Кабинет-министр Артемий Волынский

Она задумчиво оглядела крепость и продолжила:

   — Мне вот имя Екатерина дали в православии, значит, и жизнь моя изменится, раз имя переменили...

   — А что значит твоё имя?

   — Это неважно, — улыбнулась Екатерина своим мыслям. — Вот твоё — врождённая доброта. Добра ты к людям? — вдруг спросила она.

Анна растерянно пожала плечами.

   — Да, говорят, что Анна — сама доброта. Даже птицы, кошки, собаки пользуются расположением женщины с этим именем.

Анна вспомнила, как радовалась, когда видела падающую с неба убитую птицу, и слегка покраснела.

   — А уж близким своим всегда будет оказывать помощь, заботу, внимание. Правда, иногда близкие пользуются этим и готовы во зло обратить доброту Анны...

Анна так и эдак прикладывала к себе эти определения Екатерины и не то чтобы протестовала внутренне, но искала и не находила в себе той доброты, о которой так ласково говорила эта женщина с едва уловимым иностранным акцентом в голосе.

Но разговор её был завораживающий, и Анна рада была слушать и слушать эту приветливую сильную женщину с таким белым, пышущим румянцем лицом, с полными красивыми губами и жемчужно-белыми зубами, то и дело сверкающими в улыбке.

   — Да, Анна, как известно мне, никогда не обижается ни на кого...

   — Как будто судьбу мою рассказываешь мне, — тихонько произнесла Анна. — Каков характер, такова и судьба — так люди говорят...

   — А ты неглупая девочка, хорошо соображаешь, — засмеялась Екатерина. — Действительно, судьба порождается характером, хоть и записана в книге судеб.

Никогда ещё Анна не разговаривала так серьёзно о том, что её занимало. Ни с матерью, ни с сёстрами невозможно было беседовать о чём-либо серьёзном.

   — А ты знаешь, что женщины с твоим именем не выносят неряшливости и неопрятности?

Анна покраснела и опять примерила слова Екатерины к себе. Нет, частенько и она ходила целыми днями непричёсанная и неприбранная. Наверно, всё враки. Хотя припомнила, что все свои вещи держала в чистоте и не позволяла Катюшке или Прасковье перерывать их. У Катюшки всегда в ящиках и сундуках всё перелопачено, ничего не найдёшь сразу, Прасковья может позволить себе и грязные рубашки запихнуть вместе с чистыми. У Анны действительно в укладках и сундуках всё сложено строго по порядку, и девки её придворные знают, что царевна непорядка не любит.

   — А что ещё об Анне скажешь? — прямо спросила она, горя желанием узнать о себе ещё что-нибудь.

   — Да вроде и ничего больше... Только сердце своё отдаст Анна человеку ниже её сущности — больному, пьющему или просто несчастному — и уж держится его всю жизнь, тащит на себе воз этот, как ломовая лошадь. И жена из тебя, Анна, будет верная и преданная, и мужу помогать станешь. Даже и достоинство будут попирать, а не предашь, не изменишь...

Потрясённая ушла к себе Анна после этих слов. Напророчила, наговорила, а всё ли верно, так ли сказала? И судьба будет у неё, Анны, трудная, да может, всё это просто сказки, бабьи пересуды...

Ни словом не обмолвилась Анна ни с кем об этом разговоре.

Но вот распогодилось, выглянуло неяркое северное солнце, и сразу преобразилось всё вокруг. И трава стала зеленее, и стена леса на правом берегу Невы уже не выглядит такой сумрачной и страшной. А по воде протянулись солнечные дорожки, и казалось, расстелилась перед Анной ковровая парчовая дорога в жизнь, в будущее. Всегда сумрачная, угрюмая, расцветилась она улыбкой и уже с волнением ждала, когда наконец прибудут они в царский Парадиз — рай, как называл свой новый город Пётр.

Нарядные белые буера [11] пристали к самой крепости, расфранчённые гости вышли к крепостным воротам и расселись по принаряженным судам. Палубы на них устланы были персидскими коврами, просмолённые леера [12] обвиты лентами, и ступать по трапам, устланным бархатом и затянутым камкой, было одно удовольствие.

Всю дорогу до Петербурга не сходила Анна с палубы, любовалась проплывающими мимо лесами и водной гладью Невы, а когда показался вдали золотой шпиль Петропавловской крепости, едва не закричала от восторга. За ним выдвинулась в небо и золотая игла Адмиралтейства, и Анне уже казалось, что это действительно Парадиз. Но побежали по берегу грязные неказистые мазанки, ветхие, покосившиеся деревянные заплоты, строенные как попало дома знати, и всю её радость как рукой сняло. Что же это за Парадиз, если кругом домишки старые да обшарпанные, если низкие и осадистые берега завалены навозом, а по реке снуют обшарпанные же чёрные лодки с гребцами в драных кафтанах или просто армяках? Но вглядываясь в лица людей в лодках, она поражалась их свежести и румяности, белым щекам, нахлёстанным ветром. И оттого показалось ей, что в Петербурге люди красивее, чем в Измайлове, и тут же вспомнился Артемий. У того тоже лицо было свежее, белое, румяное, а каштановые завитки так и лезли из-под шапки. Но только вздохнула: напророчила ей Екатерина такое, что виделся ей будущий её муж больным да хилым, с серым неприглядным лицом, искажённым пьяной ухмылкой. Она махнула рукой, словно прогоняя видение, и постаралась отвлечься от горьких дум видами нового города.

Пошли по берегам Невы и дома побогаче, уже крытые не просто дранкой или гонтом, а кое-где и блестевшей на солнце жестью. А потом и вовсе начали радовать взор дворцы знати, с резными крытыми крылечками, розовым кирпичом в стенах и башенками по сторонам. Каждый по-разному старался друг перед другом. То раскинулись перед самым подъездом огромные цветники с неяркими цветами, зелёной лужайкой и посыпанными морским песком дорожками для лошадей, то прямо к воде открывался просторный дворец, весь изукрашенный каменной резьбой. Но все дворцы виделись с воды, потому что стояли на взгорках, а понизу и вокруг них распахнулись то каменные, то деревянные ограды. Все дворцы, как и в Измайлове, располагались на просторных дворах, хозяйственные постройки лепились позади, но были они как большие помещичьи усадьбы под Москвой.

Анна не уходила с палубы вплоть до того момента, как пристал буер у губернаторского дворца, деревянного, длинного здания. Здесь уже ждали дорогих царских гостей сам губернатор, супруга его и дети, челядь и знатные гости, собравшиеся встречать царя. Грянули пушки, приветственный залп испугал стаи чёрных ворон, резкие их крики слились с пушечной пальбой.

Снова обильное застолье, снова тосты во здравие. Пётр ушёл быстро, а гости остались пировать до глубокой ночи, и Анна вместе с сёстрами сидела при мужчинах и разнаряженных женщинах, удивлялась живости и вертлявости здешних дам и пытливо присматривалась к их манерам, нарядам, прислушивалась к бойким голосам.

Разошлись далеко за полночь. Пётр специально для царицы Прасковьи и её дочерей выстроил в Петербурге большой и просторный дворец, но идти или ехать было далеко, и губернатор отвёл всем дорогим гостям особые комнаты.

На первом этаже было жарко и душно, и Анна потихоньку открыла окно. Свежая струя воздуха зашевелила нарядные парчовые занавеси, полная луна выкатилась на не сильно тёмное небо, бледные звёзды помаргивали, а Анна сидела у окна, изредка оглядываясь на спящих мать и сестёр, и думала. Перебирала все свои впечатления, дивилась тому, что из топи болот и лесных дебрей поднял царь новый город, и слушала далёкий крик выпи на болоте да тяжёлое уханье колёс запоздалой тройки.

Спать не хотелось, и она наблюдала, как неспешно плыла по небу полная луна, как мерцали неяркие звёздочки, и думала обо всём, что приходило в голову. А мысли были разные: вспоминался Артемий, стоящий в снегу, виделась красавица Екатерина, а больше всего — солнечные дорожки на тёмных волнах Невы и разукрашенный буер.

Небо понемногу начало сереть, и рассвет притушил ночные блёклые краски, окрашивая всё вокруг в серенький сумрак. Анна уже было зевнула и потянулась, собираясь тоже лечь в постель, но вдруг заметила тонкую полоску тёмного дыма, наползавшую на спустившуюся к самой кромке леса луну. «Что это, — подумала она, — неужто в такую рань печь затопили?» Но полоска дыма всё ширилась и ширилась и скоро закрыла и луну, и всё подворье губернаторского дома. «Пожар, горим!» — догадалась она и, подбежав к широкой постели, где раскинулась мать, затормошила её.