сентября 1708 до 27 июня 1709 года».

Артемий Волынский за битву у Лесной отмечен был повышением в чине и отменной царской саблей.

Но иностранные послы при русском дворе лукаво улыбались и не спешили с поздравлениями, а русских послов в других государствах встречали с известием о победе более чем прохладно. Европа верила Карлу...

К костру, где расположился на отдых Волынский с драгунами из своего отряда, подъехал на незнакомой Артемию лошади Федот, ведя в поводу ещё одну лошадь, нагруженную непомерно раздувшимися вьюками.

   — Ты где был? — встретил его Волынский вопросом.

Вместо ответа Федот, переряженный в кафтан шведского образца и огромные ботфорты, поманил Артемия пальцем. Тот, недоумевая, поднялся и пошёл вслед за Федотом, отъехавшим на некоторое расстояние от костра. Спрыгнув с лошади, Федот таинственным шёпотом сообщил:

   — Разжился я, барин, и снедью, и платьем...

Лртемий озадаченно посмотрел на Федота. Отблески костра играли на толстом рябом лице крепостного.

   — И чем же разжился? — спросил Артемий.

   — А пока вы тут стреляли да рубились, я шведов облазил, вот, — с гордостью проговорил Федот, — обутку какую-никакую да всякие вещицы...

Артемий начал понимать, что Федот обшаривал мертвецов в то время, как шёл бой. Ярость вспыхнула в его сердце, и он, не сдержавшись, ударил Федота по обросшему молодой бородкой толстому лицу.

   — Ай, барин, за что? — заныл Федот. — Для тебя ж, барин, где ещё столько добра найдёшь?

Но Артемий уже не помнил себя, он бил Федота, потом свалил его в снег, стал топтать сапогами. Федот уже ничего не говорил, только глухо мычал.

   — Значит, мы сражайся, а ты мертвецов обирать! — кричал Артемий.

Он оставил Федота лежать на свежем снегу, кинулся к лошадям, сбросил вьюки на землю, подбежал к костру и бросил их в огонь. Избитый Федот сидел на земле и смотрел, как пожирают его добычу жадные языки пламени.

   — Напрасно, барин, — канючил Федот разбитыми в кровь губами.

   — Назад, домой, чтоб духу твоего здесь не было, — стиснув зубы, проговорил Артемий.

   — Прости, барин, — повалился ему в ноги Федот. — Думал, доволен будешь... С энтих пор никогда к чужому добру не подойду! Обсмеют в деревне, скажут, барину не угодил, запорют, — сиротливо выл он, сидя на снегу, потом приподнялся и, стояна четвереньках, вгляделся в лицо Артемия, потемневшее от гнева.

   — Ладно, — махнул рукой Артемий. — Но чтобы впредь — ни-ни...

Осмелевший Федот кинулся к лошадям, расседлал их и принялся вынимать чистое бельё, которое берёг ещё с отъезда.

Артемий вернулся к костру, где сидели его уже охмелевшие товарищи, и мрачно смотрел, как догорают вонючие от дыма и копоти шведские обноски. Никто не сказал ему ни слова, но в одних товарищах он почувствовал одобрение его поступку, а другие смотрели на дело проще: война есть война, и зачем пропадать добру, хотя бы и шведскому.

Федот с тех пор ничего не говорил своему молодому барину, даже если и разживался кое-каким барахлишком.

Артемий понял, что в гневе он страшен, и старался сдерживать себя, но это плохо ему удавалось.

Корволант спешно догонял главные силы русских войск, которые вёл на Украину русский фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. За корволантом медленно следовал обоз с артиллерией, продовольствием и фуражом, отбитым у неприятеля.

Теперь шведы были отрезаны от своего тыла и лишены возможности пополнять своё войско людьми, вооружением и снаряжением.

Однако Карл и не думал сдаваться и возвращаться домой. Он свято верил в свою счастливую звезду. Чтобы отвлечь Петра от преследования, он приказал в октябре того же года предпринять нападение на Петербург. Казалось бы, главные силы русских были заняты погоней за армией Карла, и захват города не представлял собою длительную и тяжёлую операцию. Тринадцать тысяч отборных шведских солдат под командой генерала Любекера начали наступление на северную столицу русских.

Но Пётр бдительно охранял свой Парадиз. Он оставил здесь адмирала Апраксина охранять столицу от возможных нападений. Адмирал успешно отбил со стороны моря несколько попыток шведов переправиться на левый берег Невы. Любекер вынужден был вернуть солдат на свои корабли, бросив шесть тысяч лошадей, предназначенных для пешего перехода. Корпус его уменьшился на целую треть.

Это была последняя попытка шведов пробиться к новой северной столице русских.

Получив известие на пути к Шереметеву, Пётр немедленно отправил приказание выбить медаль в честь Апраксина. На лицевой стороне её красовался бюст Апраксина и надпись: «Царского величества адмирал Ф.М. Апраксин», а на оборотной — корабли, выстроившиеся в одну линию, а над ними слова: «Храня сие, не спит; лучше смерть, а не неверность».